Ирония любви (Irony of love).

***       Проснулась Гермиона поздно и от того, что солнце светило ей прямо в глаз.       Скривившись, она недовольно спряталась в подушку, полежала так недолго, а потом медленно подняла заспанное лицо, оглядываясь… Владевшую ею дрёму как рукой сняло, когда Гермиона осознала, где она — не в своей комнате, а в спальне Билла и Флёр. И вспомнила, что ночь она провела здесь вместе с Крамом.       Торопливо оглядевшись, она поняла, что его в комнате нет.       Это её немного успокоило (не хотелось, чтобы он видел её, похожую на растрёпанного воробья) и уже более расслабленно она вновь упала по постель. Потёрла глаза, зевнула, потянулась и только тогда поднялась с кровати.       Выйдя в коридор, Гермиона услышала снизу звуки, выдававшие присутствие Виктора. Её первым порывом было вернуться в свою комнату, привести себя в порядок, переодеться… но она отвергла эту идею. Как была в пижаме (а что, вполне себе приличные шорты и футболка, хоть и с танцующим авокадо) она спустилась на кухню.       Виктор там уже что-то стряпал, стоя к Гермионе спиной.       — Доброе утро, — просиял он, обернувшись к ней.       Видеть Крама, обычно сурового и овеянного характерным для него агрессивным шармом, домашне-уютным и сияющим, как начищенная монета — отдельный вид удовольствия. А уж эти его собранные назад волосы, играющая мускулами спина, ширина плеч и рельеф рук, которыми он что-то делал… и где вообще он откопал эту майку, облепившую его, как вторая кожа?..       — Доброе, — сказала Гермиона, аккуратно усаживаясь на краешек высокого стула.       — Завтракать будешь?       — Спрашиваешь…       Она действительно была голодна. Желая рассмотреть, что же там он готовит, в попытке заглянуть ему за плечо, Гермиона вытянулась, как любопытствующий цыплёнок:       — А что на завтрак?       Продолжая колдовать над чем-то, Крам обернулся:       — Пока кофе и тосты. А чуть позже я тебя порадую миш-маш. — В ответ на непонимающий взгляд Гермионы он пояснил: — Это болгарский омлет.       — Так прям и порадуешь?       Виктор забрал со столешницы и выставил перед Гермионой чашку горячего кофе и тарелку с тостами.       — Этот завтрак станет лучшим в твоей жизни, — заверил он её и Гермиона вполне уловила двусмысленность в его тоне.       Она не смогла сдержаться и улыбнулась.       Кофе был чёрным и крепким, отдающим пряно-жгучим кардамоном, а тосты она решила оставить на потом. Попивая кофе, сидя на своём высоком стуле и не замечая, что болтает ногами, Гермиона наблюдала, как Виктор бросает на раскалённую сковороду лук, томаты без кожицы, сладкий перец, овечий сыр фета, а сверху заливает всё это яйцами и посыпает петрушкой вместе с какими-то приправами.       К слову сказать, Виктор оказался прав — это Гермиона поняла сразу же, как только попробовала омлет.       — Ммм… — протянула она, вступая в борьбу с расплавленным сыром, что тянулся от вилки до её рта.       — Я не тот человек, который тычет другим в лицо своей правотой, но… я же говорил, — непринуждённо бросил Виктор, за раз хватая со своей тарелки чуть ли не четверть порции.       Гермиона фыркнула бы в ответ, но её рот был полон омлета, и она решила оставить это на другой случай. Сейчас же она наслаждалась блюдом, которое приготовил ей Виктор. Оно было непривычным на вкус: сладковатым и острым, нежным и пряным и это было очень удачное сочетание.       — Погода наладилась, — заметил Крам будто бы между делом.       Гермиона посмотрела в окно, на залитый солнцем берег и спокойное море:       — Я заметила.       Продолжая есть, Виктор потянулся за хлебом и ножом, чтобы его разрезать. Занимаясь этим, он произнёс ненавязчиво:       — Я… хотел спросить у тебя.       — Да?       Он позволил себе паузу, прежде чем озвучить:       — Я могу остаться здесь, с тобой? На какое-то время.       — Какое-то?       — Ну… составлю тебе компанию, если ты не против.       Взглянув на сидящую перед ним Гермиону, он откусил кусок французского багета, хрустнув корочкой. А потом добавил, слегка поигрывая зажатым между пальцами ножом и в то же время посылая максимально безобидный взгляд:       — Обещаю — я буду хорошо себя вести.       Ага, как же… врёт и не краснеет подумалось Гермионе, но отчего-то от этой мысли ей стало жарче, и она усилием воли заставила себя сдержать улыбку.       — Я не против.       Уголки губ Крама едва заметно хищно дрогнули, но он тут же постарался скрыть это за вполне невинной миной:       — Отлично. Тогда решено — остаюсь.       Гермиона продолжила доедать свой завтрак, тем самым давая себе время на размышления.       Нет, она вполне догадывалась, что Крам вряд ли просто так уедет отсюда, но предполагать и знать — вещи разные. И вот теперь он точно остаётся — точнее они остаются здесь вдвоём, наедине друг с другом, и Гермиона хоть и не имела в плане романтичных отношений особого опыта, но и полной дурой тоже не была, так что вполне предполагала, к чему это их уединение может привести. Ко всему она хорошо знала Виктора, его упрямство и решительность в вопросах получения своего, и уж точно не верила в его байки про хорошее поведение. Такие, как Крам словами не разбрасываются, и если уж он сказал, что дорожит ею, то это не пустое. Он действительно так чувствует и рано или поздно пойдёт в наступление, чтоб овладеть желаемым. И им в данном случае была она…       От этой мысли кровь прилила к щекам и будто живот подвело. Однако это не было неприятным или пугающим чувством. Вовсе нет. Скорее это было… предвкушением.       — Какие планы на сегодня?       — А?..       Виктор повторил снова:       — Я спросил есть ли у тебя на сегодня какие-то планы.       — Никаких, — пожала плечами Гермиона. — Буду делать то же самое.       — Поедешь в деревню?       — Придется. Нужно купить продуктов. Я же не рассчитывала, что мне нужно будет кормить ещё кого-то.       Виктор округлил глаза с видом оскорблённой невинности:       — Это ты так намекаешь, что я у тебя тут нахлебничаю?       — Почему намекаю? Прямо говорю, — заявила Гермиона так серьёзно, что можно было засомневаться в том шутила ли.       Впрочем, Виктора это совершенно не обидело — наоборот, он с хитринкой поглядел на неё… после чего с невозмутимым видом отрезал себе ещё один ломоть багета, чтобы макнуть его в сладкий конфитюр.       — Значит, съездим, — сказал он, пережёвывая его.       — Поеду я, — уточнила Гермиона. — Велосипед тут только один, к тому же ещё и женский. Я, конечно, могла бы посадить тебя сзади на багажник, но мы тогда вряд ли с места сдвинемся. Впрочем, я сомневаюсь, что велосипед выдержит и тебя одного, — заявила Гермиона, осматривая внушительную фигуру Крама.       — Так мы не на нём поедем.       — В смысле?       Виктор замолчал и сделал вид, что слизывает с кончика пальца конфитюр.       — Ты о чём вообще? — настаивала Гермиона.       — Сама увидишь.       Виктор нарочито медленно стал доедать свой бутерброд, время от времени прихлёбывая кофе.       — А ты чего ждёшь? Собирайся давай, — бросил Крам как бы между делом, тут же добавив: — И кстати, хотелось бы ходить в своей одежде.       Гермиона поначалу собралась было на него надуться, но пижаму с танцующим авокадо и впрямь пора было сменить на что-то поприличней. Да и Виктор был прав — ему нужно было вернуть его вещи. Хотя бы для того, чтобы он не сидел у неё перед носом в этой своей отвратительно обтягивающей всю его мускулатуру майке.       — Надеюсь, она уже высохла, — сказала Гермиона. — Я оставлю её в твоей комнате, — уточнила она, спрыгивая со своего стула и направляясь в гостиную, где возле большого камина и была развешена одежда Виктора.       