***
В то время как Джинни весело и непринуждённо щебетала, поглощая со скоростью света свой обед, Гермиона ковырялась в тарелке и лишь изредка поддерживала разговор. По многим причинам у неё с самого утра было плохое настроение. Начать с того, что погода стояла просто отвратительная. Наступающий декабрь как обычно принёс с собой сильный ветер, мокрый снег и постоянное ощущение холода вкупе с пронизывающей сыростью. В замке горели все камины, однако помещения пока ещё не прогрелись, и ученикам оставалось только теплее одеваться и кутаться, как капуста, в надежде не подхватить простуду. Что касается уроков, то они прошли весьма неудачно. Снейп внезапно решил проверить знания своих подопечных, устроив незапланированную контрольную по противоядиям; а на уроке Хагрида их ждала новая неприятность. Соплохвосты вырвались из своих ящиков, и пока большая часть учеников благоразумно забаррикадировалась в хижине лесничего, немногочисленным добровольцам (в числе которых была и Гермиона) пришлось ловить этих плюющихся огнём тварей, результатом чего стала испорченная одежда и обожжённые пальцы. Но в действительности всё пошло кувырком ещё вчера. Вернувшись из больничного крыла в гостиную Гриффиндора, Гермиона никак не могла выкинуть случившееся из головы. Она села за учебники и попыталась было сделать домашнюю работу по травологии, но услужливое воображение раз за разом прокручивало в её голове все события, мешая сосредоточиться. Больше всего она стыдилась того, что произошло в кабинете у мадам Помфри. Похоже, та подумала о ней бог весть что, да и Крам, наверное, тоже. Надо же было уставиться на него с таким дурацким видом! Это злило больше всего — то, что он мог подумать, будто она такая же, как большинство девчонок. Поэтому легла Гермиона спать совсем поздно и долго ворочалась с боку на бок. Заснуть ей удалось с трудом. Ночью же ей казалось, что она все-таки простудилась — она то просыпалась, поправляла влажные от испарины волосы, и сбрасывала тяжелое покрывало, то снова проваливалась в беспокойный сон, при этом инстинктивно поджимая колени к груди. Ей снился Крам. В размытых обрывочных видениях снова и снова возникали то его раненое плечо, то бледный торс, покрытый росчерками шрамов, то избитый бок, где под лиловыми синяками сплетались узлы мышц, то широкие ладони, которыми Крам опирался о больничную койку… А иногда она не видела ничего, просто чувствовала на себе его взгляд и знала, что он где-то рядом, в окружающей молочно-белой пустоте призрачного тумана — стоит протянуть руку и можно его коснуться. В результате Гермиона почти перестала различать, что сон и что явь и не понимала — тот самый момент, когда она в последний раз посмотрела на него: было ли это сновидением или навязчивым воспоминанием? Этот короткий миг почему-то буквально отпечатался в памяти: прикрывая глаза, она могла видеть как наяву полузакрытую дверь больничного крыла и сидящего к ней спиной чемпиона Дурмстранга. Предоставив себя умелым манипуляциям мадам Помфри и думая, что эта упрямая гриффиндорка наконец-то ушла, он расслабленно откинулся назад и прикрыл глаза, давая волю накопившейся усталости. В это мгновение даже такая неискушённая девушка, как Гермиона не могла не заметить, что спорт определённо пошёл Краму на пользу — невооружённым взглядом было видно, насколько пропорционально он был сложён. Явно атлетическая, но не слишком отягощённая мышцами, как у многих спортсменов, фигура — для такой характерны плавность линий, гибкость и сила, очерченность мускулов и их выносливость — качества, которые так необходимы для квиддича… На обеденный стол с грохотом упала чья-то сумка, заставив Гермиону вздрогнуть и прийти в себя, а рядом на скамью плюхнулся Гарри. Рон как обычно составлял ему компанию. — А чего это ты не сидишь в библиотеке? — подозрительно спросил он. — Крам как всегда там. Мы случайно заметили. — И ничего не случайно, — язвительно сказал Гарри, одной рукой накладывая себе полную тарелку пюре, а другой хватая огромный кусок пирога. — Мы там специально сидели и ждали, пока ты наберёшься, наконец, смелости и подойдёшь к нему взять автограф. — Да ничего я не боялся! — обидчиво сказал Рон. — Я просто не хотел пробиваться через эту его личную армию. Ты видел сколько девчонок вьётся вокруг него? Причём