I
Читал «Капитанскую дочку». Застыл на фразе: «странное сцепление обстоятельств». Не могу вспомнить, а как — по-другому? И понимаю, что мне просто больше никак не нравится, как будто иначе не было. А еще мне это приходится писать на уроке. Не могу дома. Там все время кто-то ходит. В чем смысл собственной комнаты, если не можешь побыть в ней один? У тебя большая семья? А. По-другому — «стечение» и, наверное, это что-то стихийное, не то что «сцепление». Сейчас «сцепление» — это, кажется, больше механическое? Что-то, что можно контролировать... Мне «стечение» больше нравится. Я запомнил из «Капитанской дочки» короткий эпизод, когда Гринев приезжает в Белогорскую крепость, а там не грозные бастионы, не высокие башни — деревушка, не храбрый гарнизон, а инвалиды, а из артиллерии — пушка, забитая мусором. Я читал и знал: это про меня, только не понимал почему. Всегда пишу один, не могу на уроке. Я живу с папой. Т. Наверное, мне не нравится поддаваться. Судьбе, течению и что там еще? Человек должен сам себя строить, себя и свою жизнь. Ты здесь Гринев или Белогорская крепость? А где твоя мама? А. Стах выводит «мама» и медлит, прежде чем поставить инициал. Это так странно звучит. Когда не к ней, а о ней. Почему-то он мысленно называет ее «матерью». И в обычном разговоре. И отца бы уже не смог назвать «папой». Даже не помнит, когда в последний раз к нему обращался. А есть такая категория людей, чтобы они не строили, не разрушали? Наблюдали? Кажется, я бы тогда вписался... Наверное, крепость, «крепость», которая деревня… А я искал сходство с Гриневым… Получается, как ни крути, я в литературе — неодушевленный. Папа говорит, что уехала. Она шлет мне подарки и никогда не пишет. Т. Стах долго перечитывает последнее предложение. Пытается представить, что мать уехала и не держит с ним связи. Сюрреализм. Он сочиняет ответ целый день. И отвечает только на следующий: Не может быть, чтобы человек всего лишь наблюдал. Как будто не жил. Как будто ушел бесследно. Помню, был в «Марсианских хрониках» дом. Брэдбери написал о его смерти рассказ. А про собаку в том рассказе сказал, что сдохла. Дом был живее, чем живое существо. Одушевленный. А бабушки с дедушками? Здесь или в другом городе? А. Мне подходит. Я не читаю фантастику, но про дом интересно. Мама сирота, папа теперь тоже, с 2002-го, бабушка ушла в феврале, мне кажется, она не смогла одна, без дедушки. Т. Наблюдатель не собрал бы моих самолетов. И ты уже оставил след, по крайней мере, в одной жизни. Если не считать семьи. А.II
Тим замолкает. Забирает с собой исписанный лист и подготовленные для него «Марсианские хроники» с закладкой. Всю неделю у Стаха внутри сквозит чужим одиночеством. Его раздражает. Ему нужно что-то сделать. Закрыть окно, прогнать ветер, задернуть портьеры, выключить свет — и не видеть в другом его обнаженных полок — навсегда замолчавших.III
Где-то на неделе заболевает Архипова, ответственная за классный журнал. Так что все утро его теряют, забывают, оставляют где-то в коридоре. Вот и теперь: третий урок — журнал пропал бесследно. Антоша рвется нести, но отправляют Стаха. — А можно с ним? — не теряет надежды. — Может, еще всем составом? — интересуется Сахарова. Стах не против Антоши-посыльного, но идти самостоятельно не против тоже. Он за любой движ и кипиш, включая голодовки. Стах закрывает за собой и пружинисто шагает по коридору. Что-то знакомое на пути. Пружина становится туже, а шаг — реже. Стах застывает. Вот стоит «гуманитарная душа Лаксин». У окна. Скучает. Не торопится на урок. Но он никогда не торопится, это в порядке вещей. Стах встает рядом с ним, словно окно — картина великого живописца. Тим замечает. Сцепляет руки в замок. Стах с видом знатока заявляет полушепотом, чуть склонив к Тиму голову и не отрывая взгляда — от главного: — Забавно, да? До дома — рукой подать, а ты не можешь выйти через открытое окно, потому что через закрытую дверь не пускают. — Оно открыто?.. — Сейчас проверим. Стах порывом подходит к окну и справляется с нижней щеколдой. Оглядывается на Тима, очень довольный, и забирается на подоконник. Тим с него то ли в шоке, то ли в ужасе. Просит: — Арис, слезай… И осматривает коридор на наличие преподавательского состава. Но верхняя щеколда уже готова тоже. Стах открывает створку первой рамы и добирается до второй. — Арис, что ты делаешь?.. — шепчет Тим пришибленно. — Перестань… Но Стаху уже горит — вытворить что-нибудь безумное, чтобы Тим — обалдел на месте, как будто тому нужна причина — тормозить. — Арис… — и