I
Стах сидит за столом, ковыряет бежевые полоски подушечкой пальца — ногти у него коротко подстрижены. Отдирает от крыла. И только потому, что рука Тима попадает на глаза, клеит на тыльную сторону его ладони. Сколько помещается. Помещается три штуки. Приглаживает. Похлопывает — ободряюще. Усмехается: — Ну, расскажи, Котофей, как ты до этого додумался. Тим показывает указательный палец с глубокой, вымытой до основания, царапиной: как если бы кожу распороли, но кровь не потекла. Заключает: — Бумагой порезался. Стах разглядывает палец, сдерживая смех. Он откручивает крышку от тюбика, промазывает Илу рану ватной палочкой. Сосредоточившись, перестает быть колючим, но сохраняет дьявольщину в глазах. Может, потому, что щурится — по-лисьи. Скрепляет крыло с корпусом и держит. Считает про себя. — Там еще посыпались? Давай их тоже. Заодно.II
Тим притащил с кухни табурет, уселся рядом. Наблюдает, подперев рукой голову. Усыпленный или, скорее, попавший под гипноз чужой работы, спрашивает лениво: — Ты давно этим занимаешься? — Четыре года. — Долго делать один? — Не могу перестать, пока не закончу. Так что выходит недолго. Месяц или два. Тим странно смотрит. Не мигая. Но Стах не замечает, слишком увлеченный делом. Тим берет в руки Ил. Недолго держит. Наверное, он успел рассмотреть каждый в подробностях, особенно этот, потому что нашел спрятанные под крылом вензеля инициалов «А. Л.», интересуется: — Лофицкий — это мамы или папы? — Матери. — Ты вторую фамилию не пишешь?.. Стах усмехается. Тим вспоминает: — И Соколов тебя зовет одной. — Да. Он сказал: одна на выбор, а то я — слишком длинный, и ему запарно обращаться. На самом деле, остальные учителя отцовской зовут. Потому что отец там учился. И его отец. И мой брат. — Это который Сергей?.. — Ты даже помнишь? — усмехается. — Да, он… — Тим тушуется: то берет в руки, то отпускает шасси. — Он как-то за тебя заступился. Потом все обсуждали. — А. Ну да… — усмехается. — Заварил — и расхлебывал. — Заварил?.. — Да там мутная история. Просто отец против, чтобы сор из избы выносили. Они в этом с матерью схожи. — Я не понимаю… — Это нормально, — утешает. — Я просто… Ты… — Что? — А с кем ты недавно?.. с братом? — Мы не ладим. — А тогда?.. — Когда? — Когда он заступился. Он за тебя подрался. — Ни фига. Он за авторитет подрался. У них компашка была, как стая волков. Кто победил — тот вожак. — А ты?.. — Да там не во мне было дело. Тим замолкает. Рассеянно улыбается. Говорит: — Глупо, наверное… но я тогда… подумал, что хочу такого старшего брата. Про него еще наши девочки постоянно болтали, мол, красивый очень, на гитаре играет, песни сочиняет… — Ну да, — усмехается, — Человек-Четыре-Ч. — Чего?.. — Честь, честность, чемпионство, чары. Не смеешься? Наверное, не слышал, чего он пел на концертах. У него, что ни песня, то комплект: честь — это про долг патриотический, честность — о дружбе, чемпион — это он, естественно, а чары — про женщин. Он у нас хотел в группе петь. Музыкант, — как-то язвительно и грустно смеется. — Что в этом плохого?.. — Ничего, если для своих и чтобы девочку в постель затащить. А скакать по сцене — извините. Его сразу из дома и выгнали бы. — Ты… — в одном местоимении сразу столько разочарования, что Стах застывает и уставляется на Тима. — Что? — Ничего… — Нет, говори, раз начал. Тим, помедлив, тянет без охоты: — Это глупо: запрещать, если талант. — Какой