***
Было неудобно и очень жарко под тканью мантии-невидимки, но Гермиона продолжала держать её полы плотно сомкнутыми, пока шла к берегу озера этой тёплой июньской ночью. Позади остался почти не освещённый Хогвартс, а впереди маячили снасти корабля Дурмстранга, до которого оставалось всего ничего — теплицы мадам Стебль она уже обошла, так что нужно было только преодолеть последний ряд вспаханных грядок, на которых в следующем году скорее всего высадят мандрагору, и всё — она на месте. Было слишком темно, дороги почти не видно и пару раз Гермиона опасно споткнулась на рыхлой земле, однако это её, само собой, не остановило. Она вышла на самый берег и невольно замедлила шаг — корабль находился прямо перед ней, как и деревянный мостик, ведущий на его палубу. Шагнуть на него означало отрезать себе все пути отступления… Гермиона взошла на него, осторожно держась за поручни. Где-то на носу парусника раздался незнакомый тихий говор двоих людей, очевидно дежурных. Чужое присутствие не испугало девушку — она знала, как действовать. Достав волшебную палочку, она прошептала заклинание поиска и след чужой магии повёл её куда-то вглубь корабля. Она спустилась вниз по лестнице, прошла коридор, свернула налево и упёрлась в какую-то развилку, с двух сторон заканчивающуюся тупиком. Здесь след магии обрывался и Гермиона немного растерялась. В тупике были четыре двери — но которая вела в ту каюту, которая была ей нужна?.. Стащив с себя мантию, Гермиона решила повторить заклинание, усилив его… Одна из дверей распахнулась и на её пороге возник тот, кого девушка так настойчиво искала. — Виктор! Она бросилась к нему, внимательно оглядывая глазами — будто так могла понять в порядке ли он — но замерла всего в одном шаге. Крам был другим, непривычным без своей формы и излюбленной строгой гимнастёрки… точнее, он был вообще почти не одет — из вещей на нём болтались только широкие трикотажные штаны, в которых обычно тренируются магловские спортсмены. — Гермина?.. — Ты не ранен? — спросила она, очень стараясь не отвлекаться на голый торс перед самым носом. Виктор был так ошарашен, что поначалу просто стоял и смотрел на неё, будто не верил своим глазам. Всё ещё не понимая, что происходит, он произнёс, но скорее автоматически: — Что ты здесь делаешь? Как ты сюда попала? — Неважно, — бросила Гермиона коротко и немного резко, взволнованно. — Я искала тебя после испытания. Я слышала, с тобой что-то случилось. Скрип деревянной половицы под ногой заставил Гермиону вздрогнуть. — Тебе нельзя здесь быть, — спохватился юноша, — если тебя заметят… Наверху, где-то на палубе послышались шаги и тихий разговор на болгарском. Крам поднял голову, прислушиваясь, а потом схватил Гермиону за руку, затянул к себе в каюту и захлопнул дверь. — И пусть замечают. Мне всё равно, — бросила Гермиона с каким-то ожесточением, даже вызовом. — Мне не всё равно, — возразил Виктор. — Что там за байки про меня сочиняют — мне уже давно… я этого не замечаю. Но я не хочу, чтобы о тебе ходили слухи, будто ты… Он не договорил, явно смутившись продолжения. Гермиона тяжело выдохнула, опустила глаза, а потом снова подняла их на Крама — медленно, как будто для этого ей требовалось усилие. — Какая разница? Кому теперь какая разница? — произнесла она жёстко-натянуло. Болгарин в этот момент был явно озабочен своим внешним видом и поиском одежды, чтобы прикрыться, но взгляд Гермионы будто пригвоздил его к месту. Оставив свои попытки соблюсти приличия, Крам посмотрел на неё внимательно, или скорее даже встревоженно. — Не говори так. — А в чём дело? Разве это не правда? — ощетинилась она. — Ты сейчас расстроена, переживаешь из-за случившегося… — Расстроена?.. Ты полагаешь, так я себя чувствую? Её голос стал звенящим от напряжения и Гермиона бессознательно сделала шаг вперёд, навстречу Краму. — Тебя подвергли заклятию Империус, Седрик мёртв, Гарри ранен и говорит, что