Ирония любви (Irony of love).

***       Следующий день Гермиона до самого обеда не выходила из комнаты.       Проснулась она поздно, потом битый час ещё валялась в постели, а потом сидела на балконе в плетёном кресле с мягким сиденьем, поджав ноги, опираясь голыми пятками о край подушки и размышляя о… всяком.       В таком виде и нашла её Джинни, которая принесла с собой чай и утренний круассан.       — Чего затворничаешь? — уселась она на соседнее кресло.       — Ничего. Заснула поздно, вот и отсыпаюсь.       — Мне-то не ври.       — Я не вру.       Джинни чуть склонила голову набок и прищурила свои зелёные, цвета речной травы глаза:       — Случилось что?       Хотелось обойти эту тему, но с Джинни так не получится — это всё равно будет между ними, так что лучше уж выяснить всё сразу.       — Да так, мелочь. Помнишь, я вчера в библиотеку пошла и так получилось, столкнулась…       — Ах да — библиотека, Крам… — уголок губ Джинни дрогнул в мягкой ухмылке, — место ваших свиданий со временем не меняется.       — Каких ещё свиданий?       — Это я так, для красного словца. Ну так и что?       — Мы разговаривали…       — Разговаривали? Ну это, конечно, большой прогресс.       — Вовсе нет.       — Поцапались?       — Да… Нет… То есть… — Гермиона взяла паузу, собираясь с силами. — Ты не представляешь, как отвратительно он себя повёл. Практически выгнал меня.       — Так и выгнал?       Слова полились сплошным потоком:       — Ну, он намекнул, а потом сказал… короче поверь — он был до ужаса неприятным. Высокомерным, холодным. Другим. Не тем, каким я его помнила. Злословил, пытался уколоть, говорил так снисходительно… поздравил с будущей свадьбой, но так, будто в грязь макнул. Его издёвки были просто невыносимыми. Это вообще другой человек, будто подменыш… да будь он таким раньше, я бы ни в жизни! … я вообще его не узнаю…       — А ты — прежняя?       В этот момент Гермиона застыла, непонимающе глядя на Джинни.       — Ты о чём?       Та глубоко вздохнула, прежде чем очень мягко сказать:       — Гермиона, прошло восемь лет. Жизнь не стоит на месте. Тогда вы были, считай, детьми, а потом… вы оба прошли войну, пережили смерть близких. Делали то, что нужно было делать. Мы понятия не имеем, что пережил он, хотя… Ты же слышала, как Билл сказал, что Крам многих потерял. Такие вещи не проходят бесследно.       Очень тяжело это было слышать, когда хотелось ответной поддержки, безоговорочного согласия со своими словами, просто подтверждения собственного мнения. Разве это так трудно?.. Но с Джинни оно так не работает и не сработает никогда. Потому Гермиона могла злиться на неё, порой отчаянно, не желая слушать, но при этом ценила эту дружбу, как нечто сокровенное — особенный дар, доставшийся ей по какому-то невероятному везению в её жизни.       — Чего ты от него хотела? Увидеть прежнего парня — чемпиона мира, звезду спорта, любимца публики? Золотого мальчика, которым все восхищались?       — Я…       — Его больше нет, милая, — накрыла Джинни своей рукой руку Гермионы. — Он действительно стал другим. Тебе нужно просто принять это.       — Принять…       — Я знаю, это тяжело. Но никто не обязан соответствовать нашим ожиданиям.       Ответить сейчас что-либо Гермиона не могла, поэтому просто кивнула, сжимая в ответ пальцы Джинни.       — Впрочем, если он действительно вёл себя таким образом, — отпустила её Джинни и вновь откинулась назад в кресло, — если ты права и всё так и есть, лично у меня напрашивается один вывод.       — Какой?       — Когда мужчина говорит с такой злостью, то понятно — всё ещё не равнодушен.       — Думаешь? — встрепенулась Гермиона, и тут же осеклась: — То есть… Мне-то всё равно.       — Ну конечно, — согласилась Джинни с мягким прищуром, отворачиваясь и будто бы внимательно разглядывая зелень сада. ***       Как бы Гермиона не хотела противиться, ей всё же стоило признать, что Джинни права. Хотя бы в чём-то.       