талант, Котофей? Я тебя умоляю: он родился в семье военных, он военным умрет. Тим смотрит непроницаемо. Пауза мигает неоновой вывеской: «Ты идиот?» Как ни странно, только в этот момент Стах понимает, что зацепило в Тиме, что к нему приковало. Он не такой, как они. Он скорее… из мира, в котором Стаху запрещено находиться. С мыслями, которые ему запрещено думать. С поведением, за которое его давно бы уже выпороли. И Стах пытается себя или не себя перед ним оправдать: — Ты пойми, Котофей, они хотят как лучше… — Кто?.. — Семья. — Как лучше кому? Ты в науку хотел? Иди в науку. — Это у Соколова сдвиг, что мне надо в науку. Все хотят меня куда-то пристроить, так вышло. Каждый второй. — А ты? — Не знаю я. Уже два года не знаю. — А раньше?.. — А раньше я себя не спрашивал. Был спорт и учеба. И никаких вопросов. А мелким я хотел в летчики: такая вот ирония. — Почему?.. — Потому что мечтал в небо, а отправили плавать, — усмехается. — Ты пловец?.. — Был. — Бросил? Стах усмехается — и молчит. Потом, подумав, говорит спокойнее: — Ты это не бросишь. — Но ты сказал, что был. — Да. Я теперь ненастоящий пловец. Я теперь так. Балласт. — Почему? — Как ты мне сказал о журавлях? — Стах пытается вспомнить, поднимает взгляд. Произносит как можно мягче, со слабой усмешкой: — «Была причина»? Тим оставляет шасси в покое, натягивает рукава на пальцы, уложив руки между худыми коленками, и стихает. Потом, поразмыслив о чем-то своем, тянет уголок губ: — Летчик Арис Лофицкий… Неплохо звучит… Сердце пропускает удар. Жесть какая-то аномальная.III
Стах стоит в ванной, моет руки и думает, прислушивается к себе. Странно ему как-то. Иначе. Он вытирается и выходит обратно. — Котофей? — зовет он. — А ты лампочку мою пристроил? Тим сидит возле Ила и клеит обратно на него пластыри со своей руки. — Она лежит… — Зачем лежит? — Там же надпись. — Сотри. — Нет. Стах усмехается. Подходит, садится рядом, уложив руки на стол. — Зачем ты лепишь опять ерунду эту? Пока Тим теряется с ответом, вспоминает о чем-то и решает: — Забавно, что сломалось слева… Тим любуется готовой работой и отодвигает Ил на место, под лампу. Спрашивает тихо: — Почему?.. — В девяносто шестом Ил протаранил Боингу стабилизатор и левое крыло. Спровоцировал взрыв. И сам потерял управление. Триста сорок девять человек. Никто не выжил. Тим застывает. Уставляется на Стаха. Тот задумчиво смотрит на Ил — и молчит.IV
Стах, стоя на коленях на кровати, изучает книжную полку. Туча биологических энциклопедий. Причем не школьных. Из школьных: детские про птиц. Штук двадцать. А слева — классика. Присвистнув, Стах вытягивает одну: — Это ты Сартром на ночь балуешься? А я думаю: чего ты грустный ходишь… Тим садится с ним рядом. — Ты знаешь, кто такой Сартр? — Я много чего знаю. У меня бабушка — профессор философии. — Ты шутишь… — А дедушка мифологию преподавал раньше. А потом увлекся часами с кукушками. Чинит. У него своя мастерская дома. Там их штук пятьдесят, наверное: на стенах нет пустого места. Весь кабинет тикает, представляешь? Тим проникается атмосферой: Стах понимает по его осторожной улыбке. — А они не в Питере живут? Тим тушуется на пристальный взгляд. Извиняется тоном: — Ты просто говорил… что хочешь переехать… Я подумал… Стах смотрит на него озадаченно. Ставит книгу на место, спускается, усаживается рядом. Усмехается, качает головой — обалдело. — Что?.. — не понимает Тим. — Не