Волан де Морт вернулся, что обрёл силу… наверняка скоро грядёт война, а все делают вид, словно всё в порядке, ничего не происходит, всего лишь несчастный случай на Турнире… Голос вдруг сорвался, подвёл её. Она попробовала заговорить снова, но будто что-то тяжёлое и громоздкое навалилось на грудь, сдавило, лишая воздуха. Хотелось сдержаться, было очень позорно разреветься вот так, перед сдержанным и всегда невозмутимо-суровым Крамом… и всё же Гермиона не выдержала — слёзы вдруг подступили к горлу, начали буквально душить и ей стало тяжело дышать. Она попыталась их проглотить, загнать боль поглубже… — Эй! — Виктор тут же оттаял. — Я… Гермиона всё ещё продолжала храбриться — и напрасно. Как только он коснулся успокаивающим жестом её лица, она почувствовала, как тёплые солёные капли потекли по щекам вниз. — Моя смелая Гермина. Виктор произнёс это ласково-тихо, а потом осторожно привлёк к себе и обнял, утешая. Она расплакалась теперь уже по-настоящему, громко — всхлипывая и вздрагивая всем телом. Когда она не видела лица Крама, то это было не настолько унизительно, не так уж и стыдно. А ей было нужно это сделать: слишком велико было напряжение, в котором она пребывала вот уже сутки без отдыха. Спать, само собой она не могла — всю ночь сразу после Третьего испытания она провела в больничном крыле возле раненного Гарри, а потом, когда услышала от него правду — о том, что Виктор был заколдован и под заклятием Империус — полдня металась по замку и его окрестностям в надежде встретить Крама. Само собой, он был на корабле вместе со всеми своими сокурсниками, так что даже узнать хоть что-то о его судьбе у неё не было никакой возможности. Именно поэтому она отважилась на такой поступок — забрать у Гарри мантию-невидимку и проникнуть на корабль дурмстрангцев. — Всё в порядке, — шептал Крам, гладя её рукой по волосам, пока девушка уткнулась носом куда-то ему в грудь. Та казалась очень твёрдой, на ощупь почти каменной — её можно было принять за мрамор, из которого скульпторы вырезают свои статуи, если бы только она не была такой тёплой, почти горячей. Гермионе было немного неловко от того, что вот так открыто, без стеснения она прижимается к ней, но больше… больше ей было хорошо. Спокойно и надёжно. И это перекрывало стыд, заглушало голос разума и чувство неловкости, которые до этого настойчиво твердили ей отстраниться от полураздетого Виктора и не прикасаться к нему столь откровенно. Впрочем, сделать это сейчас казалось Гермионе нереальным, практически невозможным — когда он был так близко и держал её крепко, уверенно. Защищающе. Да к чёрту! Она больше не будет делать то, что одобрят или не одобрят другие. Она сделает и скажет то, что сама захочет. — Я думала, что больше не увижу тебя… — проговорила Гермиона, всё ещё не глядя на Крама, — боялась, что мы не сможем попрощаться. Я слышала, как Каркаров грозился, что немедленно покинет Хогвартс. — Так и случилось. Но уехал он один. Точнее бежал. — А ты… ты… Он отстранился от неё, но лишь чтобы посмотреть ей в глаза. — Я правда в порядке, — кивнул он, словно подтверждая. — Только мерзкое чувство, словно кто-то копался у тебя в голове, осталось. Отвратительная штука, этот Империус. Он чуть улыбнулся, стараясь свести всё к шутке, но лицо Гермионы потемнело от всколыхнувшейся в ней ярости, а слёзы мгновенно высохли: — Грюм поплатился… то есть Крауч поплатился за то, что сделал — c тобой, с Гарри… с Седриком, — добавила она, содрогнувшись. — Он был под охраной, но на него напал дементор и… — Худшей судьбы нельзя и представить. Ей хотелось быть как всегда правильной, но когда она представила, что этот гнусный Пожиратель Смерти сделал с Виктором, когда как наяву вспомнила израненного, потерянного и насмерть перепуганного Гарри и бледного Седрика с широко распахнутыми мёртвыми глазами… — Ему повезло, — процедила она сквозь зубы. — Попадись он в руки