Оттого уже спокойней, без прежней злости она отреагировала на появившегося за ужином Виктора — они даже вполне мирно поприветствовали друг друга. Обстановку окончательно разрядила Флёр, появившись с очаровательной Викторией на руках и Билл, который притащил с собой несколько бутылок — подарки месье Арно за помощь, оказанную ему.       Пенелопа тут же присоседилась к одной из них, привлекла к этому делу Джинни, и вот уже они обе обсуждали оттенки вкуса и достоинства сего напитка.       Ужин прошёл в спокойной, почти непринуждённой обстановке и для Гермионы закончился быстро — ей нужно было связаться с родителями и поговорить с ними. Они всегда за неё слишком переживали. Нужно было успокоить их и уверить, что она совершенно в порядке после…       Впрочем, они всё равно волновались.       К Джинни Гермиона отправилась ближе к полуночи, ожидая найти там подругу готовой для очередной вылазки в бассейн, но на этот раз её ждало разочарование.       — Пошли? — позвала Гермиона, зайдя в комнату.       Там она увидела лежащую поперек постели Джинни, совсем без движения.       — Джинни?..       Та не подавала признаков жизни.       — Ты заснула что ли? — чуть громче сказала Гермиона и тут Джинни ожила.       — Тшш… — шикнула она.       — Идем со мной!       — Немгу… — простонала та хрипло.       — Что случилось?       Раздалось шуршание, когда Джинни попыталась приподняться, но потом она снова упала на постель.       — Ты ушла, а я сидела по правую руку от Пенелопы, — в её голосе слышалось хныканье.       — И?..       — И мы дегустировали с ней напитки месье Арно. Много напитков.       — Ты пьяна, что ли?       — Нет. Да. Возможно.       Гермиона держалась как могла, чтобы не рассмеяться, но Джинни так потешно страдала, что удержаться от смеха было очень сложно.       — То есть ты точно не хочешь пойти? — уточнила она. — Может, купание тебя взбодрит?       Джинни на ощупь потрогала свою кровать:       — Сейчас я хочу только заземляться, — подтянула она к себе поближе подушку. — А ты, будь другом, принеси с утра бодроперцовое зелье.       Джинни перевернулась на бок и тяжко застонала:       — Кажется, мне нужен котел.       — Чтобы сварить зелье или…       — Сейчас или.       При всей ситуации страдания Джинни были весьма комичны.       — Я могу остаться с тобой, — сочувствующе сказала Гермиона.       — Умоляю, не надо.       — Почему?       — Ты говоришь. И дышишь.       — Ладно, но…       — Скройся с глаз.       — Поняла.       Гермиона на цыпочках вышла из комнаты и как можно тише прикрыла дверь.       В это позднее время дом спал и почти везде свет был выключен, так что Гермиона в потёмках спустилась вниз, привычно прошла сквозь кухню и оказалась в саду, обозревая окрестности. Сегодняшняя ночь была такой же жаркой, как и прежние, а небо — абсолютно чистым, без единого облачка. В нём тихо мерцали осколки далёких звёзд и острым серпом белела молодая луна, которая зависла пока ещё низко, над самыми верхушками деревьев, но очень быстро взбиралась по их кромке всё выше и выше. Гермиона полюбовалась её красотой какое-то время, а потом медленно пошла вдоль розария, вдыхая сладкий и такой густой в безветрии ночи аромат его белоснежных, бордовых и нежно-персиковых цветов. Не удержавшись, она аккуратно сорвала один из них и поднесла к лицу, вдыхая дурманящий медовый запах. Думая, как она поставит цветок в вазу и оставит у себя на столике в комнате, Гермиона с задумчивым видом вышла к бассейну, бросила на шезлонг свое полотенце и…       Из воды кто-то шумно вынырнул.       Гермиона сжала стебель и шипы впились в её пальцы, когда она увидела знакомую широкоплечую фигуру.       Крам замер, когда заметил её, а потом медленно поднял руки, пригладив ими мокрые тёмные волосы.       — И снова я в роли нарушителя спокойствия.       Он сказал это своим низким голосом, продолжая рассматривать застывшую перед ним Гермиону.       Если бы она могла, она бы сбежала. Но теперь бегство было бы слишком позорным.       