Тимовы попытки воззвать к его рассудку только, наоборот, толкают — вниз. Стах действительно слезает — в сугроб. Тим не верит, что он это сделал, перегибается через подоконник, смотрит на него сверху вниз. Шепчет одними губами: — Сумасшедший… — Давай быстрей, а то тебя засекут!.. Тим в ужасе мотает головой. — Не дрейфь, Котофей, слезай. Быстрее. Ну же. — Минус двадцать… — Да, не месяц май. Быстрее! Тим осматривается снова. Вот он слабо хмурится и поджимает губы — и на лице его отображается мучительный мыслительный процесс. Вот он еще раз пробует оглядеться. Вот он чуть отходит назад. Возвращается. — Залезай обратно. Где твой рюкзак? Тебя потеряют… — Наплевать. Идем. — Куда мы пойдем? Без курток, по сугробам?.. Арис, не дури… — Котофей, не трусь. — Вот мы вылезаем померзнуть. Что дальше? По домам? — Меня не пустят, — усмехается. — Раньше времени. — Тем более, — шепчет Тим, тянет ему руку, — забирайся обратно. — А ты хочешь остаться со своими любимыми одноклассниками? Что ты опять сопротивляешься? Я предлагаю тебе авантюру. Как будто ты сам не прогуливаешь. Давай, вперед. — Ты заработаешь воспаление легких — залезай обратно, — голос у Тима становится увереннее с каждым протестом, но Стаху позарез — уговорить его. — Какое еще воспаление легких? Что ты выдумал? — Все, Арис, заканчивай. — Останусь стоять здесь, — скрещивает руки, — пока ты не спустишься. Тим оборачивается снова, хмурит брови в тихом отчаянии — перед его упрямством, машет уже заледеневшими на холоде пальцами в воздухе. — Арис, пожалуйста. — Молодой человек! — доносится из коридора чей-то голос. У Тима округляются глаза. Потом угнетенно закатываются. Он шепчет: «Тебя здесь нет, пригнись». Стах застывает с возмущенным выражением лица. — Зачем вы открыли окно?! — Я не открывал... — Отойдите. Стах все-таки пригибается. Это зам по учебной части. Она пытается захлопнуть створки — и те ей поддаются. Потом заставляет Тима задвинуть все щеколды. Трудно понять, как он реагирует, потому что он, скорее, отсутствует при всем этом безобразии. Теперь не слышно, о чем они говорят. Стах пытается подсмотреть, что там, и тут же прячется обратно. Да, отличная идея — высовывать свою рыжую голову, на белом фоне-то ее не видать. Зам забирает Тима. Стах стоит еще несколько минут под окном. Мороз кусает за обнаженные руки. Снег тает в ботинках... Стах уже представляет, как отреагирует вахтерша, когда он явится через главный вход, и отрапортует: «Искал классный журнал. В сугробе». Классный журнал… Стах оглядывается. Как бы ему добраться до расчищенной дороги? Только если скакать по сугробам сайгаком. Но он не скачет — он пытается держаться ближе к стенам, под окнами, поэтому передвигается чуть наклонившись, медленно. И по дороге заодно недоумевает, зачем ему такое вытворять — без Тима.IV
Минут через пять окно снова щелкает, и Стах замирает. Смотрит: тонкая фигурка долго возится со створками. Настолько долго, что Стах успевает вернуться обратно. Тим опускается на подоконник на колени. Разглядывает — это Стах научился понимать странное движение поломанного фокуса глаз. Тянет белую руку: — Замерз? Залезай. Стах хватает его и тащит на себя. — Арис… — Пошли скорее, пока я не заработал твое это воспаление легких. И пока никто опять не засек нас. Тим тщетно пытается вырваться из цепких пальцев температуры окружающей среды и упирается в раму свободной рукой. Сопротивляясь, чуть не хнычет. — Арис, да пожалуйста!.. Что ты такой упрямый?.. — А ты? Тим валится на Стаха. Тот успевает удержать, задевает ледяным ухом чужую щеку. Тим отстраняется, все еще держит его за плечо, говорит убежденно: — Ты заболеешь. — Наплевать. — Ты весь дрожишь. — Давай, Котофей. Пойдем. — Дурак… — выдыхает Тим несчастно. Смотрит на него — озябшего. На краснющий нос, заалевшие уши, лихорадочный румянец. И, наверное, в какой-то момент все-таки осознает: Стах скорей замерзнет насмерть, чем отступит. Тим освобождается от его хватки и спускается сам. Запирает за собой окно. Ежится. Идет. По сугробам. Вдоль стен. Мрачнее мрака. — А куда это зам тебя уводила? — Я за ключами ходил… — отвечает Тим без охоты. — За какими ключами? — От дома… — Они были в куртке? — усмехается. — Зачем ты тогда опять ломался? Удовольствия ради? — Думал тебя образумить… А ты дурак. — Будет что вспомнить. Тим болезненно морщится, ускоряет шаг и перестает отвечать на все выпады Стаха в стиле: «Ого, ты умеешь двигаться быстро». Где-то через метров пятьдесят до Стаха доходит: Тим перестал говорить с ним.