мне… — Воинственная Гермина. — Крам улыбнулся и отчего-то очень-очень добро посмотрел на неё. — Даже представить боюсь, какова ты в гневе. Она оттаяла, печально вздохнула и как-то сникла. — Я никакая не сильная, Виктор. И не особенная. Лишь ты это видишь, — вернула она ему улыбку, только с примесью грусти. — Из нас двоих особенный — ты. Ты очень храбрый… и честный, и добрый. Упорный, трудолюбивый. Ты великий спортсмен — самый лучший ловец во всём мире. Я бы сказала знаменитый, но тебе это не важно, я же знаю. Её взгляд невольно скользнул по широким плечам, крепким рукам со следами шрамов, твёрдой груди, волевому тяжёлому подбородку — и остановился на непроницаемо-тёмных глазах Виктора. — И ты очень искусен в магии, — прибавила она правдиво. — Ни за что не хотела бы встретиться с тобой в бою. — Это лучший комплимент, что мне говорили. Он осторожно вытер пальцами её влажное от слёз лицо, а потом мягко обхватил его ладонями. — И ты абсолютно не права на свой счёт. — Его голос стал тихим, с примесью глубокого чувства гордости. — Ты удивительная. Сильная и в то же время хрупкая. Жаль только, что твои друзья этого не замечают. Но то, как ты продолжаешь помогать им, защищать, сохранять единство вашей дружбы, в то время, как они даже не подозревают об этом… не может не вызывать во мне уважения. Гермиона выглядела так, будто готова была снова расплакаться — только в этот раз от обуревавших её эмоций. В конце концов, она прошептала ему робко-стеснительно: — Рядом с тобой я кажусь себе лучше, чем на самом деле. — Нет, — твёрдо возразил он. — Ты просто смотришь на себя моим взглядом. А я вижу правду. Уж поверь, я могу об этом судить. Он всё ещё держал в ладонях её лицо и был слишком близко, так доверительно, поэтому сделать самое главное для Гермионы признание оказалось не так уж и страшно: — Понимаешь, я так спешила… я хотела поговорить с тобой до отъезда, чтобы сказать… я хочу, чтобы ты знал… Отвести глаза от гипнотически-чёрных глаз Крама было поистине невозможно, даже захоти она этого, так что Гермионе пришлось говорить, глядя прямо в их тёмный омут (в который, как она ощущала, её затягивало всё сильней и сильней): — Я испытываю к тебе чувства. То есть чувство. Сильное. Виктор молчал какое-то время, а потом мягко кивнул: — Понимаю. — Ты не злишься, что я… — она явно смутилась, — не могу произнести те слова? Правильные? — А кто сказал, что для меня правильны именно они? — Виктор лукаво повёл тёмной бровью. — Может быть, то, что ты сказала сейчас и есть самое верное для мня признание? Гермиона замерла, изучая черты болгарина и замечая, что сейчас, почти через год после того, как она увидела его, он казался ей намного более красивым и притягательным, чем в первый раз. Обычно люди очаровываются и испытывают сильное влечение в самом начале знакомства — а вот у неё с Крамом вышло всё в точности наоборот. — Когда я думаю, что уже привыкла к тебе, ты находишь новый способ удивить меня, — улыбнулась она, проходясь взглядом по его гордому, для кого-то надменному профилю. — Надеюсь, приятно. — Как ты можешь сомневаться? За всё время, что я провела здесь ты единственный, кто относился ко мне так… Гермиона хотела подобрать точное слово, чтобы выразить всё то, что переполняло её, но не смогла. — Рядом с тобой я счастлива, — сказала она просто. — Рядом с тобой мне так хорошо… Она робко посмотрела снизу вверх на Крама и колебалась только один краткий миг: встав на цыпочки, она сама подалась к нему и мягко прикоснулась к его губам. Виктор тут же ей ответил. Поначалу их поцелуй был сдержанным и целомудренным, очень невинным, но постепенно то уютное тепло, которое они оба от него испытывали, становилось сильнее, ярче, начало разрастаться. Гермиона не удержалась, не смогла совладать с собой и первой поддалась ему — она положила ладони Виктору на плечи, повела ими выше, а потом обхватила его за шею, заключая в объятия. И