Они все смотрели друг на друга, молчание затягивалось, становилось совсем уж неловким, но Гермиона была не в состоянии разрушить его, выйти из ступора и заговорить первой… вообще заговорить — её парализовало, будто она наглоталась какого-то зелья и даже боль в исколотой шипами руке не отрезвляла её, так что тишина затягивалась, росла, наполненная только стрекотом ночных сверчков и мягким плеском воды, бьющейся о мраморный бортик…       — Пожалуй, в этот раз мне стоит проявить уважение к твоему личному пространству, — произнёс Крам. — Удаляюсь и оставляю тебя в полном одиночестве.       Он двинулся в её сторону, разрезая водную гладь, поднимаясь над ней всё выше… и Гермиона будто очнулась.       Какого чёрта она стоит тут столбом и с раскрытым ртом? Почему ведёт себя как какая-то девчонка, узревшая в первый раз в своей жизни полуголого мужчину? Что с того, что это Крам? Они же цивилизованные люди, состоявшиеся, зрелые личности — им давно не пятнадцать. В конце концов, они же могут вести себя разумно…       — Не нужно, — остановила она его. — С моей стороны просить тебя уйти было бы несправедливо. Ты был здесь первым.       Крам замедлился, остановившись почти у края бассейна, снизу-вверх осматривая её своими непроницаемо-чёрными глазами.       — Хорошо, остаюсь. Но если моё присутствие тебя смущает или вызывает… — уголки его губ мягко дрогнули, — ненужные эмоции…       — Нет. Вовсе нет, — поторопилась ответить Гермиона.       — Прекрасно.       Крам остался у края бассейна, развернувшись к нему спиной и опираясь о него руками — наблюдая, как осторожно она спускается по ступеням в воду.       Подальше от него.       Вода немного охладила её кожу и горящие ранки от уколов на подушечках пальцев, но этот жар не шёл ни в какое сравнение с тем, как горело у неё в груди, не давало нормально дышать, двигаться, думать… Слава богу, здесь темно и он не может видеть, как она краснеет. Стыд и позор — здравомыслящая женщина, а так нелепо ведёт себя в присутствии… бывшего…       Да что такое, теперь ей стало ещё более не по себе!       — Наверное, мне следует извиниться.       Эти слова Крама ввели Гермиону в замешательство. Зато отвлекли от дурацких мыслей.       — За что?       — Полагаю, за резкость, которую я проявил в библиотеке.       Что ж, раз он идёт ей навстречу, то и она может вести себя разумно и как воспитанный человек уладить ситуацию.       Они могут соблюдать нейтралитет.       — Рада, что ты отметил её наличие, — кивнула Гермиона, а потом добавила уже мягче: — И не будем об этом больше.       Она спустилась на ещё одну ступень, её нога замерла над следующей и вдруг неожиданно (в первую очередь для себя) Гермиона выдала:       — Впрочем, твоя резкость была оправданна.       На удивлённый взгляд Крама и его невысказанный вопрос она пояснила:       — Ты имел право просить уединения. Мне стоило уступить.       Она осторожно встала на дно бассейна. Здесь оно было на большей глубине, вода доставала до шеи, так что Гермиона решила переплыть туда, где уклон был меньше, и она могла не опасаться наглотаться воды.       Уже у противоположного бортика она услышала:       — Гермиона Грейнджер, признающая свою неправоту — неужели я только что лицезрел чудо? — Крам хмыкнул и сказал уже серьёзней, когда Гермиона обернулась к нему: — Пусть так, но когда речь заходит о леди и джентльмене всем известно, кто из них должен уступить.       С этими словами он легонько, почти незаметно поклонился… а потом резко оттолкнулся от края и шумно бросился вперёд.       Поначалу он поднял тучу брызг, но потом скрылся под поверхностью воды, пробыл там какое-то время и вынырнул уже далеко, у дальней кромки бассейна. Там он совершил кульбит, ловко развернулся и поплыл назад, ритмично поднимая и опуская руки, набирая скорость, в этот раз почти полностью скрывшись в воде и разрезая её тихо и бесшумно как… акула… Да что ж такое — она снова поддалась непрошеным воспоминаниям того давно минувшего времени, когда они были вместе! И всё же, пока Виктор совершал свой заплыв, Гермиона не могла украдкой не наблюдать за ним. За той ловкостью, с которой он маневрировал, техничностью, с которой совершал каждое движение, изяществом, с которым управлял своим телом и его стремительной силой…       Гермиона глубоко вдохнула, зажмурилась и ушла с головой под воду.       