Ветровка, серая футболка и светло-голубые джинсы действительно были абсолютно сухими и Гермиона оставила их там, где и обещала, когда поднялась на второй этаж. Ей самой нужно было переодеться, и она долго выбирала во что же… в итоге её выбор остановился на свободных льняных шортах и топе в мелкий цветочек на тонких бретелях. Одеться следовало как можно легче — погода менялась очень быстро, от вчерашнего шторма не осталось и следа — в приоткрытое окно дул тёплый ветер и солнце с каждой минутой набирало обороты, согревая воздух и испаряя из песка влагу.       — Отлично, ты уже готова! — услышала она, спускаясь по лестнице.       Они встретились с Виктором в прихожей около входной двери. Крам сменил одежду Билла на свою и ветровкой конечно же пренебрег — в такую-то жару. Джинсы были ему впритык (не сказать, чтобы это ему не шло) зато футболка свободновата и это вполне устраивало Гермиону — ей самой уже надоело пялиться на особенности его внушительной мускулатуры.       — Идём, — позвал он.       Они вышли на улицу и пока Гермиона закрывала дверь Виктор уже обогнул дом. Она поспешила за ним и обнаружила его около небольшого сарайчика, чего-то вроде хозяйственной постройки для хранения. Туда Гермиона не заглядывала, ей и в голову такое не приходило, а вот Крам достал из-под какого-то глиняного горшка ключ и уже возился с замком, открывая. В итоге он распахнул двустворчатые двери, за которыми…       — Да быть того не может, — вырвалось у Гермионы.       Поблёскивая хромом и сталью, бросаясь в глаза ярко-красной краской и чёрной кожей сиденья, в сарае стоял старенький, но вполне себе годный для передвижения мотоцикл. Он был небольшим, по типу мопеда, и до Харлея ему было ой как далеко, но определённое очарование всё же имел. Эти его стальные спицы, изогнутые зеркала, большой круглый фонарь впереди и забавные кругляши приборов у основания руля…       — На нём и поедем, — сказал Виктор, выкатывая мотоцикл.       — О, нет, — замотала головой Гермиона.       — Ты предпочла бы метлу?       — Я предпочла бы остаться в живых, — буркнула она.       Выставив подножку, Виктор оставил в покое руль.       — Я буду осторожен, обещаю.       — Ага, конечно же, — всё ещё недоверчиво пробормотала Гермиона. — Да и вообще откуда тут мотоцикл?       — Он принадлежит Биллу.       — Да понятно, что не Флёр.       Крам легонько пожал плечами:       — Билл перенял от своего отца не только фамильное сходство всех членов своего семейства, но и страсть к магловским вещам. Так что вот тебе наглядный пример.       — И Билл… ездил на нём?       — А почему нет? Он приобрёл его у какого-то парня, отремонтировал и когда я в последний раз гостил здесь мы вместе опробовали этот механизм. — Крам мягко провёл рукой по блестящим хромом приборам: — Знаешь, на самом деле ничего сложного. Почти так же, как метлой управлять.       Гермиона выглядела по прежнему недоверчивой, но на самом деле решение она уже приняла.       — Мы будем ехать медленно, даю слово, — Виктор прижал ладонь к груди, будто клятву давал.       — У нас даже шлемов нет… — это была очень слабая попытка.       — Так я и не собираюсь лихачить.       Что ж, по ходу избежать этой поездки шансов у Гермионы не было изначально.       — Ладно, — согласилась она.       — Отлично!       Крам оседлал мотоцикл, вставил ключ в замок зажигания, повернул его… мотор заработал, громко рыкнув.       — Ну так садись, чего ждёшь, — кивнул Виктор, берясь за руль.       Гермиона с некой опаской подошла, немного неуклюже перекинула ногу через сиденье и долго возилась, прежде чем усесться на него. Виктор был в это время занят проверкой приборов и Гермиона всё откладывала, прежде чем сделать последнее…       — Ну поехали, — бросил Виктор, трогаясь с места.       Тут-то Гермиона и обхватила его руками.       Поначалу она думала только о том, как они взберутся по этому холму и даже зажмурила в какой-то момент глаза, настолько пугало её движение и мысли о том, что каждую секунду они могут потерять равновесие и свалиться, но все её страхи оказались напрасными — в итоге они вырулили на холм и ту самую дорогу, что вела к деревне.       Ехать по ровной поверхности ощущалось совсем иначе. Здесь это казалось безопасней, да и Крам выполнил обещание — вёл на невысокой скорости, ещё сильнее сбрасывая её на поворотах. Так что в какой-то момент Гермиона успокоилась и почувствовала себя более уверенно верхом на этом непривычном механизме. Зато Крама эта уверенность не покидала с самого начала — было видно, что он наслаждается этой поездкой, ощущением открытого пространства и скорости.       — Ты в порядке? — спросил он, чуть повернувшись к Гермионе.       — Да, всё хорошо, — ответила она.       И крепче обняла его руками.       Вновь ощущать его тепло, его надёжную спину и спокойствие силы было очень приятно. То же самое Гермиона чувствовала прошлой ночью, но удивительно — она уже успела по этому соскучиться. Ей было мало, мало всех этих вещей, которых она была лишена столько времени — его прикосновений, его объятий, тепла, уюта близости и её же страстного жара; того вихря эмоций, которые Гермионе так хотелось снова пережить. Обманывать себя не было смысла — инициативы Виктора касательно их сближения она ждала с волнением, трепетом первого глубокого чувства и, конечно же, нетерпением.       — Здесь налево, — поспешила она сказать ему, заметив поворот.       Виктор молча свернул в нужную сторону.       В деревеньке было как всегда тихо, степенно и спокойно. В полдень солнце светило уже вовсю, разогрело воздух и вполне себе припекало. Во время езды это было не так заметно, но на каменных улочках, постепенно накалявшихся и впитывавший в себя жар, становилось душновато. Они с Виктором поспешили в бакалейный магазин, набрали там всякой всячины и пока Гермиона была занята поиском соуса песто, Крам успел всё отнести на кассу и оплатить. Гермиона хотела было возмутиться и отдать ему деньги за выбранные ею продукты, но Крам посмотрел на неё так, будто она только что сморозила величайшую глупость и пресёк любые её возражения на корню.       Соус, кстати, она так и не нашла.       — Я на минутку в булочную, — сказала она, заметив знакомую вывеску.       Внутри было прохладно, вовсю работал кондиционер, и Гермиона привычно поздоровалась с усатым владельцем. Она попросила всё то же, что и обычно, но потом решила удвоить заказ. К тому же француз стал нахваливать ещё горячие гречневые булочки и свекольный хлеб с орехами и черносливом забавного бордово-красного цвета, и всё это так восхитительно пахло… Гермиона не выдержала, взяла и их тоже.       Позади раздался звон дверного колокольчика.       — Не забудь что-нибудь сладкое, — выдал Виктор с порога.       — Уже взяла.       — Bonjour, — поздоровался он с хозяином и приветственно махнул своей лапищей.       — Bonjour, monsieur, — улыбнулся ему пожилой француз. И пока укладывал в бумажные пакеты выпечку, спросил у Гермионы: — Est-ce votre amie? *       — Amie?.. — на миг растерялась она, вспоминая слово.       — No, — уверенно ответил за неё Виктор, подходя ближе.       — Oh… votre fiancé? ** — француз оживился, передавая через прилавок заказ.       И пока Гермиона забирала его, шурша бумагой, Виктор ухмыльнулся и сказал чуть тише, будто доверял французу важный секрет:       — Elle vous dira autre chose. Mais je l'espère.***       Так, значит Крам ещё и французский хорошо знает… Ну прекрасно — сама-то она объяснялась в основном на языке жестов. Однако Виктора это не касалось — он тут же завёл с пожилым месье оживлённую беседу, темой которой, как Гермиона сильно подозревала, была она. Француз заулыбался ещё сильнее, когда посмотрел на неё, а потом снова на Виктора, пару раз подкрутил свои седые усы и добродушно рассмеялся, когда тот снова что-то сказал ему. Гермиона в это время была занята шуршащими пакетами, которые пришлось сгрести в охапку и пока она раздумывала, куда бы их пристроить, Крам снова расплатился за покупки, в довесок получив красиво упакованную картонную коробочку, перевязанную тонкой атласно-розовой лентой. Гермиона хотела было снова воспротивиться подобному неравенству и вступить с Крамом в полемику… да ну его подумала она и направилась к выходу.       — Bonne chance! **** — махнул хозяин рукой на прощанье и подмигнул, адресуя это в основном Виктору.       Они уложили покупки в удобный багажник-бокс позади сиденья и Крам сказал, оглянувшись:       — Я бы предложил прогуляться, но как я понимаю, осматривать тут нечего.       — Все достопримечательности мы уже увидели, проехав по главной улице. Разве что можно было бы зайти в церковь, она явно старая….       — О, нет. Спасибо. А то ещё воспламенюсь.       Гермиона фыркнула, но скорее смешливо, чем едко.       — Поехали уже обратно, — сказала она.       Они снова уселись на мотоцикл и в этот раз Гермиона не чувствовала прежних опасений. Вполне спокойно она наблюдала, как Крам завёл мотор и вырулил на дорогу, где немного прибавил скорости. Вёл он по-прежнему не лихача, но в то же время достаточно быстро, чтобы иметь возможность наслаждаться ощущениями, связанными с подобной поездкой — самим движением, его быстротой, открытым пространством и ветром, что дул в лицо и трепал одежду. В этом было что-то такое необычное, яркое… выбивающееся из привычной реальности.       — Может, вместо прогулки прокатимся? — спросил Крам, кивнув на развилке в противоположную сторону от коттеджа.       Думала Гермиона недолго.       — Давай, — кивнула она.       Они свернули, огибая бухту по этой незнакомой дороге.       Та шла вдоль берега, по краю холма — и какое-то время они катили по ней, наблюдая пейзаж, его белые пески с островками сочной зелени и соломенных трав — а потом она стала спускаться ниже, виться между дюн, пока не вывела к морю, на самое побережье. Здесь оно было широким, просторным, уходило вдаль осушенной отливом полосой плотного мокрого песка и только где-то вдалеке вода накатывала на него мелкими пенистыми волнами.       — Красота, — восхищённо сказала Гермиона, привставая с места и словно козырьком закрывая от солнца ладонью глаза.       — Самая настоящая, — согласился с ней Крам.       Они постояли так чуть-чуть, и вдруг Виктор спросил:       — Ну что, рискнём?       — Ты о чём?       — Прокатимся по побережью?       — Хмм… — задумалась Гермиона (забавно, как изменилось её мнение о подобных приключениях всего-то за пару часов).       — Будет здо́рово, — продолжал заманивать её Крам.       — Знаешь, а ты прав, — протянула она, всё ещё глядя вдаль. — Нужно использовать все свои шансы, пока можешь. Иначе в следующий раз они могут обойти тебя стороной.       — Мне нравится твоя философия, — одобрительно сказал Виктор.       А потом тронулся с места.       Гермиона покрепче обняла его, когда мотоцикл сначала немного завяз в песке, но потом вырулил на прибрежную полосу, ещё недавно залитую ушедшей в отлив водой. Ехать по ней оказалось удивительно ровно, как по той же дороге, и Виктор немного прибавил скорости, почувствовав уверенность. В этот раз Гермиона не боялась и не зажмуривалась: во все глаза она смотрела перед собой и вокруг себя — на всю ту красоту, что их окружала. Слева лениво плескалось море, блестело под солнцем слепящими бликами, справа возвышались белоснежные дюны, уходящие вдаль бесконечными холмами, а над головой раскинулась голубизна неба без единого облака. Где-то в её вышине парили чайки, кричали своими громкими голосами, отдаваясь на волю ветра, и именно сейчас Гермиона чувствовала себя такой же свободной, как и они. В её волосах гулял тот же ветер, солёный воздух проникал внутрь и будто оседал на коже, солнце пекло и грозило уже к вечеру сделать плечи и нос красными (а потом, возможно, и веснушчатыми), но это всё — здесь и сейчас — было чем-то таким нужным и правильным… частью чего-то невероятного, прекрасного.       Красоты особенного — из тех, что запоминаются на всю жизнь — момента…       Они всё мчали по мокрому побережью, иногда попадая на мелкие лужицы воды и разбрызгивая её в стороны, будто летели по нему, и Гермиону переполняло столько чувств — восторга, упоения, свободы… Солнце било в глаза, заставляло щуриться, ветер нещадно трепал волосы и рвал трепещущим стягом блузку, соль моря водяными каплями брызгала прямо в лицо…       Гермиона не выдержала и громко крикнула, оглашая своим восторгом всё побережье.       Крам поддержал её громким смехом…       Они вернулись в коттедж час спустя — немного уставшие, но жутко довольные. Виктор пошёл ставить на место мотоцикл, а Гермиона занялась распаковкой продуктов и готовкой. Ей это доставляло здесь особенное удовольствие — готовить, стоя у окна, прикрытого тонкой тюлевой занавеской и выходящего на море… впрочем, ещё приятней ей было делать это на двоих.       — Я сам разберусь, ты не утружда…       Виктор, вошедший на кухню с черного входа, замер на полуслове, увидев на столе миску пестрящего разноцветьем овощей салата, нарезанную толстыми ломтями грудинку и разломанные напополам гречневые булочки с деревенским маслом и кусочками моцареллы.       — Боже, это идеально, — рыкнул он и набросился на еду.       Гермиона присоединилась к нему, в то же время с какой-то гордостью наблюдая за той жадностью, почти ненасытностью, с которой Крам поглощал её стряпню. Было в этом что-то… Гермиона никак не могла подобрать точное слово. Тёплое?.. родное?.. Какое-то очень уютное чувство от того, насколько искренне он ценил то, что она для него сделала. С какой благодарностью принимал приготовленное её руками, её старания.       — Я пойду к себе, устала немного, — сказала она, закончив есть раньше.       — Конечно, я тут всё уберу, — кивнул Крам.       Гермиона поднялась по лестнице в свою комнату, сбросила с ног сандалии, после чего расслабленно плюхнулась в постель.       Её мысли были лёгкими и спокойными, а тело сытым и разморенным…       Занавеси перед открытым окном мягко колыхались, солнце светило сквозь них, полуденный жар проникал в комнату вместе с ветром — убаюкивая, усыпляя…       Гермиона не заметила, как задремала… ***       Проснулась она, когда солнце перевалило через зенит и начало постепенно клониться к западу.       Гермиона вышла в коридор и увидела, что дверь в комнату Крама заперта. Проверять там он или нет она не стала (не могла же она быть столь вопиюще невежлива), потому спустилась вниз — вдруг он на самом деле где-то во дворе или на улице. Но ни там, ни в гостиной, ни на чисто убранной кухне его не было. Значит, скорее всего он действительно отдыхал в своей спальне, последовав примеру Гермионы.       Что ж, тогда она в это время займётся кое-чем более полезным.       Сняв с верёвки давно высохший купальник, Гермиона облачилась в него, взяла полотенце, соломенную шляпу (её она одолжила у Флёр), и отправилась к морю.       Далеко, как в прошлый раз, уходить она не стала — бросила вещи в низине одной из дюн, с её подветренной стороны, и пошла в воду. Гермиона ожидала, что тут будет мелко и настроилась уже было на то, что глубина здесь, как в детском бассейне, однако её ожидания не оправдались: вода поднялась сначала до бёдер, потом до талии, а наклон всё увеличивался. Радостная, что может устроить самый настоящий заплыв, Гермиона нырнула с головой. Вынырнула она уже гораздо дальше и уверенными движениями поплыла в море.       Сделав большой крюк и почувствовав лёгкую усталость, она вернулась назад.       Уже на берегу она расстелила полотенце и упала на него, оставляя на пушистой ткани мокрые следы. Ступни оказались на горячем песке, тот мгновенно прилип к мокрой коже, но отряхивать его не было смысла, так что Гермиона ещё глубже зарылась в него пальцами. Рядом торчал какой-то пучок сухих травинок и Гермиона поначалу смотрела, как их треплет ветер, а потом вытащила одну, сунула её в рот, а на голову водрузила шляпу, закрывая лицо от солнца. Оно всё ещё ярко светило, жгло кожу, но постепенно клонилось к изломанной линии горизонта. Решив понежиться в жарких лучах и заодно хоть немного загореть, Гермиона улеглась на спину, нахлобучив шляпу чуть ниже и всё ещё пожёвывая сухую травинку.       