пока её пальцы плавно скользили по его затылку, ощущая колкий ёж стриженных волос, губы Гермионы так же осмелели — они стали действовать почти напористо, углубляя поцелуй и откровенно провоцируя Виктора на более смелую инициативу. Что ж, просить дважды его не пришлось. Болгарин обнял её в ответ — крепко, сильно, обхватывая своими большими ладонями её талию. Вот только задержались они там ненадолго: по мере того, как чувства молодых людей разгорались, руки Крама стали спускаться всё ниже, по изгибу спины, накрывая сзади мягкую округлость женских бёдер. Гермиону его дерзость совершенно не смутила. Наоборот, она почувствовала, что так ей очень приятно и то ощущение близости, которое она при этом испытывала — какое-то невообразимо сладкое, очень желанное. То, что близость эта была буквальной, физической, выглядело абсолютно естественным. Допустимым. Как и то, насколько тесно прижимался к ней Крам и какими настойчивыми, почти жадными стали его поцелуи. Гермиона целовала его так же страстно, отвечая тем же, будучи с ним равной в желании: обладать Виктором она хотела в той же мере, в какой и он ею. Это было уже другое желание — не такое, как вначале, когда она мечтала о дружбе, совместных разговорах и времяпровождении с ним — теперь её потребность в Краме была осязаемой. Сродни голоду, жажде. И жаждала она не тех прежних невинных вещей, а иного: поцелуев, ласк, тепла его кожи, касаний… и много большего — всего того, о чём Гермиона вполне догадывалась в своём возрасте (хоть не имела в этом ни малейшего опыта) и что она гарантированно могла получить с Крамом. Уж в этом она не сомневалась. Стоило ей только почувствовать, как уверенно он целовал её губы, обхватывал и сжимал её бёдра, как умело водил языком по её шее и ключицам, оглаживал им её приоткрытый в немом стоне рот, чтобы вновь в него толкнуться… Они так и не поняли, когда их влечение друг к другу превратилось в не просто жар, а настоящее пламя, что потекло по их венам, заполонило каждую клетку, охватило их обоих и стало общим. Как не помнили они тот момент, когда переместились в другой конец комнаты и оказались на койке Виктора, встроенной в стену каюты и застеленной тёплым покрывалом. Подобно большинству вещей дурмстрангцев, оно было сделано из какого-то меха — светло-серебристого с серыми подпалинами, напомнившего Гермионе волчий. Однако на ощупь он был гладкий, податливый и невероятно мягкий — это она ощутила, когда Крам уложил её на него спиной. Виктор оказался сверху, завис над ней на вытянутых руках, вальяжно оглядывая, словно свою законную добычу, но отчего-то этот его хозяйский взгляд вовсе не смутил Гермиону. Поддавшись какому-то порыву, она вдруг сделала то, что ещё больше бы его раззадорило — глядя прямо в глаза болгарина, она взялась за край своей заправленной рубашки, вытянула её из-за пояса юбки, и потащила вверх. Очень медленно Гермиона сняла свою школьную блузку, одна за одной расстёгивая мелкие пуговицы, а потом выпуталась из неё. Расчёт Гермионы оказался верным. С глухим рыком Крам атаковал её губы, почти впиваясь. Однако тут же оторвался от них и пополз ниже — вдоль шеи, ключиц и плеч, не переставая их при этом зацеловывать. Одной рукой он всё ещё упирался в постель около лица Гермионы, а второй вновь схватил девушку чуть ниже талии, сжимая сильно, почти больно. Ведомая каким-то незнакомым инстинктом, Гермиона не сопротивлялась его захвату, а наоборот — сама впилась пальцами в широкие плечи Крама, подтянула колени выше, а потом обхватили ими его бока так крепко, как только могла. Впрочем, это не помешало ему спускаться и дальше, попутно касаясь губами линии декольте над полоской кружева белья, солнечного сплетения под ним, линий рёбер, талии… Пояс юбки остановил его путешествие, а Гермиона не могла допустить подобного. Одним движением она расстегнула молнию, чтоб избавиться от клетчатой ткани. Когда губы Крама вновь