начиная с младших классов и заканчивая выпускницами. Я сегодня наблюдал, как одна из них попросила его оставить автограф несмывающимися чернилами на своей мантии. Совсем уже с ума посходили! — А, это наверно та же, что просила Седрика расписаться губной помадой на сумке с учебниками, — невнятно пробормотал жующий пирог Гарри. — Вот из-за таких глупых гусынь у наших гостей и создаётся превратное мнение об ученицах Хогвартса! — неожиданно пылко воскликнула Гермиона. Потом встала, резким жестом схватила свою сумку и с возмущённым видом зашагала к выходу. — Чего это с ней? — недоумённо спросил Рон у Гарри, от удивления даже передумав на того обижаться. — Женщины! — со знанием дела произнёс Гарри и отправил в рот очередной кусок пирога. Гермиона устремилась прочь из Большого зала — она не хотела слышать никаких историй ни о Краме, ни о его поклонницах, потому что это только бередило неприятные воспоминания и ещё больше расстраивало. Она и так была зла на себя и когда представляла, как выглядела со стороны в тот момент — словно одна из этих падких до славы и популярности девиц — её окатывала волна стыда за собственное поведение. Крама видеть категорически не хотелось, поэтому в библиотеку она не пошла. Кажется, это начинает входить у неё в привычку. Как бы то ни было, сейчас она нуждалась в передышке со всеми этими мыслями, а что может быть лучше, чем занятия у Минервы МакГонагалл, которая загружает заданиями так, что ни на что другое просто не остаётся времени?! Но если уж день не задался, то по полной. На трансфигурации Гермиона чуть не опозорилась, по невнимательности превратив цесарку не в морскую свинку, а в курицу, но благо быстро исправила упущение — до того, как пришлось бы с позором ловить кудахтающее создание по всему классу. Она хотела было уже свободно вздохнуть в конце занятия, да и Рон с Гарри, которые в этот момент воодушевлённо сражались жестяным попугаем и резиновой треской вместо волшебных палочек, считали урок законченным, когда МакГонагалл обратилась к классу: — Небольшое объявление! — В этот момент Гарри резко остановился, попугай Рона отсёк его треске голову, и она глухо шлёпнулась на пол. Профессор серьёзно посмотрела на них и продолжила: — Оно касается всех присутствующих. В связи с Турниром Трёх Волшебников в первый день Рождества состоится традиционный Святочный бал, на котором мы должны завязать с нашими гостями дружеские и культурные связи. Явка на него для старшекурсников «желательна», — МакГонагалл сказала это так, что все поняли «обязательна». — Форма одежды парадная. И ещё, советую всем заранее позаботиться о партнёрах. Класс, особенно девочки, пришёл в движение. Парвати с Лавандой начали о чём-то быстро шептаться и, как только вышли в коридор, буквально запищали от радости, бурно обсуждая предстоящий бал и перебивая друг друга. Как тут же выяснилось, весь замок знал о предстоящем событии и с упоением смаковал детали. Гермионе же было настолько плохо, она была так вымотана и так опустошена, что сделала единственное, чего ей сейчас хотелось больше всего — спряталась ото всех в пустом классе на первом этаже. Обычно его все избегали перед страхом столкнуться с вечно недовольным профессором зельеварения, кладовая которого находилась как раз рядом, но сейчас Гермионе было не просто всё равно, а откровенно плевать и на Снейпа, и на все наказания, что он мог придумать. Она устало брела вдоль пустых парт и стульев, аккуратно составленных около стены, и ощущала себя разбитой настолько, что даже не стала поднимать упавшую с плеча сумку и так и волокла её по полу. Рухнув на разбросанные по классу подушки, Гермиона устало прикрыла глаза и потёрла пальцами виски, пытаясь избавиться от тянущей головной боли. Новость о предстоящем бале нисколько не обрадовала её и не воодушевила, как всех остальных девочек. Бал значит красивое платье, красивое платье значит танцы, танцы значит партнёр, который должен её пригласить. Абсолютно железная и неоспоримая логика. А у неё прорехи по всем фронтам: по платьям, косметике и всем прочим женским прелестям она не спец, танцы обошли как-то её стороной, а мальчики… Тут совсем дело плохо. Ребята её приглашать точно не станут: Рон вздыхает по Флёр, а Гарри нравится Чжоу, причём Гарри почему-то думает, что это для всех