Когда кожу стало слишком припекать, она решила снова искупаться.       Вода на этот раз ощущалась чуть холоднее, но Гермиона быстро к ней привыкла. Плыть снова в море она не хотела, так что поступила иначе — улеглась на его поверхности, мягко покачиваясь и рассматривая небо, где как обычно летали белые чайки, крикливо переговариваясь. Вчерашний шторм обратился воспоминанием, казался чем-то ненастоящим: солнце жарко светило где-то справа, прогревало воздух, а волн почти не было — лишь мягкие переливы воды, волнующейся под дуновением наполненного солью бриза…       — Эй! — раздалось позади.       Гермиона обернулась и увидела… конечно же Крама.       Он шёл по берегу в одних джинсах, босой, без футболки — и действительно, к чему лишняя одежда, если тут такая жара?..       — Как вода? — поинтересовался он.       — Отлично, — ответила Гермиона.       — Ты не против если я…       У неё немного свело живот, когда он закончил:       — …присоединюсь к тебе?       — С чего мне быть против? — изобразила она невозмутимость. — Море большое. Плавай себе на здоровье.       Она снова окунулась с головой, а потом сделала вид, что занята своими мокрыми волосами — пригладила их и выжала, тем временем исподтишка наблюдая за Виктором. Насколько она понимала, плавок при нём не было, и если вспомнить их первую встречу в бассейне и то, что Крам не особо стеснителен…       Боже, только не голышом!.. подумала Гермиона, когда увидела, как он начал снимать с себя джинсы…       Её волнения были напрасными — Крам не нарушил приличий. В итоге он остался в чёрных боксерах, бросив джинсы на песок рядом с полотенцем.       Он зашёл в воду спокойно — там же, где и Гермиона — но где-то метрах в пяти от неё резким движением бросился в воду. Скрылся под её поверхностью и очень долго не показывался, однако к этому его трюку Гермиона уже привыкла, так что вполне спокойно отнеслась к подобному исчезновению. И точно — спустя время она увидела черноволосую голову Крама уже на приличном расстоянии от себя, удаляющуюся куда-то в сторону открытого моря. Наверняка это надолго подумала Гермиона, вспомнив его длительные заплывы в бассейне. Какое-то время она наблюдала за ним, а потом снова легла на воду, пытаясь вернуться к прежнему спокойствию. Она немного… совсем чуть-чуть сожалела, что он на самом деле не присоединился к ней (признаться, именно об этом она думала, когда Крам начал раздеваться), но постаралась прогнать эту мысль прочь. Она попробовала расслабиться, отвлечься на что угодно… и всё же не могла не думать, что он совсем рядом, и разделяют их лишь её здравый смысл (которого в его присутствии, если признаться, становилось не так уж много) его вежливость и какие-то клочки ткани, снять которые ничего не стоит…       Так, пожалуй, ей нужно срочно на берег.       Сделав кульбит, Гермиона вернулась в вертикальное положение, встала на ноги…       Тут же совсем рядом с ней шумно вынырнул Крам.       Он мотнул головой, разбрызгивая воду, вытер лицо ладонью и пригладил назад мокрые волосы, при этом задержавшись руками на затылке, чтоб отжать их, слегка наклонив голову набок. Что до Гермионы, то она в этот момент была занята тем, что зависла, созерцая движение мускулов под его кожей, напряжённые грудные мышцы, продольную полосу, идущую вдоль живота от солнечного сплетения вниз…       — Идея поплавать — просто отличная, — сказал Виктор, нарушая молчание.       Гермиона сделала вид, что увлечена проплывающей мимо водорослью:       — Быть на море и не купаться — это же глупость.       — Рад, что оказался здесь.       — Я тоже рада.       Она очень старалась не возвращаться к нему взглядом, потому что понимала — это бы выдало её сейчас с потрохами. Одно дело, будь они на суше — в привычных условиях, за твёрдыми границами установленных рамок приличий… в одежде, в конце концов — но здесь… Вода будто бы объединяла их, подталкивала друг к другу, делала их близость особенно интимной.       Оголяла — не столько тела, сколько чувства.       — Ты уже загорела, — сказал Виктор чуть тише.       Гермиона оглядела себя, отмечая розоватую на плечах, но и слегка золотистую кожу:       — Да, немного.       — Тебе идёт.       — Спасибо.       Гермиона как-то нервно поправила бретель купальника. Взялась за собранные в мокрый жгут волосы и не могла не отметить, как пристально Виктор проследил за движением, которым она перекинула их на одно плечо.       — Ты сейчас… kak rusalochka, — сказал он низким голосом. — То есть… очень красивая.       И сделал шаг ей навстречу.       Она не смогла сдержаться и подняла на него глаза.       Наверно, равновесие она потеряла, потому что песок поплыл под ногами, а вовсе не от того, как смотрел на неё Виктор. Каким голодным, горячим и полным решимости был его взгляд. Это в нём её часто пугало — его воля, готовность брать своё несмотря ни на что, добиваться, идти вперёд, сокрушая любые преграды… но ещё больше Гермиону это восхищало.       — Я хочу тебя поцеловать, — вдруг сказал Виктор немного хрипло.       После чего подался к ней неторопливым плавным движением — так близко, что вода с его волос капала ей на ключицы и ползла по коже, оставляя за собой табун мурашек.       — И поцелую…       Виктор очень медленно наклонился к ней и его губы замерли в каких-то миллиметрах от её губ, когда он добавил:       — …если ты не выкажешь иного желания.       А потом он сделал то, что хотел.       Поначалу поцелуй был невесомым, сдержанным, но очень быстро он стал совсем другим — слишком долго подавлялись их чувства.       Крам взял Гермиону за плечи, привлёк к себе, сжал так, что не вырваться, а потом его ладони поползли дальше, выше — по ключицам, вдоль шеи — пока не обхватили лицо, чтоб удерживать, направлять. Он вынудил поднять его, запрокинуть голову, и уже сверху атаковал снова, впиваясь ещё более требовательным поцелуем. От прежней выдержки Крама не осталось и следа — он буквально заставил Гермиону разомкнуть рот, вторгся в него своим жадным языком… и им же выгладил её язык, губы, ямочку над ними — до самого носа… а потом снова вернулся к её губам сминающим все запреты не столько поцелуем, сколько актом настоящего единения, их первой подлинной встречи.       Будто только сейчас, спустя всё это время, они могли по-настоящему позволить себе её.       Гермиона же прямотой Виктора, его оголённой и жадной страстью была покорена полностью. Да, его страсть была часто смешана с агрессией, имела с ней столь тесное сходство, что иногда их было тяжело различить, но одно было непреложным — Гермиона не боялась в нём ни того, ни другого. Ведь Виктор никогда не причинил бы ей вред, не сделал сознательно и глупо больно. Она была в этом абсолютно уверена — как и в том, что солнце встаёт на востоке и садится на западе.       И она уступала ему, беззаветно подавалась навстречу, обнимала, целовала, ласкала…       Пальцы Гермионы зарывались в его мокрые волосы, гладили затылок, шею, ключицы, пока его руки ползли вниз, по её талии и дальше к бёдрам, чтобы властно взять, обхватить их изгиб, ненадолго прижать к себе, чтобы дать почувствовать своё горячее пульсирующее желание, а потом приподнять прямо в воде. Преодолевая её сопротивление, Гермиона сжала коленями талию Виктора, оказалась теперь вровень с ним и крепче обняла его, обхватывая руками, накрывая ладонями верх его напряжённой спины.       Чёрт, что бы ни говорили про богатый внутренний мир, а в этих мышцах и мускулах есть своя прелесть!       