Там не было соблазна смотреть. Не было звуков, света и чужого образа, что впечатывался, въедался в память. Только покой материнской утробы, темнота — небытие, мягко укутывающее в своих объятьях. И она была в нём, насколько хватило дыхания…       Всё полетело в тартарары, когда она снова оказалась на поверхности.       И увидела рядом Виктора.       — Извини, я тебя не заметил, — сказал он, находясь на расстоянии вытянутой руки. — Просто ты оказалась на моём пути.       Он ловко обогнул её и подплыл к краю бассейна. Взялся за него одной рукой, а второй провёл по лицу, стирая с него стекающую воду. Тряхнув длинными тёмными волосами, словно отмахивающийся от назойливой мухи большой пёс, Крам шумно выдохнул и как ни в чём не бывало устроился около мраморного бортика, опираясь о него спиной и локтями В этот момент он воплощал собой сочетание спокойного довольства и умиротворения.       — Надеюсь, всё в порядке? — будто спохватившись, спросил он.       — Ты о чём?       Гермиону этот вопрос, если честно, вывел из состояния странной отрешённости, с которой она смотрела на Виктора. Да что ж такое, что за непонятное притяжение в этом человеке, который влечёт к себе её внимание, как магнит?.. Дабы избежать впредь такого соблазна, Гермиона развернулась в другую сторону от бассейна, лицом к саду, и положила на мраморную плитку руки, устроив на прохладном камне обнажённые предплечья.       — Я не слишком близко? — уточнил Крам (как ей показалось) с неким подтекстом. Однако, он тут же привёл вполне логичное объяснение: — Ты же помнишь, я из страны с другими нравами. То, что принято у нас, может быть не приемлемо вашими обычаями.       — Нет, — Гермиона постаралась сказать это со всей твёрдостью. — Всё в порядке.       И всё же, соблазна было не избежать.       Она слегка повернула голову в сторону, поймав в поле зрения отдыхающего Виктора. Он был открыт почти по пояс, вода едва доставала ему до груди, и теперь можно было рассмотреть его очень хорошо. Предательница луна сияла высоко, ярко, так что в подробностях освещала широкие, с разделениями дельт плечи, округлость бицепсов, прорисованные мышцы предплечий и, конечно же, твёрдость груди, которая с годами стала ещё мощнее и… Гермиона теперь уже не могла перестать смотреть, когда увидела то, что до этого скрывала одежда — тёмные чернила, покрывающие густой вязью плечо и грудь Крама. Только, в отличие от татуировок Пожирателей Смерти, эти рисунки (она чувствовала) имели совсем иное значение. Чёрные линии расползались по мокрой коже, сплетались, образовывали незнакомые знаки и символы, которые были по своей сути не меткой от господина, не тавром, что клеймят скот, а знаком воинства. От татуировки веяло силой, магией, не ощущать которую было попросту невозможно и Гермиона будто завороженная смотрела на неё, в итоге сосредоточив взгляд на одном месте — чуть выше солнечного сплетения, на левой половине груди, которую закрывала оскаленная драконья пасть.       Символично. И очень верно — закрыть своё сердце.       Ей бы так.       — Уверена? — спросил Крам на тон ниже, окидывая Гермиону плавным взглядом. Удивительно, но она его почти выдержала:       — Более чем.       Он легонько ухмыльнулся, отворачиваясь.       — Этому в тебе я всегда завидовал — последовательности, расчёту, способности чётко следовать плану. Так поступать я мог только в спорте, а вот в жизни…       — Что в жизни? — нутро Гермионы отчего-то сладко дёрнуло.       Он сказал, глядя прямо перед собой:       — Я более импульсивен.       — Неужели? По тебе не скажешь.       Ей очень хотелось его ответа, она сама не знала какого, и он сказал:       — Если бы мы судили только по тому, что нам предоставляют другие, мы бы жили в мире фальшивок, лжи и заблуждений.       — Но ведь так и есть, — сказала Гермиона много тише. — Люди принимают на веру то, что им показывают. Чувствуют, опираясь на то, что видят.       Крам снова повернулся к ней:       — Люди — да. Им простительно. Но ты-то не одна из них.       Её вмиг пронзило острое сладкое чувство, которое было так узнаваемо и которое она испытывала очень давно. Точнее — в течение всего четвёртого курса, пока Виктор был рядом. И особенно в ту ночь, когда они с Крамом были в его каюте на корабле и он говорил ей все эти чудесные правильные вещи, которые потом так долго отравляли ей память, не давали жить, возвращались и нашептывали когда-то целованными ею губами «ты прекрасна, ты нечто большее, ты драгоценность… ты заслуживаешь всего, на что только осмелишься» …       И как же он попал в цель, как точно вернул в то самое состояние — когда она, зелёная девчонка, стояла перед ним, заплаканная, вот только что такая потерянная, но стоило Виктору заговорить с ней, и уже через какие-то секунды она чувствовала себя всемогущей, способной на что угодно… особенной. А всё потому, что он сказал всего лишь то, что было у него на сердце, свою правду о ней; больше того — он в неё верил. Верил так, как никто до этого… да и после тоже.       Это воспоминание и его невозможность, здесь и сейчас несбыточность, разлились внутри надсадной тупой болью.       Вынудили наступить на горло своим чувствам, выморозить эмоции.       — Сегодня очень жарко… — сказала Гермиона, будто невзначай проводя рукой по водной глади, на которой острой полосой серебрился свет молодой луны. — Как я слышала, такая погода…       — Гермиона…       — Что?       Она всё же взглянула на него.       — Не нужно.       — Не понимаю…       — Не изображай вежливость, — сказал Крам спокойно, отчётливо. — Не трать на пустые фразы моё и своё время. Как по мне, так уж лучше ничего не говорить, чем поддерживать видимость прежней… дружбы.       Гермионе показалось, что она потеряла опору и вот-вот медленно пойдёт ко дну:       — Так, значит, это было между нами?       — А что ещё?       Она бы хотела сказать, хотела объяснить, вбить в него…       — Ничего. Всё так, как ты сказал.       Что ж, Крам со своей задачей справился на отлично — он окончательно уничтожил все, что между ними было.       — Не стану больше тебе мешать, — улыбнулась Гермиона, старательно поддерживая ледяное онемение где-то около сердца.       Не дожидаясь его ответа, она выбралась из бассейна, подошла к шезлонгу, забрала полотенце и только тогда услышала громкой всплеск и короткое:       — Постой!       Когда она обернулась, Крам оказался так близко, что они почти столкнулись.       Ей пришлось поднять голову, чтобы посмотреть ему в лицо — настолько высок он был. Его длинные тёмные волосы мокрыми прядями свисали вниз, закрывали часть лица и по ним струйками текла вода, частыми каплями падая на его шею, грудь, стекая дальше… впрочем, Гермиона видела сейчас только его глаза — пронзительные, непроницаемо-чёрные, в глубине которых ей почему-то всё ещё хотелось найти хотя бы отголоски той жажды, что когда-то открылась ей.       — Ты забыла.       Он протянул ей цветок — ту самую розу, которую она сорвала в саду и которой любовалась по дороге сюда.       — Спасибо, — проговорила Гермиона в каком-то трансе, забирая её и не отрываясь от его глаз.       Она не помнила сколько они вот так стояли — глядя друг на друга — когда Виктор резко развернулся, в два шага сократил расстояние между собой и бассейном и ловко нырнул в него, скрывшись под до того идеально гладкой поверхностью, на которой отражалась луна и алмазные осколки редких звёзд. И, несмотря на то, что на это ему понадобилась всего секунда, Гермиона за это время отчётливо увидела его спину с линиями мышц, полукружия бёдер, ямочки над ними… и то, что Крам был абсолютно обнажён.       Словно пьяная, она отвернулась и пошла к дому, удерживая в руках полотенце и стебель розы.       Только уже в своей комнате, ставя цветок в вазу, она поняла, что на нём нет шипов.       Колдовством или без него, Крам попросту убрал их. ***