секрет. А больше она никого и не знает достаточно. Ну, достаточно для того, чтобы кто-то вызвался стать её кавалером. Пригласить кого-то самой — об этом не могло быть и речи. Гермиона предавалась своим не особо радостным раздумьям, когда дверь кабинета грохнула, будто с той стороны в неё кто-то врезался, распахнулась, и внутрь кубарем влетел Крам, тут же её быстро захлопнув да так и оставшись стоять, крепко сжимая ручку. Через полминуты в коридоре послышались топот ног и девичьи голоса. Кто-то с той стороны подёргал дверь несколько раз и, убедившись, что она закрыта, оставил в покое. Потом послышались удаляющиеся шаги, и всё стихло. — Да вы, должно быть, издеваетесь! — невольно вырвалось у Гермионы. Крам вздрогнул и резко обернулся. Его взору предстала та самая настырная гриффиндорка: усталая, взъерошенная и явно злая. Весь её вид являл собой очевидное полное отсутствие дружелюбия и желания кого-либо сейчас видеть. Однако оба понимали, что или тут она одна, или там где-то за углом стая возбуждённых предстоящим балом, поджидающих и на всё готовых, чтобы завладеть вниманием дурмстрангского чемпиона, фанаток. И из двух зол было выбрано наименьшее. — Я останусь?!.. — спросил он (или скорее поставил Гермиону в известность). Она пожала плечами в духе «мне всё равно некуда деваться». Крам щёлкнул замком, неторопливо приблизился и уселся на подушки как можно дальше от неё. Пару минут оба с особой тщательностью рассматривали узор на шёлковых гардинах, пока Крам не нарушил неловкое молчание. — Тяжёлый день? — сделал он заключение, увидев грязную сумку, опалённую и продырявленную в нескольких местах мантию и красные следы от ожогов на руках. — Угум… — пробурчала Гермиона и снова начала рассматривать лежащую перед собой подушку. И когда она уже могла сказать точно, сколько на ней цветочков и сколько листиков, и игнорировать друг друга дольше было попросту невозможно, Крам натянуто произнёс: — Чем занимаешься? Гермиона сначала удивлённо посмотрела на него, потом демонстративно оглянулась вокруг, опустила взгляд на злополучную подушку и сказала самое правильное в данной ситуации — правду: — Очевидно, тем же, чем и ты. Крам кивнул головой и констатировал: — Прячешься. — Прячусь. Как ни странно, но подобное откровение разрядило неловкую обстановку, что всё это время царила между ними. Крам более миролюбиво взглянул на Гермиону и по-свойски вытянул вперёд ноги, устраиваясь поудобнее, а девушка перестала избегать его взгляда и открыто посмотрела в ответ. Подтянув ближе к себе сумку, она достала из неё волшебную палочку и попыталась залатать прорехи в своей мантии и немного почистить её. Юноша наблюдал за её манипуляциями, а потом ненавязчиво предложил: — Давай помогу. — Нет, спасибо, — отказалась Гермиона, но тут же замялась на пару секунд и пояснила: — Ты не думай, что я это сказала, чтобы тебя обидеть. Просто я привыкла всегда со всем справляться сама. Не то чтобы я была слишком гордая, как некоторые думают, или заносчивая. Просто я считаю это… правильным. Понимаешь? В этот момент оба вспомнили вчерашний вечер и их перепалку в библиотеке. Крам беззлобно хмыкнул, а Гермиона не сдержалась и прыснула со смеху. От этого напряжение и усталость после тяжёлого дня начали понемногу отпускать её, и, расслабившись, она призналась: — Неудобно вчера как-то получилось. Наверно, ты решил, что я какая-нибудь ненормальная или одна из твоих почитательниц. — Нет. Я так не подумал. Правда. — Крам посмотрел на Гермиону, и она сразу же поняла — правда. — Хотя не знаю, почему я так сказал. Не умею лгать. Обычно я говорю то, что думаю. Ну или молчу. Тут он нахмурился, опустил глаза и какое-то время не произносил ни слова, а потом внезапно сказал: — И ты меня извини, если напугал. Просто все эти люди… куда я ни пойду, смотрят на меня как на какого-то зверька диковинного. Ребята сторонятся, девочки преследуют, и все смотрят, тычут пальцем, шепчутся… Ощущение, что ты выставлен в клетке на обозрение толпы. Эта неожиданная откровенность, казалось, привела его самого в замешательство. Отведя взгляд, он автоматически поправил ворот как всегда наглухо застёгнутой гимнастёрки, а потом в каком-то смущённом жесте провёл широкой ладонью по коротко стриженной голове. Крам явно не собирался говорить ничего