I
В пути оказывается, что не так уж до дома и рукой подать, и идти жутко холодно. Стах, конечно, виду не подает… верней, не подавал бы, если бы зубы стыковались, как надо, и его бы не колотило крупной дрожью, и если бы кожа могла оставаться своего обычного цвета по усилию воли. В подъезде немного теплей. Но ключевое слово — немного. Тим открывает дверь и запускает Стаха внутрь. Снимает обувь, с носками. Идет босиком, оставляя мокрые следы на полу. Слышно, как наливает воду, как царапает дном чайника о решетку плиты. Стах осматривает коридор в полумраке, при звоне тишины. Тим минует его, сворачивает, скрывается за дверью. Стах осторожно заглядывает в маленькую комнатушку с окном напротив входа, прямо по центру. Тим роется в шкафу. Все — в самолетах. Как будто они здесь всегда стояли: на каждой горизонтальной поверхности, кроме пола, разумеется. У Тима комната завалена кучей вещей и хлама. На письменном столе, помимо Ила и лампы, горы учебников, тетрадей и бумажек. Кровать заправлена кое-как, наспех. Стаха приучили — ровнехонько, как в армии. Он заходит и считает взглядом. Все двадцать четыре. Здесь от количества его моделей нечем дышать. Тим выбирается из шкафа и пару секунд тушуется. Стах усмехается — почти вопросительно. Тим вспоминает, что обижен, всучивает ему сверток серой ткани. Говорит: — Переодевайся. Опять уходит. Стах снимает брюки с отсыревшими штанинами и насквозь промокшие носки. Разворачивает сверток, прикладывает к ногам. Разобравшись, с чем имеет дело, надевает треники. Собирает в руки свои пожитки. Замечает, что Ил какой-то странный и двукрылый. Подходит. Обалдевает: Тим прилепил крыло на пластыри. Тем временем этот деятель ставит у кровати таз с горячей водой, на кровать кладет полотенце. Зовет: — Арис? — Котофей Алексеич, что это такое? Зачем ты Ила «лечил»? Тим тут же теряется, трогает часы, затравленно молчит. Стах оборачивается на него с усмешкой. Замечает таз: — Это чего?.. — Тебе. Отогреваться… Он уходит обратно к шкафу. — А это куда? — Стах кивает на свои вещи. Тим рассеянно возвращается к нему: — Повесь на батарею. Потом он кладет на кровать в довесок к полотенцу комок шерстяных носков. Переодевается сам, пока гость развешивает результат своей глупости и усаживается на кровать. Стах пытается коснуться большим пальцем ноги раскаленной лавы в тазу. Шипит и протестует: — Кипяток. Тим распускает галстук, стягивает с себя джемпер, расстегивает пуговицы рубашки — все, даже на манжетах. Как-то гипнотически медленно. Стаху удается за это время погрузить в воду ноги и привыкнуть к воде. В ушах подозрительный шум. И в целом не по себе. Ощущений полно, начиная с того, что кожа после мороза горит. А еще нарывает внутри — и это точно не воспаление легких. Тим берется за ремень на брюках. Он занимается собой и Стахом интересуется мало. Тот, в общем-то, не планирует разглядывать, отводит взгляд и смотрит на ногу, приподнимая ее из воды и растопыривая пальцы. Это нормально. Что Тим при нем. Ничего такого. В общих раздевалках никто никого не стесняется. Не по себе, потому что дома?.. Стах внимательно слушает, как Тим снимает брюки, позвякивая пряжкой, и очень хочет, чтобы он поскорее закончил. И почему здесь так тихо?.. Вообще-то, Тим мог бы взять вещи и свалить в другую комнату. Стах бы при нем не остался. А если бы остался, не мялся бы два часа кряду. Нет, правда. Сколько можно? Стах поднимает взгляд на Тима. Тот стоит, весь из себя задумчивый, в расстегнутой рубашке и боксерах, подогнув одну ногу. Ноги у Тима длинные и белые. Без иксов и овалов. Он точно неживой. Статуэтка. Стах не может отвести взгляд и не понимает, что ему не так — или наоборот. Тим надевает штаны. Снимает рубашку. Светит острыми лопатками и позвонками. Двойной ремешок часов зияет цветовыми разрывами на худом запястье. И тут до Стаха доходит... и, как доходит, он осознает, что может быть стыдно рассказывать. И даже не рассказывать, а просто думать. Вот... на руках у Тима волосы есть, а на ногах — нет. Это просто мысль... Стах не дотягивает ее, не размышляет о причинах и следствиях. Это просто мысль, чертовски обескураживающая мысль, и она заставляет уши краснеть. Тим заныривает в футболку, накидывает сверху толстовку, и часы прячутся за рукавом. Стах не отслеживает. Опускает вниз голову и думает, что Тим сделал что-то страшно преступное — так колотится сердце.II
