I
Теперь можно легально игнорировать столовую и сидеть с Тимом в северном крыле. А еще более-менее отстали родители. Стах убежден, что неплохо живет. Сегодня он открыл рюкзак — а там домашняя еда. Он ничего против не имеет, он — наслаждается. Тим заполучил эклер — и смотрит на него, то и дело поворачивая в пальцах, как восковую фигурку. Стах уже давно поел и улыбается уголками губ, нарушает обещание не пялиться. Наблюдает за Тимом. Как-то сбоку, потому что уложил голову на руки, а руки — на прижатые к груди колени. Ему по кайфу, когда Тим домашний, без претензий и обвинений. — Что ты, Тиша? Он не красный. Тим оживает и тушуется. — Я не люблю, когда… — но тут же осекается. И только потому, что Стах — это Стах, и он озадаченно смотрит и слушает, как если бы перед ним была его любимая физика, ему признается: — Он закрытый. Тим стучит пальцем по панцирю эклера, мол, видишь, неприступная крепость. Стах пару секунд непроницаемо переваривает это дело. Отмирает, наклоняется к его рукам и первым откусывает. Облизывается, с набитым ртом оповещает, что: — Открыто! Тим застывает в растерянности и смотрит на него странно, в ожидании чего-то еще. Может быть, очередной дурацкой выходки. Повисает тугая пауза. Тим таращится на след от его зубов. — Дай угадаю, — это неловкость победила Стаха, и он усмехается, — теперь микробы? — Н-нет, я… Тим еще какое-то время переводит взгляд — то со Стаха на эклер, то наоборот. Потом себя пересиливает — ну только ради такого подвига, ради покоренной крепости. И аккурат в момент, когда звенит звонок. Он рассеянно на Стаха уставляется — с надеждой. Потому что, как обычно, не хочет идти. А тот замирает, прикусив губу. Касается собственного лица пальцами. — У тебя крем. Тим тушуется. Поспешно вытирается. А Стах алеет. Он перестает улыбаться. Чувствует, что предательски сбивается дыхание. И ловит себя на мысли, что ему чертовски нравится — Тим таким. Не холодным, не обидчивым, а дерганым, смущенным, со всеми своими неврозами, будь их хоть сто пятьдесят. Он отводит взгляд, говорит: — Надо идти, — и поднимается с места. Тим так и не доедает. Стах отдает ему осиротевший пакет из-под эклеров и спускается первым.II
Как перестать скалиться на уроке, когда ты счастливый? Стах сидит на первой парте, трет глаза пальцами, закрыв пол-лица ладонью, и ему кажется, что все уже про него поняли, какой он дурак. Он усилием воли заставляет себя вернуться в урок, но прокручивает сцену с эклером снова и снова.III
Ему не читается. В библиотеке, когда Тим сидит рядом, прижавшись плечом, ему даже не соображается. И он гоняет один и тот же абзац по кругу, пока не звенит звонок.IV
Отношение все меняет. Стах думал: будет лучше, если Тим начнет стараться. Может, самому Тиму и лучше... А Стаху после уроков, в субботу, когда этот товарищ пахнет севером и склоняется рядом, весь из себя внимательный и вникающий, когда он смотрит в упор и чуть улыбается, сложно сохранять рассудок. Он начинает сбиваться. Тим не исправляет и не комментирует, только веселеет. Стах после очередной позорной путаницы падает лицом в тетрадь, бубнит куда-то в страницы: — Все, кранты, заучился. — Конец недели, — понимающе отзывается Тим. Он укладывает руки на парту и тоже ложится. Стах немного выбирается из укрытия. Ловит осторожную улыбку и прячет лицо обратно в тетрадь. Краснеет. Радует своим безвыходным положением Тима. До того, что тот распоясывается и убирает прядь волос ему за ухо. Стах отворачивает голову. — Отстань. Тим касается макушки пальцами, невесомо поглаживает, цепляется за спутанные пряди. Вызывает мурашки. — Что ты пристал? — Просто… Ты сразу такой тихий становишься… Стах цокает, кладет на стол руку, закрывается от Тима. Шепчет обреченно: — Я тебя ненавижу. — Это от злости? — веселится Тим. — Что ты сразу разболтался? Вот как по физике — так слова из тебя не вытянешь. Тим стихает, усаживается удобнее, вполоборота к Стаху, подперев рукой щеку. Тот решает: обиделся. Поворачивает голову, видит картину — довольного Тима, как он улыбается — больше всего глазами. Он не похож сейчас на беспомощного младшеклассника, он вообще ни на кого не похож. В единственном, черт бы его побрал, экземпляре. С этим контрастом белой кожи и черных, как смоль, волос. У него мягкие черты и плавные контуры губ. Уже везде на него екает. Стах прячется обратно. Не может ненавидеть Тима. Ненавидит момент. Момент, который не кончается, а тянется и искривляет время. — Арис?.. Когда Тим произносит очень мягко для такого буквенного сочетания свое «Арис», внутри Стаха что-то разбивается. Но виду он не подает. Или не подавал бы, если бы тело его не палило. — Что ты смущаешься?.. Стах не знает. Горит — и все. Подрывается с места, отчитывается: — Пойду умоюсь, — и ретируется из библиотеки.V
Тим толкает Стаха плечом по дороге домой. Тот обалдевает и уставляется. Ему хочется смотреть на Тима серьезно — все чаще, а он, наоборот, постоянно расплывется в улыбке. И Тим — следом, поэтому отводит взгляд. Ненадолго. Замечает, что у Стаха опять — нездоровый румянец, смеется куда-то в сторону, смущается сам. Стаху хочется занырнуть в сугроб. До весны. Тим подходит ближе, снова стыкуется плечом, чуть склоняясь в его сторону: — Арис?.. Стах отворачивается демонстративно. — Арис? — Отвали. — Ты чаю не хочешь? Стах уставляется на Тима. Слишком близко. Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза. Потом Тим опускает взгляд... Предложение заманчивое во всех отношениях. Насчет чая. Стах говорит: — В другой раз, — и сворачивает: они как раз дошли до развилки.