I
Как-то Софья решает проверить, чем занимаются мальчики-подростки в углу библиотеки, и удивляется — чтению. Видит, что один, тот, что брюнет, делает пометки. Собирается ему возмущаться, а он на книге держит блокнот. Она теряется — и больше от того, что на нее они никак не реагируют. Прочищает горло, привлекая внимание, и все-таки находит, в чем их укорить: — Для чего, интересно, нужен читальный зал, если вы на полу расселись? — Для отчетности, — тут же находится рыжий. Звенит звонок. Они собираются. Огибают ее. Она бредет за ними следом. Замечает — расходятся каждый в свою сторону, без звука и без жеста.II
В четверг Стах пробует снова дождаться после уроков: случайность или нет? Он сверяет с расписанием, чтобы узнать профиль. Шесть уроков у двух: у социально-гуманитарного и химико-биологического. Подбросить монетку, поддаться логике или все же спросить? Стах успевает получить куртку и одеться. Ищет взглядом в холле. В глазах рябит изумрудным. Но он замечает. Прямого, сцепившего в замок руки, с отрешенным видом и невидящим взглядом. Это он. Стах узнает его по одному силуэту. — Чего ты ждешь? Все происходит так: парнишка ловит информацию на слух; обработав, смотрит; осознает — визуально; обдумывает сначала вопрос, потом — ответ, только затем — оживает. — Когда все разойдутся… Примерно с такой же скоростью работали тогда компьютеры в кабинете информатики. — Толпу не любишь? Так можно состариться… — не одобряет. Тянет ладонью вверх руку: — Номерок давай. Парнишка теряется. Пару секунд моргает на жест помощи. Тушуется. Ломается. Как-то сам с собой, наедине. Наконец, тянется за номерком в карман. Вкладывает в чужую ладонь. Пальцы сжимаются, и рыжая макушка теряется в толпе.III
Он действительно шнурует заново кроссовки всякий раз. У него поднимается манжета, оголив двойной черный ремешок часов и винтажный циферблат. Кажется, стрелки стоят. Часы — женские. Стаху занятно. Парнишка замечает — отблеск, закрывает ладонью и снова прячет под рукав. Стах отводит взгляд, сползает на скамейке вниз, вытягивает ноги. Вынуждает учеников переступать. На замечания скалится. Подбирает свои конечности, когда какой-то умник спотыкается и возмущается. — В облаках витать нечего, — говорит ему Стах. На замечание выдает: — Шибко страшно. На самом деле, в гимназии Стах потише, чем дома. У него твердая пять по поведению, как и по всем предметам. Но сегодня ему хочется артачиться. В эту минуту. Когда парнишка рядом — тише всех, кого он знает. Он как будто громче — за двоих. Ему можно. Сейчас. Когда все это — раз плюнуть. — Как твоя куртка? — и делает вид, что не стыдно. — Ничего… — Починил? — Кажется.IV
Стах все это время никак не мог поймать момент, чтобы спросить его имя. Поэтому готовится морально, пока они бредут вдоль гимнастического двора, но что-то медлит. Как будто не уверен, получит ли ответ. И начинает сомневаться, получал ли его до этого. Не в смысле ответа как такового… Господи, это всегда так сложно?.. — Ты так и будешь партизанить? насчет имени? Парнишка занят тем, что косит на толпу гогочущих старшеклассников, спрятав нос в воротник. Поэтому теперь он без особой охоты возвращается в разговор и ловит Стаха в поломанный фокус глаз. — Тимофей. Стах пару секунд молчит, свыкается, примеряет на сложившийся образ. Повторяет про себя. Сойдет. Вслух говорит, почти сочувственно: — Твое имя, как мое: анахронический отстой. Тем не менее, не повод — прекращать знакомство. Стах обгоняет, встает напротив, расплывается в улыбке, тянет руку. Парнишка застывает. — Аристарх. Стах. Это как Стас, только через старославянскую букву. Через «хер». Тут парнишка совсем переключается, выныривает из воротника, разлепляет рассеянно губы и, сжав горячую ладонь ледяными пальцами, признается почти одними губами: — Не хочу звать тебя через «хер»… — ...мои родители однажды не сказали. Иногда мне кажется: они прикололись. «Слушай, Томка, а давай сына назовем Аристарх?» «А как сокращенно?» «А через „хер”. Чтоб рифмовалось». У Стаха подвижная мимика, живое и открытое лицо. Он меняет выражения, как маски, и интонации, как голоса. Он знает. Но в какой-то момент, заметив пристальный взгляд, тушуется. Они не расцепляют касания. Парнишка рассеянно на Стаха пялится, говорит: — Тебе надо в актеры... с таким репертуаром. Стах отпускает его руку — немного оттаивающую, и парнишка прячет тепло в карман. — Режиссер забудет мое имя. — Мне кажется, наоборот… — У меня еще фамилия двойная. Для пущего эффекта. — Я знаю… Ты же на доске почета висишь. Стах теряется его осведомленности — лишь на секунду. Потом, как прилежный клоун, изображает петлю и себя на ней вздергивает. Ловит острожную улыбку, перенимает. Они все еще стоят друг напротив друга. Но прежде чем Стах отморозит новую глупость, кто-то пихает его нового приятеля плечом. — Че встали посреди дороги? — Не задерживаем эволюцию, — обходят, гогочут, — генетическим дефектом. — Ненавижу рыжих и близнецов. Это тупиковая ветвь человечества. Плохое наследие. Они засоряют чистоту нашей расы. — Неандертальцы вроде все были рыжие? — А веснушки не вызывают рак кожи? — А тупость — рак мозга? — Стах оборачивается на них — с оскалом. — Что ты, рыжик? Смелый? — Жек, да не трогай. Жизнь их и так наказала. Стах смотрит им вслед больше ошарашенно, чем со злобой. Кривит лицо усмешкой. Он не видит: его новый знакомый отступил на несколько шагов назад, с непроницаемым взглядом. То ли не верит, то ли… — Что? — не понимает Стах. Веселится: — Добро пожаловать в мой мир. Чувствую себя, как дома… Эй, куда ты? Тимофей?.. А Тимофей уходит. Не позволяет остановить себя, заговорить, не разрешает дотронуться и заглянуть в лицо. Стах преграждает ему дорогу, потеряв улыбку: — Что происходит? — и не пускает — ни в сторону, ни назад. Тогда уже — незнакомый — старшеклассник замирает, поджимает губы и впервые за все это время выглядит на свои семнадцать, ледяной и непривычно решительный. — Никогда больше ко мне не подходи. …И огибает, потому что Стах застывает, как вкопанный.