Слава богу, у Виктора порядок и с тем, и с тем…       Мир вокруг выцвел, растворился, перестал существовать, а они всё целовались — без остановки, дико, как умалишённые, будто навёрстывали сейчас все те годы разлуки, тишины и одиночества, которые они пережили друг без друга.       Сквозь туман охватившей её эйфории Гермиона почувствовала, что они стали выходить из воды, Виктор понёс её куда-то, а потом уложил на песок. Навис над ней тёмной тенью, закрывая солнце, оторвался от её губ лишь на секунду… и вновь приник к ним — лишая дыхания, мыслей, воли. Растворяя Гермиону в своём голодном желании и им же делая её податливой, полностью для себя открытой. А она и не хотела другого, ни о чём другом не мечтала, кроме как о моменте, когда они снова станут целым и он действительно будет с ней, в ней — по-настоящему — войдёт под кожу и теперь уже навсегда там останется…       Неожиданно Крам замер.       Он напряжённо вытянулся, с явным усилием оторвался от Гермионы, а потом отпустил её и перекатился в сторону, животом на песок.       — Прости… — он дышал тяжело, как после длительного забега.       Гермиону вмиг будто выдернули из сладкой эйфории в реальность.       Какого дьявола?..       Раздразнил её, свёл с ума, почти заставил умолять, но на самом интересном пошёл на попятную — порядочные мужчины… точнее непорядочные, так не поступают.       — Кажется, я слишком увлёкся, — пробормотал он виновато, приподнимаясь на локте.       — А меня на этот счёт ты не подумал спросить? — вышло это у неё как-то зло, потому что в этот момент она тоже пыталась восстановить дыхание и унять быстро колотящееся сердце.       Виктор улыбнулся, поворачиваясь и протягивая к ней руку.       — О тебе я думаю в первую очередь, — убрал он с её лица мокрую прядь.       — Я что-то не заметила.       Его пальцы задержались на щеке Гермионы, а потом поползли вниз — по шее, ключице, вдоль тонкой бретели купальника — но перед остро натянувшейся тканью на девичьей груди замерли, в итоге очертив её полукружие.       — Ты представить себе не можешь, насколько это для меня сейчас соблазнительно — не сдерживаться… — низко проговорил Крам, продолжая очерчивать кончиками пальцев мягкую округлость, — но один раз я уже ошибся. Второй раз я так не поступлю.       Его рука замерла, а потом легла на талию Гермионы — поперёк живота, лениво обнимая:       — Я хочу, чтобы всё было правильно.       — Мы взрослые люди, — попыталась та возразить, выразить протест такому его единоличному решению.       — Разумеется, — согласился он, уложив голову на предплечье своей согнутой руки. — Но я взрослее и… опытнее.       — Нехорошо таким кичиться, — фыркнула она обидчиво.       — О, и не думал, — ухмыльнулся он, глядя на неё из-под мокрых волос. — Тем более я от твоей неискушённости пребываю в полном восторге.       Гермиона посмотрела на него взглядом «каков наглец».       — Ты знаешь, что это выдаёт в тебе обладателя предрассудочного мышления?       — Так, и в чём же?       — Вот в этих твоих суждениях. То есть, получается, я для тебя гораздо привлекательней будучи… — она запнулась немного смущённо, — лишённой опыта взаимодействия с мужчинами?       — Уточню — я сходил по тебе с ума, считая, что ты чужая невеста и тебе скоро с другим под венец, и мне было как-то на это всё плевать, — сказал Крам, а потом добавил совершенно невозмутимо: — Но если ты меня собираешься упрекнуть в том, что я пребываю в восторге от того факта, что стал единственным мужчиной в твоей жизни — упрекай сколько душе угодно. Потому что я этому охренительно рад.       — Единственным? — В мои планы входит остаться таковым, — кивнул Крам в подтверждении.       Гермиона поначалу дар речи от этих его планов на неё потеряла, а потом проговорила как-то даже уважительно:       — Мда, нам бы следует поучиться у болгар самоуверенности.       — Уверенности в себе, — уточнил Виктор. — Впрочем, в защиту своей позиции хочу сказать, что мой план я собираюсь претворять в жизнь не посредством твоего похищения и удержания в подвалах моего замка, а с помощью ухаживаний — цветов, комплиментов, подарков… что там девушки любят?.. А, ну в твоём случае я сделаю для тебя личную библиотеку… — пальцами руки, которой обнимал Гермиону, Крам легонько провёл по изгибу её талии. — Я буду настолько потрясающим, что ты просто не захочешь больше никого другого.       Гермиона лукаво выгнула бровь и скосила на него взгляд:       — У тебя есть замок?       — Ну… — Крам хитро́ прищурился, — почти.       Она сделала вид, что раздумывает, а потом серьёзно сказала:       — Такой шанс упускать нельзя. Считай, ты меня уговорил.       Они оба расхохотались и Гермиона сделала это от души — ей было очень тепло и уютно болтать о всех этих пусть и несерьёзных, забавно-смешных, но таких приятных вещах. Сейчас — на морском берегу, под жарким солнцем, в объятиях друг друга — так легко было представить, что именно так у них всё и будет.       Может быть…       Они повалялись ещё какое-то время на песке, поболтали, Виктор искупался ещё раз, а потом, когда солнце висело уже совсем низко, пошли обратно в дом.       Приняв душ, Гермиона переоделась в удобные трикотажные шорты и короткую широкую майку. Ещё влажные после душа волосы она скрутила на макушке, чтоб они ей не мешали, спустилась вниз и начала снова хозяйничать на кухне. Здесь, в коттедже, она готовила слишком часто (не то, что в Лондоне, где в основном она либо заказывала еду, либо перекусывала в ближайшем ресторанчике) и вроде бы это должно было быть для неё обременительным… но почему-то чувствовалось совсем иначе. Неожиданно она поняла, что получает от самого процесса немалое удовольствие, а уж есть то, что ты приготовил своими руками, к чему приложил усилия — удивительно, но ощущалось это вдвойне вкуснее. В приготовлении еды, в этом вроде бы скучном и рутинном действе Гермиона внезапно нашла для себя особую прелесть и намеревалась продолжить в том же духе и после того, как вернётся домой.       А может, тогда она будет уже не одна…       Ладно, нечего загадывать сказала себе Гермиона и всё же улыбнулась, пока доставала из шкафа большую миску и складывала её вместе с овощами в раковину, чтобы вымыть.       На плите уже закипала вода, грелся сотейник и в кухне стало жарковато. Вечер сам по себе был очень тёплым, так что Гермиона широко распахнула выходящую во двор дверь и обе створки окна над плитой и раковиной. Тонкая занавеска тут же пришла в движение, заходила ходуном и Гермиона отодвинула её в сторону, открывая себе вид на море. Пока она чистила, мыла и нарезала, прямо на её глазах постепенно наступил вечер — солнце медленно село, скрылось за горизонтом, небо окрасилось лилово-красными оттенками заката, а в море зажглись огни проходящих мимо судов и лодок. Тишину вечера разбавляли их редкие гудки и шорох прибоя, лениво накатывающего на берег.       — Кажется, я опоздал, — послышалось со стороны лестницы и на кухню вошёл Крам.       Босой, в низко сидящих светлых джинсах и немного растянутой футболке, с чуть завивающимися от влаги собранными на затылке волосами, он был особенно привлекателен в этой своей небрежности, будто бы безразличие к собственной внешности.       — Смотря к чему, — сказала Гермиона, подсаливая воду. — Ужин скоро будет готов.       — Без моего участия, — констатировал Виктор довольно и добавил, явно подтрунивая: — Смотри-ка, ты прекрасно справилась с ролью хозяйки дома и хранительницы семейного очага… Именно так сказал бы всякий приличный славянин и обладатель предрассудочного мышления.       — Иди ты… — совсем не обиделась на него Гермиона (признаться, ей всё больше нравилось его чувство юмора). — Лучше вон чай поставь.       — У меня есть идея получше.       Он полез куда-то в один из нижних шкафов, да так глубоко, что чуть ли не забрался в него, но в итоге с победным видом достал оттуда две бутылки.       — Алкоголь… — совсем не удивилась Гермиона.       — Причём на выбор. Тебе вино. А мне — огневиски.       — Ничего себе. Откуда…       — Неужели ты думаешь, что я не знаю, где Билл хранит свои запасы? — произнёс Крам прямо-таки оскорблённо.       — Споить меня хочешь? — Гермиона ткнула в его сторону деревянной лопаткой, которой мешала лук с морковью и очень старалась выглядеть при этом подозрительно.       — Пфф… если б я хотел тебя споить, то виски пила бы ты. Мне это ваше вино… девчачье пойло, — фыркнул Виктор и полез на этот раз в верхний шкаф за бокалом и низким стаканом с толстым дном.       Не дожидаясь ужина, он плеснул себе виски, а Гермионе открыл и налил вино.       — Белое… — заметила она, помешивая овощи. — Как раз к рыбе.       Она взяла бокал, чокнулась им с Виктором и с удовольствием отпила.       — Вот знают французы толк в вине, — удовлетворённо вздохнула она и снова пригубила из бокала.       — А англичане в виски. Но поблагодарим мы Билла, который всё это предусмотрительно припрятал в своих запасах.       — Однозначно.       Они снова чокнулись, после чего приготовление ужина пошло намного веселей…       — Знаешь, а здесь очень здорово, — оглянулся Виктор, накалывая вилкой последний кусок рыбы.       — Согласна.       — Отличное место, — вытер он руки и отодвинул пустую тарелку. — Я буду скучать по нему.       — Я тоже, — кивнула Гермиона. — Очень жаль, что Билл и Флёр переезжают в другой дом. Мне этот очень нравится.       — Есть в нём какое-то особое очарование, — заметил Виктор. — Он какой-то уютный, очень спокойный. И то, где он расположен — побережье, дюны, море… так и кажется, что провёл бы здесь вечность. — Он взял свой стакан, отпил из него и немного тише произнёс: — Идеальное убежище, приют для мятежных душ… — Стекло замерло около его лица, а потом было осторожно поставлено на место: — Впрочем, запомнится оно мне другим.       Крам молчал какое-то время, крутя стакан в руке, а потом произнёс серьёзно:       — Ты извини, что я так нагрянул. Не мог иначе просто. Слишком долго это всё длилось, оставалось неразрешённым и мне необходимо было прояснить всё между нами. Я понимал, что тебе нужно время и всё же… Надеюсь, я правда не являюсь для тебя нарушителем спокойствия. — Он запнулся, а потом добавил: — То есть я им являюсь, но…       Виктор вновь замолчал и по правде Гермиона наблюдала за его метаниями с какой-то особой нежностью, прежде чем с лукавой улыбкой выдать:       — Прости, я бы хотела тебе помочь, но не могу перебороть себя и облегчить тебе задачу, пока ты так мило мучаешься, подбирая верные слова.       Переход на шутливый тон явно взбодрил Крама:       — О, так не одного меня тут можно упрекнуть в жестокосердии!       — Я са-а-амый злой человек, — протянула она с коварным прищуром.       — Зато мой.       Гермиона продолжала смотреть на него, а саму будто с высоты скинули — в животе ухнуло, а потом в нём взвился рой бабочек, опаляя нутро фейерверком разноцветных крыльев…       Чёртов Виктор Крам.       Всегда умел обезоруживать её в два счёта.       — Значит, ты не злишься на меня… — скорее утверждал он, чем спрашивал.       — Больше нет.       — А на Джинни?       — Джинни?       — Ну, это она же меня сюда отправила. То есть… она сказала мне, где ты, — его взгляд стал почти щенячьим: — Очень прошу — не сердись на неё. Я практически заставил её тебя выдать. Она ведь хотела как лучше.       — Ох-х-х, — закатила глаза Гермиона от его наивности.       — Что не так?       Она сыто откинулась назад, забирая свой бокал:       — Ну, во-первых, сердиться на неё бессмысленно. С неё всё, как с гуся вода. А во-вторых — неужели ты думаешь, что мог заставить Джинни что-либо сделать? Что хоть кто-нибудь на это способен?.. Поверь мне — это абсолютно невозможно. Джинни всегда сама принимает решения. Как-либо влиять на неё или вынудить делать что-то против её воли нельзя — это я точно знаю после всех лет нашей дружбы, — Гермиона мягко усмехнулась: — В общем-то, за это я Джинни и люблю.       — Она ведь сестра Билла и твоего…       — Да, она их сестра.       Крам легонько выгнул бровь:       — И в то же время она спокойно отнеслась к тому, что ты разорвала помолвку? То есть… если я могу тебя о таком спросить.       Скрывать ей было нечего и Гермиона ответила:       — Джинни была как раз тем человеком, кто поддержал меня сильнее всех. Я очень боялась ей говорить о своём решении, но в итоге сказала первой. Она выслушала… и поняла. Более того, удивилась, что я продержалась так долго. По её мнению, мы совсем не подходили друг другу. — Гермиона отпила вино и пожала плечами: — Так зачем мучить и себя и его?       Крам уважительно хмыкнул, крутя в руке почти пустой стакан:       — Отличная девушка. Не то, что…       — Виктор…       — А что? — развёл он руками. — Я всегда терпеть не мог этого рыжего. Посредственный, слишком слабый, завистливый… — он явно заставил себя не продолжать. — У нас таких называют… впрочем, тебе лучше не знать.       Крам вновь взял бутыль и налил себе виски, пробормотав про себя что-то типа govnuk herov.       — Он изменился с тех пор, в лучшую сторону.       — Да неужели? — Виктор был само неверие.       — Оставь свой скептицизм. Рон и правда стал более серьёзным и ответственным. А ещё он лучший друг Гарри. Нам всё равно придётся потом с ним общаться, если…       У Гермионы всё ухнуло, когда она поняла, что сказала. Исправляя оплошность, она торопливо договорила:       — То есть мне.       Внутри она вся сжалась, готовая провалиться сквозь землю — ну как она могла такое ляпнуть? Так опростоволоситься перед Виктором… Будто она уже строит планы на него и их совместное будущее. То, что было между ними в доме Пенелопы ни к чему его обязывает, сама же ему говорила. Это, конечно, замечательно — их флирт, пребывание здесь, все эти чудесные моменты, их разговоры — но они могут остаться всего лишь моментами, не более. Крам ничего не обещал ей, да и она ему, так с чего она ведёт себя как отчаянная девица, вцепившаяся в понравившегося ей парня, стоит ему проявить к ней хоть какое-то внимание?..       — Я уберу, — скрывая неловкость, она забрала посуду и поставила в раковину.       Потянулась к своему бокалу и сделала из него большой глоток.       — О, мы забыли кое-что! — вдруг вспомнил Виктор.       — Что же?       — Подарок того кондитера.       — А… точно.       Гермиона была как никогда рада тому, что они отвлеклись на другую тему. С любопытством она стала наблюдать, как Крам достал ту самую картонную коробочку, которую дал ему на прощание усатый кондитер. Розовая атласная лента была развязана, крышка снята и с тем ожиданием, которое все мы испытываем перед приятным сюрпризом, они заглянули внутрь…       — Очаровательно! — улыбнулась Гермиона.       Там были уложены два одинаковых муссовых пирожных в виде сердца с глянцевой алой глазурью и крохотной земляничкой на каждом в качестве украшения.       — L'amour toujours, — продекламировал Крам.       — Ох уж эти французы…       Гермиона взяла пирожное и аккуратно надкусила.       — Господи, оно просто волшебное!       С явным удовольствием она продолжила есть воздушное, практически невесомое пирожное, оставив земляничку напоследок. Наесться ей конечно же было нельзя, но как та самая вишенка на торте она была финальным штрихом — символическим призом, к которому мы стремимся.       — Погоди, ты испачкалась, — сказал Виктор, который всё это время с особым интересом наблюдал за ней.       Гермиона замерла и ей отчего-то тут же вспомнились все сцены смотренных ею романтических фильмов, где главный герой использует подобную ситуацию, как предлог для обольщения — вытирает сладкое пальцами, облизывает их, смотрит на героиню проникновенным взглядом, прежде чем… У неё перед носом оказалась белая бумажная салфетка.       — Моё хочешь? — обыденно спросил Крам, пока она вытирала щёку.       — Спрашиваешь.       — Забирай, — сказал он.       Она удивилась его покладистости, потянулась к пирожному… но как только Гермиона сделала это, Виктор перехватил её руку. Мягко удерживая запястье, он ухмыльнулся и произнёс:       — Не за просто так, конечно же. За поцелуй.       — Всего-то?       В этом был вызов, бравада, какая-то показная детская дерзость, но на деле у Гермионы участился пульс, когда Крам начал осторожно и неторопливо подтягивать её за руку к себе, всё ближе — как паук, поймавший в паутину муху. Не желая ждать, быть в роли заложницы, Гермиона сама подалась к Виктору, приблизилась к нему, первой поцеловала… Её дыхание перехватило, когда он изменил правила — обнял руками её лицо, взял в ладони и какое-то время просто касался большими пальцами её скул, поглаживая их, выводя по ним плавные линии… и только потом приник к её губам.       Завладел ими, покорил, взял в плен, а она этому была только рада…       — Я могу взять своё? — спросила она, когда он дал ей возможность снова дышать.       — Конечно.       — Эй! А как же главное? — возмутилась Гермиона, увидев, как Виктор забирает с пирожного маленькую ягодку.       — А это отдельно. Можешь получить её… за ещё один поцелуй.       — Повторить? Не вопрос…       Она всё ещё пыталась храбриться, но вся её дерзость растворилась, стоило Виктору вновь коснуться её, накрыть рот своим, забирая последние остатки здравомыслия, перекрывая дыхание. И она не дышала очень долго, прежде чем он отпустил её — лишь для того, чтобы отдать ей приз, положить на язык, в то время как сам он оглядывал Гермиону своими чёрными глазами — да так, что у неё слабели ноги и колени разъезжались.       — А знаешь, что ещё мы можем повторить?.. — спросил он лениво и очень спокойно, но Гермиона от его тона покрылась гусиной кожей. — То, что было между нами.       — А что… было?       Она сама понимала, насколько жалко это прозвучало.       — Как что? — его голос был шутливым, но в то же время пробирающим до костей. — Союз наших пылающих тел.       — Виктор…       Одна его ладонь продолжала обнимать шею Гермионы, а вторая накрыла изгиб её бёдер:       — Не знаю, как ты, а я вот очень даже пылаю.       В подтверждении он прижал её к себе, предъявляя доказательства своего желания.       — Может… поднимемся наверх? Что скажешь?       Он смотрел на неё сверху вниз своими непроницаемо-чёрными глазами, а Гермиона думала о том, как же это ему удаётся — задавать ей вопрос, а после ждать на него ответ, в то же время точно его зная. Ведь не было на самом деле никаких других вариантов, так называемой свободы воли, одна лишь её иллюзия — выбор без выбора, о котором Крам и сам знал. Но он будто бы предоставлял его ей, каждый раз, спрашивал, хоть всё и было заранее предопределено.       И в этот раз тоже.       Вместо ответа Гермиона кивнула, и тогда Виктор взял её за руку и повел к лестнице.       — В мою спальню? — спросил он, когда они оказались на втором этаже.       — …       — Хорошо, тогда к тебе, — в этом он не был принципиален.       В комнате было светло от поднимавшейся по небосводу луны и свежо от ночного бриза, дувшего в распахнутое окно. Кровать Гермионы была разобрана, белела смятой простынью и скомканным муслиновым покрывалом, но никого их присутствующих беспорядок совсем не смутил. В этот момент Виктор и Гермиона уже были очень заняты — тем, что безостановочно целовались, при этом хаотично и сумбурно передвигаясь по комнате.       Когда они оказались где-то в центре, Крам подхватил Гермиону, поднял в воздух, как пушинку, а потом понёс и опрокинул на кровать, сам при этом оставаясь за её пределами. Какое-то время он стоял и смотрел сверху вниз на свою добычу — взъерошенную, зацелованную, с разметавшимися по лицу волосами — а потом ухватился за низ своей футболки и одним движением снял её. Очень медленно потянулся к поясу низко сидящих джинс и взялся за него, по-прежнему не отрывая от Гермионы тяжёлого взгляда.       Одновременно со звуком расстёгивающейся молнии Крам произнёс чуть сипло:       — Как же долго я ждал того, что мы сможем играть по-взрослому.       От этого его обещания ухнуло сердце и во рту пересохло. А уж когда Виктор избавился от остатков своей одежды…       Господи, помилуй!.. взмолилась про себя Гермиона, когда Крам взобрался на кровать, жалко скрипнувшую под его весом, и всей своей массой стал надвигаться на неё, перебирая по постели руками и двигаясь плавно, не торопясь, с неотвратимостью оголодавшего зверя, запертого в клетке слишком надолго. Он снова был спокоен — куда спешить в своих собственных владеньях?.— безжалостен в желании взять своё, полон неумолимой решимости и уверенности в этом своём праве — настолько, что даже чувствовался по-другому. Не человеком, а чем-то большим — иной сутью, с иными правилами. И он владел ими, устанавливал, насаждал, заставлял следовать им по своей прихоти… впрочем, разве не этого Гермиона от него ожидала?       И разве не хотела от него той самой игры?       По-взрослому…       Его пальцы уже ползли по её бёдрам вверх, по мягкой ткани шорт, а потом подцепили её, аккуратно стягивая вместе с бельём. Гермиона приподнялась, помогая ему, и в один миг осталась без того и другого. Она бы смутилась своей наготы, но ей на это не оставили времени — пальцы Виктора оказались на её майке, потянули наверх, настойчиво лишая последней детали одежды.       Совершенно обнажённая, Гермиона распласталась перед ним, напряжённо вытянувшись…       — Boga radi… не бойся, я не кусаюсь. — успокоил её Виктор, наклоняясь над ней, а потом добавил с бесстыжей ухмылкой: — Если сама не попросишь.       — Ах ты…       Она попыталась его ударить, но он со смехом отбил её попытку. Перехватил руку, прижал к кровати, накрыл ладонью её ладонь — а когда их пальцы переплелись, снова поцеловал.       Нежно, голодно, настойчиво, страстно…       У неё и так голова шла кругом от его поцелуев, но он пошёл дальше, стал спускаться ими вниз — по подбородку, шее, ключице…       Гермиона тихо застонала, когда губы Виктора дошли до её груди, пальцы смяли мягкие полушария, а рот вобрал в себя самую чувствительную их часть, чтобы ласкать, дразнить, прикусывать… и тут же до мокрого выгладить нежную кожу своим горячим жадным языком. Гермиона же от всех этих прикосновений буквально теряла рассудок: её штормило, кинуло поначалу в холод, а потом в жар, поясницу выгнуло дугой, а ноги разъехались, открывая самое потаённое, приглашая взять. Для неё это было слишком — слишком откровенно, бесстыдно-развязно, покорно… но она ничего не могла с собой поделать. Желание, которое разбудил в ней Виктор, её потребность в нём была сильнее правил, устоев морали или собственной стыдливости, и Гермиона больше не могла думать, не хотела — только чувствовать.       Что до Виктора — он с удовольствием воспользовался её приглашением.       Он медленно пополз вниз, меж её раздвинутых ног, и Гермиона поначалу ощутила последние отголоски смущения — но от него не осталось и следа, стоило Виктору коснуться её там, в самом низу. Коснуться, легонько провести языком… и тут же толкнуться им внутрь, усилить нажим, имитируя будущее вторжение.       От такого Гермиону совсем повело — она жарко выдохнула, впилась пальцами в тёмные волосы Виктора, подалась ему навстречу, ещё больше раскрылась… а он продолжил с ней играть — то нежно, податливо проводя языком вверх-вниз, то вновь атакуя, находя самые уязвимые места и чувствительные точки. Он толкался, лизал, ласкал, пробовал их на вкус, и Гермиона просто сходила с ума от того, как он это делал; насколько чувствовал её отклик, как умело управлял её эмоциями и телом…       Неожиданно он остановился, приподнял голову. А когда привлёк её внимание, спросил с охальной улыбкой:       — Так… хорошо?..       После чего, не отрывая взгляда от Гермионы, вновь прошёлся по ней языком.       