Тим запропастился на кухне и оставил наедине со всяким... А когда вернулся и подал голос, Стах вздрогнул. — Арис, сколько ложек сахара? В чай. — Ни одной. — Совсем?.. — Совсем. — Даже если с лимоном?.. — Даже если. Тим стоит еще пару секунд и наблюдает за ним, тихим и серьезным. Стах топит взгляд в воде и не замечает. — Хочешь, я меду положу? Стах приходит в себя: — Котофей, ну что ты гуманитаришь? Я тебе говорю: я не пью сладкий чай. Никакой. И мед не ем. Хуже меда только риторические вопросы. Твои. Больше Тим Стаха наблюдать не собирается, поджимает губы, исчезает из проема утомленным.III
Он входит с двумя чашками. Одну отдает Стаху. Тот медлит. Пялится на паучьи пальцы. Берет, нарочно задевая их. Холодные. Тим забирается на подоконник с ногами и отворачивается к окну. Стах пялится на него в профиль. Хочет позадирать. — Ты все еще дуешься? что я тебя от одноклассников увел? заставил по курганам и ухабам переться? — спрашивает, словно сам себя. — Котофей? Тим молчит. Стах наклоняется вперед, интересуется вкрадчиво: — Ты боишься подхватить воспаление легких? Даже если боится — не делится. Стах откидывается назад, упираясь ладонью на кровать. Кусает Тима взглядом, кусает губы — они обветрились, и он их обдирает зубами. — Ты как девочка. Маленькая. Лет пяти. Тим сидит невозмутимый. Уставляется в чашку свысока, ковыряет ручку пальцем. Стах веселеет: — Если тебя в щеку поцеловать, ты оттаешь? Тим замирает. Может, оскорбленно. Помедлив, подносит кромку к губам и отпивает чаю. — Тимофей, ну в самом деле, — раздражается Стах. — На что ты обиделся? — Ты вроде умный. Подумай. — Что значит «вроде»? — Это риторический вопрос, кажется?.. Стах усмехается — и почти восхищенно. — Ах вот так? Ты теперь будешь ко мне придираться? Тим делает вид, что за окном интересней, чем в комнате, и разглядывает птиц. Игнорирует дальше. Стах, посидев еще немного без дела, заряжает в него полотенцем. Попадает. Тим проливает на себя чай. Стах неловко улыбается, зажмурив один глаз. Тим, посидев пару секунд пораженно, осматривает причиненный ущерб. Затем слезает и уходит. В этот раз — надолго.IV
Итак, действие воспитательно-карательной магии Лофицких-Сакевичей в режиме реального времени и реальных обстоятельств... Акт первый. Субъект длительное время находится в расстроенных чувствах. Он может сообщать или не сообщать, что огорчен Стахом. Если сообщает хотя бы намеком, акт четвертый совершается быстрее. Акт второй. Субъект уходит со сцены переживать страдания и оставляет Стаха наедине с одной из главных частей его жизни. Она впитана с молоком матери, встроена в мозг, она въелась под кожу, она смешалась с кровью и годами поступала с кислородом в легкие. Она просит себя любить и жаловать: ее Величество — Тамарин психоз. Акт третий. Разъяренная и беспощадная, подымается из глубины сознания госпожа Совесть. Навстречу ей выходит Гордость и спесиво созывает на помощь своих товарищей: Чувство Собственной Важности (ЧСВ), Уверенность в Правоте Своей (УПС) и Эгоизм. Совесть насылает на ЧСВ Сакевичей. Они спрашивают на все голоса и тембры, с чего Стах взял, что представляет собой хоть что-нибудь, где его первый миллион, где его гранты и патенты, почему он не стесняется себя — они его стесняются ужасно. Он огромная ошибка, они дали ему жизнь и крышу над головой, он учится в лучшей гимназии города, он должен быть благодарен и раболепен, если нет — он не заслуживает всего, что для него было сделано. На УПС Совесть насылает Тамару. В руках ее разящий меч, именуемый Любовь к Ближнему Своему. У ЛБС несколько коронных ударов: «Подумай о ближнем своем», «Встань на место ближнего своего», «Береги чувства ближнего своего, как свои