коснулись Гермионы, она затрепетала. А уж когда он заменил их языком, то вовсе потеряла последнее дыхание. Он скользнул им по тонкой полосе ребра, животу, оставляя за собой влажный след, очертил самым кончиком впадинку пупка (отчего ей стало немного щекотно), но её веселье тут же сменилось другим чувством, когда язык болгарина оказался ещё ниже, почти недопустимо — на самой границе белья, чуть отодвинуть которое Крам не постеснялся. С тихим стоном и особым упоением он стал целовать самый низ живота Гермионы, выступающую косточку её бедра, ощущая мягкость такой нежной и чувствительной в этом месте кожи. От того, что при этом ощущала сама Гермиона, она плыла, плавилась… теряла всякий контроль. Больше она не могла думать ни о чём, кроме как о прикосновениях Виктора, его губах, руках, тяжёлом сильном теле, которое вдавливало её в постель всё крепче… и о том, что должно было с минуты на минуту случиться между ними. Но, наверно, ей стоит прежде его предупредить… — Виктор, — кое-как пролепетала она. — Ты не спрашивал, но… — Мне нечего спрашивать, — перебил он её. В этот момент Крам замер, будто бы застыл, в последнем жесте дотрагиваясь до Гермионы и опаляя её частым дыханием. А потом выпрямился, чтобы посмотреть ей в глаза: — Конечно ты нетронутая. Я первый, кто касался тебя. Он не смог удержаться: его тяжёлый тёмный взгляд переместился на её губы, шею, потом на тонкую ткань кружева, лишь намёком прикрывающую наготу, очертил мягкие полукружия под ней, прошёлся по изгибу талии, животу — всем тем плавным линиям, что сходились в женское естество и само сосредоточие наслаждения для любого мужчины… — У меня были другие девушки, — признался он спокойно и честно, — но я умею различать зов тела и голос сердца. Я не лгал тебе, когда говорил, что ничего подобного раньше не чувствовал. И Гермиона поверила ему безоговорочно, как и всегда до этого. Она снова обняла его и притянула к себе, мягко оглаживая его бока и широкую спину, пока Виктор осторожно целовал её подбородок. На ощупь его тело было крепкое, совсем твёрдое, словно литое, но эта жёсткость Крама — как мускулов, так и его характера — была очень по душе Гермионе. Это говорило о его силе, уверенности, непоколебимой воле… В ту же секунду, тесней прижимаясь лицом к его тёплой груди, а животом к его бёдрам, она явственно ощутила, как Крам напрягся. И это напряжение лишь усилилось, стоило ей настойчиво скользнуть ладонями по его пояснице и дальше, к трикотажной ткани брюк, чтобы стянуть их. Крам тут же отстранился: — Гермина… — Не останавливайся, — проговорила она зачарованно, в каком-то опьянении. В желании доказать свою решительность Гермиона сжала пальцами покрытые испариной виски Крама и попыталась снова вовлечь его в поцелуй. — Прости, — отвёл он глаза, не дозволяя ей этого и выпутываясь из плена её прикосновений. — За что? — Что перешёл границу, — это стоило ему усилий, но он вновь посмотрел на неё. — Я слишком увлёкся. Это моя вина. — Виктор, я хочу, — закивала она лихорадочно, пока её руки и ноги старались оплести обнажённый торс Крама, как силки. — Я готова. Я уверена. — Я знаю, — улыбнулся он и ласково поправил упавшие ей на лоб волосы. — Но это будет неправильно. — Ты сомневаешься в моих чувствах? — вспыхнула она. — Нет. — В своих?.. — Господи, конечно нет, — настала его очередь возмутиться. — Тогда… Он с сожалением приподнялся и, как она ни противилась этому, избавил Гермиону от своего веса, чтобы улечься рядом. Опираясь на локоть и наблюдая сверху за её хмурым в этот момент лицом, он вновь поправил выбившуюся прядь её непослушных волос: — Для тебя ещё не время. Для того, что мы собираемся сделать. — Ну хорошо, что хоть «мы», а не «я». Не лишаешь меня ответственности, — фыркнула она зло, хотя подспудно понимала, что злиться на благородство болгарина было глупо. — Слишком рано. И ты сейчас уязвима. С моей стороны было бы подло воспользоваться