подобного, но, очевидно, что поведение большинства учеников вывело спокойного и закрытого дурмстрангца настолько, что он не сдержался. Ему было тяжело здесь — чужая страна, чужие нравы, незнакомые люди, да ещё и давление со всех сторон в связи с Турниром, обязательства чемпиона школы… И в то время как все ему завидовали, пожалуй, только одна Гермиона понимала, что в данной ситуации Краму можно только посочувствовать. — Ты правильно делаешь, что не обращаешь на них внимания. Они просто не понимают, — участливо сказала она — Ты же известный игрок, такой популярный, чемпион. Людей всегда привлекала слава, им нравятся знаменитости. — Но именно поэтому тебе я не нравлюсь. В ответ на это вполне справедливое замечание Гермиона мгновенно вспыхнула и тут же бросилась защищаться: — Нет, это не так! Ты всё неправильно понял. Меня раздражают твои поклонницы, а вовсе не ты. Ты стараешься, учишься, занимаешься в библиотеке и, честно говоря, ты единственный человек за всё время моей учёбы в Хогвартсе, который ходит туда так же часто, как и я. Поначалу я злилась, это правда. Но потом поняла — ты не виноват в чужой глупости. Выпалив свою оправдательную речь, Гермиона сконфуженно замолчала и начала неловко теребить кисть злополучной подушки, боясь посмотреть Краму в глаза — а зря, потому что он теперь совсем по-другому, мягко и добродушно, глянул на неё: — Спасибо, что сказала это. И спасибо, что выслушала. А теперь извини, но мне нужно идти, — обречённо изрёк Крам. — Да, конечно, — сказала она, наблюдая за тем, как он поднимается с пола и нехотя направляется прочь из их тайного убежища. Когда же он почти подошёл к двери, Гермиона неожиданно подорвалась с места, схватила сумку и бросилась ему вдогонку. — Стой! Подожди! А знаешь, что я подумала? Я же ведь могу тебе помочь. — Как? — удивился Крам и с надеждой взглянул на неё. — Заколдуешь всех девушек? — Нет! — просияла Гермиона. — Научу тебя обводить их вокруг пальца!***
В старом кабинете рядом с кладовой Снейпа они решили больше не появляться и обосновались в другом, более уединённом и тихом месте. Правда, Краму добираться туда было не так-то просто. Сначала нужно было проскользнуть из библиотеки в учебный зал, потом в коридор четвёртого этажа, там нырнуть в потайной ход и вот уже по нему добраться в Комнату Трофеев, куда он попадал через портрет Брутуса Скримджера. Это место было полно кубков и наград, полученных учениками Хогвартса в разные годы его существования, и по назначению было скорее просто большой кладовкой. Никто никогда не заглядывал сюда, а даже если кто-то неожиданно и появился бы, всегда можно было быстро спрятаться за портретом и незаметно покинуть комнату. Конечно, выдавать Краму все известные ей тайны замка Гермиона ни в коем случае не собиралась, но помочь узнать его получше ведь никто не запрещал? Раздобыть карту Хогвартса, научить по ней ориентироваться, изучить расписание большинства учеников… ну хорошо, показать пару уловок, известных только «своим» — ничего же страшного в этом нет? Она же не отдаёт врагу в руки ключи от замка, где сокровища лежат и Карту Мародёров со всеми тайными ходами-выходами и секретами в придачу! Ничего такого, чего бы при желании не мог узнать любой учащийся школы… вот только ни один ученик не стал бы добровольно копаться в старых пыльных картах и дополнительно заниматься с Гермионой Грейнджер. А Крам никогда не пропустил ни одного их совместного занятия, ни разу не опоздал, не выказал недовольства и не проявил пренебрежения — он являл собой образ идеального ученика. — … а здесь за гобеленом находится ниша. О ней мало кто знает, вернее я уверена, почти никто, так что ты спокойно сможешь найти там временное укрытие, — склонившись над пергаментом, увлечённо объясняла Гермиона, в то время как Крам сосредоточенно наблюдал, как она водит пальчиком по тонко прочерченным чернильным линиям. — Повтори, что запомнил. — Этот коридор ведёт в подземелья Слизерина, в них мало кто появляется; обычно ученики с других факультетов стараются его избегать, а за этим портретом дверь, ведущая во двор. Тут обычно все собираются во время большой перемены. Ага, здесь и здесь несколько ниш, скрытых за гобеленами, а в этих коридорах потайные альковы, где можно спрятаться. В этом месте два тайных хода, один ведёт