собственные» и еще сто тысяч принципов добра, каждый из которого сводится к межстрочной истине: «Прав всякий, но не ты». К тому моменту, узрев поле боя, Эгоизм бежит, поджав хвост, и Совесть плюет ему кислотой сначала на пятки, затем на лодыжки, после — на колени, а в конце концов — на голову, потому что ничего уже от него не остается. Поборов все барьеры, Совесть добирается до Стаха, заковывает его в кандалы и применяет одну из самых сильных по воздействию на человеческую психику пыток — капает ему на мозги. Капать преступникам на мозги придумали еще в древности, в Китае. Сначала негодяев полностью лишали движения, совали в двухметровые ямы, а затем привязывали над ними чайник или кувшин на метр-полтора, чтобы вода капля за каплей методично разбивалась об их темные головы. Казалось бы, ну капает и капает? Подумаешь. Но через несколько часов у любого, даже самого здорового, сдавали нервы, и он готов был признать за собой что угодно, хоть убийство, хоть смерч. О чем же капает госпожа Совесть? О том, скольким хорошим субъект Стаха одарил и сколько плохого причинил Стах субъекту. У госпожи отчего-то Тамарин голос. В помощь ей идут все подручные средства — например, самолеты. Акт четвертый. Стах признает грехи перед ближним своим. В это время просыпается весь спектр аналитических способностей, раскладывая ему каждую реплику и каждое действие — во всяком он находит себе укор. Акт пятый. ЧСВ сожжено до пепла, УПС — в эпилептическом припадке, от Эгоизма не осталось и следа, Гордость не подает признаков наличия. Самое время покаяться. Занавес.V
Стах тянется за полотенцем, вытирает ноги, натягивает шерстяные носки. Уходит на поиски ванной — выливать остывшую воду. Разбирается, куда прятать таз, заканчивает с делами и смиренно подходит к кухне. Стучится по косяку костяшками пальцев. Хозяин квартиры не реагирует, приходится и с этим самому справляться. Стах проходит, садится на стул, кладет руки на стол, как прилежный ученик, угрюмо молчит. Поглядывает на Тима. Вдруг он все-таки заговорит. Тим даже смотреть не собирается. Стах выдает без охоты, тихо: — Спасибо. Тим поднимает взгляд. Слабо кивает. Стах сжимает предплечья до побелевших подушечек пальцев. Тим замечает, проникается чужим неврозом, слабо касается. Стах расслабляет руки. — Ты совсем не думаешь, когда говоришь или делаешь? — Конечно, думаю. Я даже уверен, что выходит остроумно, — усмехается. И только улавливает, что Тима ответ не устроил, тут же добавляет: — Я решил, что это нужно. Взять и бежать. Потому что ты все время грустный. Просто… было бы неплохо. Немного безумия. Нет? Тим тянет уголок губ. Капает кран. Висит тишина. — Ты не очень-то это любишь? по сугробам бегать?.. Тим пытается сдержать улыбку. Ему удается. Стах вздыхает и соглашается. Не смешно так не смешно. — Арис… давай… Стах готов на любое «давай» и уставляется на Тима решительно. — Давай в следующий раз притворимся, что я заболел, а ты меня сопровождаешь. Чтобы хотя бы уходить одетыми. Или давай прыгать в окна не зимой. Не посреди урока. Где вот, кстати… твой рюкзак? — В кабинете остался, — и улыбается во все тридцать два планам на «следующий раз». Тим вздыхает. Ставит локоть на стол, пропускает между тонких пальцев короткие волосы. Затем кладет ладонь на скатерть. Вероятно, думает, что со всем этим делать. — Я разберусь, — заверяет Стах. — Это такая фигня. — Тебя потеряют на уроке и позвонят родителям. Стах даже отвечает не сразу, застывает — с этой мыслью. Усмехается: — Будет шоу. — Они строгие?.. — Ну… мать больше истеричная, — бросает, как будто не очень сильно. — Оно того стоило?.. Стах смотрит на него пару секунд внимательно, наклоняется к нему, прикусывает губу, шепчет: — Ты заставил моими самолетами всю комнату?! Тим теряется, отворачивает голову, молчит. Стах немного унимает улыбку. Почему-то он уверен, что стоило. — Раз уж я наломал, давай я тебе Ил «вылечу». По-настоящему. У тебя клей есть? Только не ПВА какой-нибудь. Нормальный. Тим, задумавшись, переключается на задачу и поднимается с места.