Вместо ответа она развела колени ещё шире, простенала хрипло-долгое fu-u-uck и крепче вцепилась ему в волосы.       — Znachit da, — довольно протянул он, прежде чем снова опустить голову…       Долго так продолжаться не могло — они оба были слишком на взводе, а Гермиона так вообще на самом пределе, готовая преодолеть его в первый раз под умелыми ласками Виктора, и тот это почувствовал. Потому и оторвался от неё, но лишь затем, чтобы не позволить ей прийти к финалу таким вот образом: у него были совсем другие планы на их первую — по-настоящему первую — близость.       Он навис над ней, поднялся на вытянутых руках, продавливая ими постель по обеим сторонам от лица Гермионы…       — Готова? — произнёс он, на этот раз очень серьёзно. — Я был должен спросить это в прошлый раз, но…       Вместо ответа Гермиона обвила его ногами, крепче сжала ладонями широкую спину и скользнула ими вниз, к полушариям его бёдер, сжимая и направляя. Она чувствовала возбуждение Виктора, его страсть и готовность, и не хотела больше мучить ни себя, ни его; не хотела ждать. Им пора было соединиться, стать целым — они и так слишком долго ждали.       И Виктор сделал это — преодолел последнее, что разделяло их.       Он вошёл в неё очень медленно, напряжённо-расчётливо… и так же медленно подался назад, стараясь быть как можно более выдержанным, спокойным. Двигаться поступательно, бережно — не причинять вред. Гермиона понимала, почему он так осторожничал, отчего так действовал… и это совершенно её не устраивало. Он уже не раз доказал ей, что достоин её доверия в очень многом. И в физической близости, её интенсивности, она намеревалась довериться Краму ровно так же, как во всём остальном.       Она спровоцировала его — обняла ещё крепче, поднялась навстречу, прижалась кожа к коже. Языком провела по его мощной шее, а после прошептала:       — Пожалуйста… сильнее…       Он вздрогнул, его мышцы сократились — совсем как у животного в момент, предшествующий атаке — и он замер, опасаясь собственной реакции на её слова. Но ей не нужна была его осторожность, не хотелось его заботы и нежности — Гермиона хотела познать другую его сторону. Его силу, жёсткость и неукротимость, не знающую пощады решимость — всё то, что она в нём так любила. И поэтому она оплела его, объяла собой, взяла в плен скрещенных на его пояснице ног и сплетённых на шее пальцев, притянула к себе — зацеловала, заласкала, одурманила. Притравила безумием страсти, вливая её в него с каждый поцелуем, с каждым хриплым стоном, с каждым прикосновением…       И Крам не смог ей сопротивляться.       — Пообещай, если я… — всё ещё пытался он удержаться на самой грани.       — Обещаю, — прошептала она ему на ухо, целуя куда-то сквозь тёмные волосы.       А потом Виктора будто спустили с поводка.       Он весь подобрался, сипло выдохнул и потёрся об неё влажным виском, как метящий своё кот. Одной рукой упёрся в кровать где-то в изголовье, а второй сжал бедро Гермионы, вскинул выше, подстраивая под себя и для себя, делая тем, что ему потребно. Удержал её в таком положении, выждал одно мгновенье… и с низким стоном взял её — теперь уже совсем иначе. В этот раз его вторжение было властным, решительным, жёстким; не дающим и шанса на то, чтобы избежать его — но это было то, чего Гермиона хотела.       — Виктор… — простонала она жарким шепотом, обнимая его ещё крепче.       И это было правильным, потому что следующее движение Крама было таким, что им он протащил Гермиону по кровати, ещё больше сминая бледные простыни. Она вскрикнула, вцепилась в его спину ногтями, но не столько от боли — та почти не чувствовалась, стёртая эйфорией происходящего — сколько от жгучего удовольствия, пронзившего её… и снова громко застонала, встречая следующий толчок Виктора…       А потом комната наполнилась сплошь стонами, криками и звуками жаркого удовольствия.       Всё было так, как они оба хотели: яростно, дико, отчасти безумно. Никаких мыслей, сомнений, границ и правил. Ничего сознательного — лишь первобытное. Все мысли, мораль, всякий разум ушли, оставив после себя лишь желание поглощения и оголённость инстинктов. Виктор был в этом первым: от него буквально разило волчьим голодом, ненасытностью серой стаи. Она проявлялась во всём — в его движениях, частом дыхании, нарастающем ритме толчков и их интенсивности — в том, как он касался Гермионы, с какой жадностью владел ею. С каким остервенением, почти помутнением смотрел на неё, вздрагивающую под ним от каждой его атаки, пока ещё больше наращивал темп того безумного танца их тел, который они сейчас вели…       Лишь на миг он попытался вернуться к трезвости, пришёл в себя, чтобы низко прохрипеть:       — Скажи сейчас, если я… останови меня, если я слишком…       Но, конечно же, она и не думала его останавливать.       Он продолжал двигаться ритмично, размашисто, яростно, вбиваясь в неё всем телом — почти до синяков хватаясь пальцами за её бедро, а второй рукой упираясь в изголовье кровати с такой силой, что оно в какой-то момент хрустнуло, грозя отвалиться. Его лоб был покрыт испариной, волосы рассыпались по плечам, упали на лицо, частично скрывая его, но Гермиона и так видела ту одержимость, что была написана на нём.       Впрочем, в этот момент она была им так же одержима.       -…ещё… пожалуйста… пожалуйста… — целуя его солёно-влажную кожу, молила она с таким отчаянием, как иные перед алтарём.       Чувствуя подступающую волну удовольствия, Гермиона выгнулась и вскинула колени так высоко, что обхватила ими поджарые бока Виктора — подаваясь ему навстречу, принимая его ещё глубже, полностью, без остатка…       Крам от этого её призыва просто слетел с катушек.       — Bliat’… tvou mat’… gospodi… — в каком-то исступлении рычал он, распиная Гермиону по кровати жёсткими рывками, не прекращая ни на миг, не давая пощады.       Его натиск ломал всё — все границы, любые преграды — проникал в каждую пору, до самого нутра, тёк по венам и расползался под кожей, по-хозяйски устраивался там и правил всеми чувствами, каждой эмоцией. Разжигал огонь, его безумную пляску — такую страсть, которая, казалось бы, должна испепелять. А жара было всё больше, он растекался, толкался внизу живота, заполнял его всё ускоряющейся пульсацией…       Последний толчок — и Гермиону выкинуло в иной пласт ощущений…       Её погребла под собой та самая волна — закрутила и мягко потянула куда-то вниз, на глубину. Так глубоко, что весь мир исчез, растворился в темноте ночи и единственное, что удерживало от небытия — это Виктор. Его голос, руки, надёжная тяжесть. Гермиона всё ещё чувствовала её на себе — в себе — и именно она стала тем якорем, что держала в сознании, помогала не раствориться в том слепящем водовороте эмоций, что захлестнул её…       Постепенно поток чувственных ощущений успокоился, стих…       И когда Гермиона вновь вернулась в реальность, она увидела Виктора — уставшего, обессиленного.       Он лежал на ней, меж её раскинутых ног, положив голову ей на живот чуть ниже солнечного сплетения, и обнимал её. Виктор всё ещё тяжело дышал после той ошеломительной агонии, которую они только что испытали (Гермиона видела, как поднималась и опадала его спина), не двигался и было так приятно наблюдать за ним — умиротворённым, расслабленным — за его благородным профилем, освещённым серебристым светом луны… Не выдержав, Гермиона протянула руку и положила ему на затылок, зарылась в длинные волосы. Крам пошевелился, низко рыкнул и боднул её ладонь головой, требуя ласки, после чего вновь лёг и затих.       Перебирая пальцами его волосы, мягко улыбаясь и не отпуская взглядом заглядывающую сквозь открытое окно луну, Гермиона лежала так какое-то время…       А потом провалилась в сон. *** * — это ваш друг? ** — о, ваш жених? *** — она вам скажет другое, но я на это надеюсь. **** — удачи!