ситуацией. К тому же я значительно старше и поэтому… — Всего-то четыре года. — Тебе пятнадцать. И в этом возрасте четыре года — слишком много. Она всё ещё была под чарами его близости, одурманенной запахом его кожи, чувственностью поцелуев и совершенством гармонии его тела и отказываться от всего этого вот так запросто не собиралась. Ей всегда удавалось всё, чего бы она не задумывала. И она получит то, что ей нужно. — Может быть, я смогу тебя переубедить? Она упёрлась ладонями ему в грудь и почти так же ловко, как он направлял её в танце на Святочном балу, увлекла от себя и в сторону, отчего Виктор опрокинулся на спину. Гермиона тут же подхватилась и они поменялись местами — теперь она была над ним, на нём, восседая сверху с видом победителя. Тот же ранее незнакомый инстинкт подсказал, как нужно поступить верно, нашептал правду на ухо, и Гермиона выпрямилась, интуитивно принимая положение наездницы и упираясь ладонями в грудь Виктора. Она осмотрела его почти так же властно, как до того он её, и открывшееся зрелище принесло ей настоящее удовольствие. Она гордилась своим выбором. Такому мужчине и впрямь было не жаль отдать то, что женщина отдаёт в своей жизни лишь раз. И окончательное принятие такого решения придало ей смелости. — Гермина… Она накрыла его рот рукой. Щетина подбородка щекотала ей ладонь, и девушка улыбнулась, когда почувствовала ею лёгкое касание губ Крама, ещё один невесомый поцелуй… а потом закрыла глаза и сладко выгнулась, наслаждаясь той интимностью, что ощущала в этот момент между ними. Однако Гермионе хотелось ещё, много больше — осязаемое присутствие Виктора, чтобы заполнить в себе ту пустоту, которую сейчас забрать мог только он… Сперва она потёрлась о него низом живота легонько, будто удобней пристраиваясь, однако очень быстро уловила ритм и сменила его на тягучий, плавно-медленный. Всё ещё упираясь ладонями Краму в грудь, Гермиона стала двигаться непривычно чувственно, раскованно, по библейски греховно, покачиваясь на Краме какими-то змеиными движениями. Равномерно, непрерывно, как можно теснее вжимаясь в его бёдра, она скользила по ним, вновь возвращалась, и это действительно напоминало танец свивающейся кольцами змеи… Стало совсем жарко — кожа и бёдра, где они касалась Крама, как будто пылали — а когда Гермиона услышала его тихий стон и сильные пальцы обхватили её бока, сдавливая с силой желания, оставляя будущие следы… — Ещё не передумал? — спросила она Крама с придыханием, ни на миг не останавливаясь. — Нет, — прозвучало вполне осознанно. С той же силой Виктор приподнял Гермиону, снял с себя и уложил рядом. Это подействовало на неё, как холодный душ. Всё ещё ощущая в животе тяжёлую пульсацию, а в груди частый стук колотящегося сердца, она посмотрела на Крама с таким выражением, что впору было ставить магическую защиту: — Ненавижу тебя! Болгарин и бровью не повёл. Усмехнулся, развернулся на бок, пристроил черноволосую голову на сгиб локтя вытянутой руки, и посмотрел на зацелованную, злую и взъерошенную Гермиону с кротким и невинным выражением: — Правда, что ли? — Да. — Нет, — качнул он головой в отрицании. — Точно да! — разозлилась она ещё больше и хотела оттолкнуть его, отвернуться, но Крам пресёк все её попытки. Он прижал её плечи, всего лишь перекинув через них тяжёлую руку, а поперёк ног положил свою, придавив коленом и таким образом лишая Гермиону возможности вообще как-то двигаться. — Значит точно нет, — мягко пробормотал он. От того, насколько отвратительно прав он был, хотелось со всех сил стукнуть его и скинуть с кровати, но… Правда была в том, что Гермиона не просто не ненавидела Крама в этот момент — она им восхищалась. Однако говорить ему этого она, само собой, не собиралась. Впрочем, похоже, что ей и не нужно было — Виктор смотрел на неё мягко, лукаво и очень спокойно, будто действительно знал всё то, о чём она думала. — Завтра будет большое