знаю... Вообще-то, знает. Только стесняется сказать. Тим как будто насквозь его видит. Еще с первой встречи, с самолетов. Тим — он… — Арис, а ты?.. только самолеты умеешь делать? — А что? — Ну… а ты не поможешь?.. — Тим почему-то смущается. — Скворечник сделать? — Скворечник? — усмехается. — Для воробьев… Стах еще больше веселеет. Но, как ни странно, говорит: — Ну давай. Из чего? Из коробки? Тим слезает, наклоняется к кровати, просит поднять ноги и выдвигает ящик. Чтобы вы понимали: нехилый это ящик, длиной с кровать. Стах сидит по-турецки и смотрит сверху вниз на него, наклонившись вперед. Там на одной половине вещи лежат, а вся другая половина — деревяшки какие-то, дощечки, инструменты… — Это хобби твое?.. — усмехается. — Нет, это… — Что?.. — Просто… — Просто спишь на этом? — Да нет… — А как? — Ну… Вот так… — отвечает Тим. И, решив, что ответил, добавляет: — У меня папа с этим не очень: он говорит, что ему только живое дается. — Живое — это в смысле? — Он у меня ветеринар. — А ты поэтому в биологи подался? — Может… Стах усмехается снова и смотрит на Тима несколько секунд заинтересованно. Тот смущается: — Что?.. — Занятный ты, вот чего. — Не занятней тебя… — Да? — веселеет. — И часто я тебя занимаю? Тим не понимает, что за вопрос. Всерьез не понимает — и смотрит то ли рассеянно, то ли перепуганно, то ли озадаченно, то ли все вместе… Стах не в курсе: он спускается на пол, начинает изучать, что к чему.V
Тим вроде увлечен происходящим, но мало в чем участвует. Так, на подхвате. Поэтому на втором часе он сгонял себе за чаем и конфетами. Стаху тоже предлагал, но тот не ест, когда занят. Они общими усилиями уже соорудили каркас — и остались мелочи: жердочка, вход и крыша. Тим задумчиво шелестит фантиком, обнажая конфету. — А ты никогда не думал в проектировщики пойти? В инженеры... Там же нужно… чтобы аналитический склад ума и фантазия хорошо работала. — Я думал. Мне надо тогда сразу будет собирать манатки, уезжать. Позвоню уже оттуда, скажу: «Привет, родители, я поступил. На инженера». А они: «Ты нам больше не сын». И мать истерить будет много и долго: «Как же так, Аристаша? Что же это такое?..» — Она тебя «Аристаша» зовет? — Тиму и забавно, и умильно — он весь плывет. — Так, Котофей, отвали, — усмехается. Тим, очень довольный, предлагает открытую конфету. Стах смотрит на нее пару секунд и думает: хочет, не хочет. Конечно, он не хочет. Он же в здравом уме. Он в здравом уме, но он зачем-то наклоняется и кусает. Морщится, говорит: — У меня сейчас вся жизнь слипнется. Тим улыбается: — А я предлагал тебе чай… — Ты сладкий пьешь? — Да. — Кранты. — Ты совсем сладкое не любишь? — Терпеть не могу. — Водички? Стах кивает, и Тим поднимается с места. Только когда он во второй раз уходит, Стах вспоминает, что они, вообще-то, прогуливают уроки — и уже черт знает сколько времени прошло. Поэтому когда Тим возвращается, он спрашивает уже без огня в глазах, с какой-то задавленной паникой: — Котофей, а времени-то сколько?VI
Стах собирается уходить за полчаса до окончания последнего урока. Переодевается. Обувь все еще сырая: по сугробам-то скакать. Тим накидывает ему куртку на плечи. Стах так и замирает — в согнутом положении. Сначала поднимает взгляд. Тим смотрит куда-то вбок, не реагирует. Стах выпрямляется. — Давай номерок, заберу твои вещи. Зайду к тебе по дороге обратно. Тим мотает головой. — Нет, я… наверное, с тобой пойду.