в больничное крыло, второй — в Астрономическую башню, — он замолчал, и до этого одобрительно кивавшая Гермиона нахмурилась. — А, ну конечно. Из холла ведёт широкий подземный коридор, который выходит к теплицам, а самое тихое место в библиотеке, где никого не бывает — секция магловедения, там можно спокойно заниматься, чтобы не мешали. Правильно? — Отлично! — расплылась в довольной улыбке Гермиона. — У тебя великолепная память! Рону или Гарри приходится объяснять по сто раз, и в результате чаще всего они просто списывают мою работу. Как ты умудряешься запоминать всё практически с первого раза? — Да ничего особенного, — пожал плечами Крам, — привычка. — Знаешь, — опустив глаза, сказала Гермиона, — а я не думала, что ты такой… скромный. То есть, я помню, как летом все тобой восхищались, говорили, какой ты исключительный, какой известный, и я почему-то думала, что ты из этих самовлюблённых напыщенных выскочек. А ты не такой. — А я не думал, что ты умеешь так льстить, — ухмыльнулся Крам, и Гермиона сделала вид, что хочет в ответ шлёпнуть его сложенным пергаментом. Впрочем, это было бы совершенно бессмысленно, потому что его реакция ловца не оставляла для этого ни единого шанса. И вроде бы всё как обычно — очередной совместный урок. Однако сейчас, сидя на старом пыльном ковре посреди Комнаты Трофеев, Гермиона неожиданно поняла, что, по сути, это последнее их занятие. Всю нужную информацию они уже нашли, систематизировали, выучили, и даже составили собственную карту замка. Сказать Краму ничего нового Гермиона уже не могла, но расходиться совсем не хотелось, и она задавала всё новые и новые вопросы, словно проверяя, в то же время сознавая, что просто тянет время. К тому же подловить его на незнании так ни разу и не удалось. В очередной раз взглянув на часы, она с сожалением констатировала, что пора идти. — Ты должна уходить? — вежливо поинтересовался Крам. — Мы должны уходить, — произнесла она, невольно копируя его акцент. — Если, конечно, ты не хочешь остаться голодным. Время обеда в Большом Зале, — вздохнула Гермиона и стала собирать свои вещи. Крам протянул ей карту, ею же исписанную, но она отклонила его руку: — Пусть будет у тебя. На всякий случай. — Оставлю на память, — сказал он, складывая пергамент и пряча его за пазуху. И отчего-то от этих слов на короткий миг у Гермионы возникло чувство, словно она резко потеряла равновесие и падает. — Ты первая? — спросил он, кивая головой на изображение Брутуса Скримджера. — Да нет. Давай ты. Я выйду чуть позже, — отказалась Гермиона. — Ну ладно, — пожал плечами Крам, направился к портрету, и, уже закрывая его за собой, повернулся к ней и произнёс: — Спасибо тебе. — Да не за что, — ответила она, да так и осталась стоять, глядя на закрывшийся проём в стене, спокойно осознавая — это был последний раз, когда они были здесь вместе. Последний раз… Гермионе тут же вспомнилось их первое занятие. Как она боялась, что покажется Краму некомпетентной, что не сможет ответить на его вопросы — или наоборот, будет выглядеть всезнайкой, как её обычно воспринимали остальные. В любом случае выходило так и так плохо, и после целого дня переживаний, ночи самоедства и сожаления, что вообще ввязалась в эту авантюру, Гермиона с самыми плохими предчувствиями отправилась на первый совместный урок. Она так нервничала, что пришла заранее, чтобы настроиться на деловой лад и показать себя с наилучшей стороны. Расхаживая по Комнате Трофеев и время от времени поглядывая на часы, Гермиона беспокоилась, что время шло, а Крама всё не было. Она не могла понять, что чувствует: то ли облегчение, что избежит того, что её так страшило, то ли разочарование от… на самом деле она сама не могла до конца понять от чего. Когда она уже почти уверила себя в том, что Крам не придет, за стеной раздались странные глухие звуки, которые в тот момент, когда портрет начал медленно открываться, переросли в болгарские ругательства (судя по тону, каким они произносились — определённо ругательства), и в комнату ввалился грязный и перепачканный Крам. Гермиона не учла того, что ей-то прятаться не надо было, а вот ему пришлось мало того что отрываться от преследователей, так ещё и пробираться по незнакомому тёмному туннелю, которым явно лет сто уже никто не пользовался. Болгарин ругался