I
Украшают классы. Мишура, концерты, чаепитие. Тим, которого нигде нет — и словно опустевшая гимназия, когда она полна. Но раньше в ней было что-то еще. Кроме смысла. Кажется, цели. Учебные, жизненные. Что волновало Стаха? Он пытается вспомнить, что — до Тима, — и поразительно: у него не выходит. Когда появился Тим, все перевернулось вверх тормашками, обрело вкус и цвет, нашлось что-то, ради чего Стах нарушал правила и дочитывал второпях новую книгу с одной только мыслью: «Поделюсь». Стах не может выбросить все на помойку. Как не смог когда-то выбросить свои самолеты. Он садится в библиотеке, чтобы писать.II
Новый год обещает быть бестолковым. Опять все родственники соберутся, опять мать спит по два часа в сутки, слишком волнуется. Стах не едет к бабушке с дедушкой. Это самое худшее. Он думает собраться ночью и сбежать из дома. Ловит себя на мысли, что только и думать может: сходить к Тиму в гости, остаться до последнего, даже если гонят, и добиться хоть чего-то после педсовета, хотя бы вернуть часть того, что вдруг исчезло — и оказалось осязаемым. Как это работает? Жил же раньше, не беспокоился ни о каком Тимофее, даже не представлял, что он существует. А теперь нет минуты, чтобы не вспомнить: где-то грустит старшеклассник Тим — и у него расходится молния, потерялись ключи, пошла носом кровь... или... Стах пытается вытолкнуть сцену с грязью из головы — и не может.III
Днем тридцать первого на пороге появляется парочка Серегиных корешей. Без него: он собирается и носится по квартирам в поисках вчерашнего дня. Они взаимно ненавидят Стаха. Война друга когда-то давно стала их личной войной. Они перестают шутить и уставляются. Только один скалит зубы. Стах жалеет, что выбрался на кухню именно в этот момент. Он чувствует тошноту. Хочется сжечь квартиру. Сразу. С ними со всеми. Или обматерить их. Или полезть на них с топором. Стах в меру адекватен и воспитан хорошо: он отмирает и проходит мимо. Серега выбегает в коридор и что-то укладывает в сумку, снова уносится. А потом... — Серег, мне бы попить. — Зайди в кухню, попроси любовницу бати. И Стах леденеет: мать в ванной занята стиркой. Он поворачивается спиной к кухонной тумбе, отводит руки назад, опираясь на столешницу ладонями. Сверлит взглядом непрошеного гостя. — Привет, Сташка. Где мамка твоя? Молчит. — Не ответишь? — смеется. — Ладно. Водички нальешь? Такая большая квартира, так много народа, а в момент, когда оставаться один хочешь меньше всего, ты остаешься. Стах не моргает. Он слишком напряжен: воздух входит и выходит туже обычного. Он отслеживает каждое действие, словно оно представляет угрозу. — Я сам. Ты не возражаешь?.. Только за ножи не хватайся. Хватается. Выставляет перед собой, склоняет вбок голову, говорит ровно: — Надеюсь, ты сдохнешь от жажды. — Блин, рыжик, — смеется. — Ну это же несерьезно. Стах кривит лицо в злой усмешке. — Проверь. Не рискует. Или не успевает рискнуть, потому что входит мать, вытирая руки полотенцем. Отодвигает пришельца, охает на сына: — Аристаша, что это ты такое делаешь? Господи помилуй, положи нож, — и вырывает сама из рук, потому что он не разжимает пальцы. Оборачивается в ужасе: — Что ты хочешь?! — Воды. Просто воды попросил. Пересохло в горле. — Господи… Аристаша, что же это… Он отворачивается. Пока мать суетится, наливает, он сжимает руки в замок, потому что они трясутся, как у закоренелого алкоголика. Пришелец выпивает, благодарит, пристально смотрит на Стаха, улыбается. — Ты с нами не хочешь? Стах не может выдавить из себя тысячи направлений и оскорблений, которые роятся в этот момент в голове. Пришелец уходит ни с чем, бросая легкое: — Ну ладно. — Аристаша… что это такое? Зачем ты с ножом стоял? — За что ты меня родила вообще? — усмехается. — В этой семье. — Стах… Ради бога… Он уходит в свою комнату раньше, чем она продолжит, хотя знает, что от нотаций уже не спасется.IV
Жестокость умеет обжиться. А как обживется, ее не выдворишь. Она нашепчет: доломать. Без задней мысли. Вообще без мысли. Потому что мысль рождается в одиночестве, а жестокость — в обществе. Объект травли уже не субъект. Стах знает, что это значит — когда все, что подвластно телу, только дыхание. Его с Тимом роднит ужас и бездействие, и бессилие. У них в памяти полно моментов, о которых не то что говорить, вспоминать не принято. И если Тим хоть немного похож на Стаха, меньше всего на свете он хотел бы, чтобы кто-то, с кем он чувствует себя равным, видел и знал. И если Тим хоть немного похож на Стаха, он ни за что не расскажет никому из взрослых. Потому что взрослые ничего не решат. Вечером Стах уходит. У него есть незаконченное в этом году, очень важное дело. Он больше не хочет откладывать, он больше не хочет жить в режиме ожидания, запасаясь терпением, потому что, если бездействовать, Тима можно вообще потерять. Мать ловит Стаха в коридоре одетым. — Куда это ты собрался? Что это такое ты выдумал? На ночь глядя? — Семь вечера. Пройдусь. — Аристаша!.. Он хлопает дверью.