собрание, — сказал он, как ни в чём не бывало. Будто они только что не целовались и не лежали в его постели почти голыми. — Я знаю, — буркнула она. — После него шармбатонцы начнут собираться домой. Эта новость заставила её почти позабыть о том, как она была зла на Виктора. С тяжёлым предчувствием, после некоторых колебаний она всё же поинтересовалась: — А вы когда уезжаете? — Отплываем завтра на закате. — Понятно. Значит, всего через день его уже здесь не будет. Вполне ожидаемо и всё же… Острое чувство потери кольнуло Гермиону, пронзило насквозь, вызвав ощущение тоски и потери уже сейчас, пока Виктор был рядом. — Потом у нас сборы — нужно будет определиться с расписанием тренировок и количеством матчей в следующем году, — сказал Крам. — Понятно, — повторила она так же холодно. — А потом я вернусь в Болгарию. Гермиона настороженно замерла. — И тогда мы сможем снова увидеться. Где-то через месяц. Если ты не против. Хотелось сказать ему нечто колкое, но притворяться не было никаких сил. — У тебя ужасная привычка, — вздохнула Гермиона. — Ты всегда говоришь «если ты не против» именно про те вещи, которых мне хочется больше всего. — Значит… — Я уже сейчас думаю о том, как мне пережить этот месяц, — скосила она на него глаза. — Я тоже буду скучать. Он улыбнулся, перемещая руку с плеч Гермионы на её живот. Она благосклонно позволила ему это и более того — положила свою сверху, ощущая ладонью его запястье, а кончиками пальцев загрубевшие и сбитые после испытания в лабиринте костяшки. — Но ты должна знать, что приедешь ты ко мне только с одним условием, — вдруг сказал Крам. — Это каким? — Ты оставишь попытки соблазнить меня. — Что?.. — потеряла она дар речи. — Знаю, тебе будет тяжело удержаться рядом с… — он демонстративно гордо оглядел себя, — этим, но ты уж постарайся. Хотя такой «непостоянной и амбициозной гриффиндорке» да ещё и бессердечной ничего не стоит дать слово, а потом коварно его нарушить, — не постеснялся он процитировать Риту Скитер. В этот раз он не разозлил, а откровенно развеселил Гермиону. — Ах ты… zasranets! — толкнула она его в бок, рассмеявшись. — Это ещё что такое? — округлил он глаза. — Учу болгарский. — И решила начать с ругательств? А вот тут Гермиона оказалась в своей стихии: — Ругательства и матерные выражения — одни из основных и часто употребляемых лексических единиц в любой языковой группе. Именно они позволяют сильнее всего сближаться с носителями языка, а не… Она остановилась, глядя на реакцию Крама: — Что? — Ты невероятно умная, — смотрел он на неё самозабвенно, с каким-то упоением. — И храбрая. И красивая. Он снова поцеловал её, но без прежней страсти. Впрочем, не сказать, чтобы поцелуй от этого пострадал. — Виктор… — Ммм?.. — промычал он, по-кошачьи тычась носом в линию её подбородка. — Можно… я останусь у тебя? — спросила Гермиона осторожно. — До утра? — Больше всего я хочу, чтобы ты осталась. Но ты должна… — Господи, ты точно, как мой отец, — фыркнула она, но пообещала: — Даю слово, меня никто не увидит. Вместо ответа Крам помолчал несколько секунд… а после сильней сграбастал её, подтянул к себе и укрыл покрывалом их обоих, что означало «да». Гермиона думала, что не будет спать всю ночь, наслаждаясь последними проведёнными вместе мгновениями, однако мерный плеск воды, уютное покачивание парусника и тихое поскрипывание деревянных снастей убаюкивали лучше всяких колыбельных. Виктор, что обнимал её, был большим, надёжным и тёплым, таким домашним и ей было так хорошо рядом с ним… усталость и нервное истощение всё же взяли своё и Гермиона постепенно стала проваливаться в умиротворяюще спокойный сон. — Для ясности, — неожиданно пробормотал Крам в полудрёме. — Я на месте твоего отца такому, как я морду б набил. Не открывая глаз, Гермиона улыбнулась, потёрлась носом о его колючий подбородок и затихла, чувствуя неведомые доселе покой и ощущение полной безопасности.***
***