I
Химико-биологический, значит. Как всегда. Когда уже не надо. Стах теперь знает его расписание. И отслеживает. Ну, может, потому, что все-таки надо, а он не признается. И только потому, что Стах отслеживает, он осознает, что хотя бы раз в день классы их пересекаются — кабинеты совсем рядом, пересекаются без Тима — того не видно нигде. И понимает не вдруг, но со временем, что те старшеклассники, разорвавшие знакомство, — не какие-то левые пропащие, а Тимовы однокашники.II
Стах оставляет «Трех товарищей» с вложенной запиской в углу библиотеки, половиной под стеллажом, половиной на виду. «Так и не осилил. Больше не могу, лучше холодная манная каша. Любимый персонаж — Карл. A.» Дописывал он уже там, стоя: «P.S. А „Западный фронт” зашел». Книга пропадает в тот же день.III
А потом «Три товарища» возвращаются. Возвращаются неспроста — отвергнутыми. Тим написал Стаху записку в ответ, и тот, прибалдев от событий, залип на арабскую вязь надолго. Не зная, что с ней делать, Стах садится на пол, не отрывая от странных каракулей взгляд. Почти не моргает. Пытается разобрать, что тут, черт побери, написано. Потому что кажется, что это не русский, кажется, что это вообще не язык, а просто так, человек расписывал ручку... левой ногой. Стах подставился своей выходкой с первой запиской на всю перемену и втыкает в листок, подперев голову рукой, как утомленный Тимом Соколов. Почерк врача отдыхает. Здесь нужен профессиональный расшифровщик. Когда Стах осознает, что иероглифы — это заглавные буквы, он пытается найти логику и мысленно членить вязь на буквы, но самое страшное, что буквы — это рудимент Тимова почерка: они как бы есть, но их как бы нет. Тут либо не читай, либо как с плохим знанием иностранного языка: перевел три слова, дальше подгоняешь по смыслу. В общем, новое развлечение в перемены... Когда ты бросил? Я на том месте, где Ремарк говорит, что любовь — единственно стоящее на свете, «все остальное дерьмо». Я в любовь не верю, мне это тоже непонятно. Т. Распознать кавычки оказалось сложней всего. Тим мог бы родиться во времена войны партизаном. Пара таких Тимов — и все, враг сдастся просто потому, что не понимает, как с этим бороться. Стах старательно выводит новое письмо своим каллиграфическим, над каждой петелькой старается, чтобы Тиму неповадно было. Я бросил уже под конец. Решил: слишком мудрено, как в жизни. А что ты считаешь за единственно стоящее на свете? Один мой одноклассник — статус. Я думаю, он болван.IV
Я иногда считаю, что и жизнь не единственно стоящее, об остальном молчу... Читаю «Западный фронт» вместо того, чтобы писать сочинение по «Грозе», потому что, кажется, оно хуже, чем физика. Т. Тима чужая каллиграфия не смущает. Он еще накатал невнятные полстраницы. Стах стонет и съезжает вниз по стене. Зря он ответил... Но, видимо, он мазохист и дурак, иначе не объяснить, зачем он опять оставляет в книге записку. Взял «Грозу». Пробежался по тексту. Там много про бога, я уже ищу подвох. Давай помогу тебе с физикой. А. Ты атеист? С физикой мне даже бог не поможет. Т. Я прагматик. Видоизменил пари Паскаля. В воскресенье перед походом в церковь читаю про эволюцию и ставлю свечку за инопланетян. Чтобы наверняка. А ты? По крайней мере, ты можешь доказать, что я существую. А. Кажется, я агностик. Не факт, потому что ты можешь быть моей проекцией и точно я знаю только то, что мыслю сам. Т. P.S. Все еще не представляю, что писать о «Грозе», а мы уже давно идем дальше. P.P.S. Мне кажется, что ты похож на Штольца.V
«Штольц» — это самая чудовищная надпись не только за все Тимовы письма, но и в мировых масштабах. Стах думает: лишь бы правильно разобрал. Спрашивает у Софьи с опаской: — А Штольц — персонаж какой книги? Софья смотрит на него со странным выражением лица, как будто он спросил: «А два плюс два сколько будет?» Стах чувствует себя униженным и в положительный исход не верит. Софья, вытянув театральную паузу, говорит: — Из «Обломова». — О, он существует, — выдыхает Стах с облегчением. Но, чтобы знать наверняка, уточняет: — Это же десятый? — Для кого как... По программе — десятый. — А дайте почитать. — Кто же тебе не дает? — она удивляется искренно. Стах не знает, что на это ответить. Пару секунд смотрит на Софью внимательно. Та смотрит в ответ, как будто ничего не понимает. Он думает: сам разберется — и уходит вглубь библиотеки. Там он переглядывается с неподалеку стоящей девочкой. Они знакомы по конференции. Кивают друг другу. — Как дела? — интересуется Стах. — Ты серьезно? — это она об учебе: ей уже, видно, достаточно. Она подает Стаху «Обломова». Потом кривит миловидную морду и крутит пальцем у виска о Софье. Стах усмехается, а девочка, поделившись мнением, скрывается за стеллажом. Я возражаю насчет проекции. Концовка в «Грозе» убогая, я бы так и написал. Пришлось выяснять, кто такой Штольц. Мне льстит. Не понимаю, на кого похож ты. А.VI
Медитирую над чистым листом бумаги уже час и чувствую себя Джойсом за работой над «Поминками». Я только сочинил за это время, что: «Катя умерла, мне, кажется, не зашло, извините». Как думаешь, прокатит? Если бы про меня писали книгу, я был бы неплохой предмет интерьера. Т. Где-то в конце библиотеки смеется Стах. На второй неделе общение дается ему легче, он даже почти входит во вкус. Представляю тебя лампой. «Прочитать Джойса» — один из пунктов моих жизненных целей. К тебе уже можно подходить? А. Только если без лампочки... А что еще, кроме Джойса? Я не советую. Т. Куда делась? Главнее Джойса только переезд в Питер. Это потому, что я рыжий, или потому, что я младше? А. Не знаю, может, разбилась. Чем тебе не угодили белые ночи севера, что ты меняешь их на питерские серые? Это потому, что я — это я. Т. Замени. Не причина. Не аргумент. А.VI
Седьмое выпадает на воскресенье. Пятого Стах кладет на книгу лампочку. Пишет на ней маркером: «На Тимофеево рождение». Оставляет новый листок бумаги: «В понедельник, здесь, после уроков». У выхода Софья решает пошутить: — Телепатическое перешло в заочное? Стах поражен недолго, отбивается ответом: — Найдите, чем заняться, — у вас же столько книг…