на чём свет стоит, однако как только заметил Гермиону, тут же замолчал и с достоинством, насколько позволяли осевшая на плечах штукатурка и свисающая с одежды паутина с запутавшимися в ней дохлой молью и сушёными сверчками, поприветствовал девушку. Гермиона пыталась сохранять серьёзность, в то время как сама ситуация и разница между почти царственным поведением Крама и его комичным внешним видом не оставляли ей для этого ни единого шанса. Закусив губу, чтобы не засмеяться, она кивнула в ответ и предложила ему расположиться поудобней и начать занятие, а когда отвернулась, то увидела в отражении большого золотого кубка, как Крам стал спешно отряхиваться и снимать с себя прилипшую паутину, пока Гермиона не видит. Они вполне комфортно устроились в центре комнаты на уже привычных подушках, разложили пергамент, карты, перья и всё, что могло бы им понадобиться, и собрались начать урок… когда Гермиона с ужасом поняла — она понятия не имеет что говорить. Как начать свою речь и что вообще делать. В своём воображении она размышляла только о самой возможности, о том, согласится ли на эту затею Крам, придёт или нет, но даже и не предполагала, что всё это может стать реальностью. Однако он пришёл, выжидающе смотри на неё, а она совершенно сбита с толку и нема как рыба, выброшенная волной на жаркий песчаный берег. Чтобы как-то потянуть время, она стала нарочито медленно перекладывать бумаги с места на место, пытаясь унять дрожь в пальцах и справиться с паникой. Опять, опять это дурацкое чувство собственной незначительности рядом с ним. Тишина росла, как снежный ком, и Гермиона уже готова была расплакаться прямо на глазах у Крама, когда он осторожно, в успокаивающем жесте прикоснулся пальцами к её плечу и тихо произнёс: — Ты не волнуйся. Просто расскажи мне о Хогвартсе. И улыбнулся. Первый раз она увидела его улыбку и отчего-то всё сразу стало легко и просто. Ясно. Понятно. Чётко. И она начала говорить. Сначала тихо, неуверенно, робко, а потом всё быстрее и быстрее. А он просто сидел рядом, смотрел на неё и слушал… На каждом новом импровизированном уроке Гермиона объясняла и рассказывала Краму то, что узнала о Хогвартсе за годы учёбы, а он в свою очередь молчал и только сосредоточенно наблюдал за ней, как будто старался не пропустить ни слова. Сначала это было непривычно. Не потому, что Гермионе раньше не приходилось говорить так много (лекции, которые она читала Рону и Гарри, были значительно объёмней и длиннее), а потому, что за всю жизнь никто и никогда не слушал её с таким интересом. В эти моменты она чувствовала себя важной, умной, значительной. Особенной. Она никогда не чувствовала себя настолько особенной. Каждый урок Гермиона ожидала с нетерпением и ни ложь друзьям, ни постоянное внутреннее напряжение от необходимости столь тщательно скрывать эту тайну не могли уничтожить тот душевный подъём, который она испытывала. Да и, собственно, если уж детально разобраться, разве она лгала на самом деле? Она не врала ни Рону, ни Гарри — всего лишь умалчивала кое о чём. Говорила, что занята, но ведь так оно действительно и было. Недомолвки и ложь это совершенно разные вещи, а чувствовать вину только за то, что у неё появилось некое подобие собственной жизни — это было бы неправильным. Объективно Гермиона понимала, почему изначально этот секрет настолько беспокоил и тревожил её совесть. Всё дело в том, что за годы дружбы их троица слишком сблизилась. Настолько, что они уже привыкли быть как будто единым целым: полностью открывались друг перед другом и всегда говорили обо всём без утайки, будь то мечты, успехи или проблемы. Жизнь каждого в их узком кругу была как на ладони, ни о каких тайнах не могло быть и речи. Так что, приняв во внимание все факты и поразмыслив над ними, Гермиона пришла к выводу, что в её поведении нет никакого состава преступления, и она с чистой совестью может позволить себе некоторые слабости: тратить время не только на учёбу и домашние задания, а делать что-то неожиданное, поступать импульсивно. Иметь своё личное пространство, в конце концов. Она искренне наслаждалась ощущениями, которые дарили ей пусть и не совсем понятные взаимоотношения с Крамом и теми минутами, что они проводили вместе. Отрицать было бессмысленно — всё это действительно было здорово.***