I
Стах снова рассеянный. Учителя не понимают, в чем дело. Оставляют его после уроков. Они спрашивают, все ли у него хорошо, а он смотрит на них — и вспоминает весь чертов сон в подробностях. Он сгорит в аду. Он будет гореть до тех пор, пока не останется только пепел. Правда, он уверен, что в аду ничего не истлевает, никогда.II
Стах стоит у библиотеки. У него грохочет сердце. Он собирается свалить, когда Софья проходит мимо двери с кипой книг. — Рыжий, помоги-ка. Он заходит. Они разбирают новый комплект учебников, укладывают по полкам. Стах вздрагивает, когда замечает Тима. Уже до боли проевшая глаза картинка: стоит прямой, руки в замок… чуть улыбается. Одними губами произносит: — Привет… Стах вспыхивает теперь на безобидные слова. Ненавидит, что книги кончаются. Ненавидит книги. Библиотеку. Сновидения. Софью, которая спрашивает: — Ты чего такой красный? Весь горишь… Тебе надо в медпункт… Все происходит, как в вакууме, и он не участвует. Вертит головой, чуть не сносит стеллаж — сам не знает, как. Отходит назад. — Арис? «Арис…» — тихим выдохом, прямиком из памяти. Стах, возьми себя в руки. Не может. Он вылетает, как ошпаренный, без объяснений. Прячется в туалет, умывает лицо. Вспоминает Тима — здесь же, после педсовета. Стискивает зубы, упирается об раковину ладонями, зажмуривается. Стоит так до того, как Тим находит его здесь. — Арис?.. Стах смотрит в зеркало на его обеспокоенное лицо и думает, а что — если схватить его прямо здесь, а что — если утащить его в кабинку, а что — если… Стах не знает, что будет после — после того, как схватить или затащить в кабинку. Может, знает Тим. — Все хорошо?.. Стах затихает. Тим подходит, невесомо касается спины пальцами, пытается участливо заглянуть в глаза. Стах то смотрит на него, то не смотрит. Хочет во всем признаться — и не понимает, в чем, не понимает, как это сделать, как объяснить. В туалет кто-то входит, и Тим отнимает руку, отнимается сам, приструненно замирает рядом, снова вертит циферблат вокруг запястья. Стах наблюдает. Останавливает суету. Может, просто ради остановки. Может, потому, что хочет — дотронуться. Тим убеждается, что никто не видит, берет его за руку, поглаживает пальцами чужие пальцы. До мурашек. Стах стоит, поглощенный этим контактом, словно попал под гипноз. Шаги спугивают их, как птиц неосторожный прохожий. Они вздрагивают и разлетаются — кто куда. Стах, например, ретируется к своему кабинету.III
Стах пялится в тетрадь уже минуту. У него четверка за домашнюю работу по алгебре. Он за все годы обучения четверок накопил три штуки. Она багровеет перед ним постыдно, с упреком. Пылает осуждением.IV
Наверное, они раньше меньше общались: Тим мог не прийти по разным причинам. Но теперь, когда его нет — в библиотеке в перемену или в северном крыле, Стах не находит себе места и ни о чем не может думать, кроме того, куда же он мог деться. Сходит с ума. Ему такое не нравится. Он не может быть поглощен чем-то, кем-то настолько. Это в новинку, но Стах знает, что дело не в привычке. Дело в том, на что ты соглашаешься. Тратить время впустую, беспокоиться, смущаться, подставляться. Вопрос, на который Стаху не хотелось отвечать. Он как эти девочки. Он хуже. Потому что он не девочка. Стах обошел всю гимназию. Он не знает, зачем это делает. Он не знает. Он не готов на такое подписаться. Жить ожиданием — он не готов. Испытывать такое к человеку своего пола — он не готов.V
Стах сидит в библиотеке. Уже не берет в руки книгу — это бесполезно. Когда Тим появляется, он говорит, поднимаясь с места: — Я уже ухожу… — Почему?.. — А почему ты не приходишь? Тим застывает. Размыкает губы — и молчит. Стах его минует. Тим удерживает его за руку. До электрического разряда. — Это не потому, что я не хочу. — Да, — соглашается — и разрывает касание.VI
Стах замирает в кухонном проеме и прижимается плечом к косяку, скрестив ноги. Прячет руки в карманы. Произносит перед ужином для родителей и всех случайных родственников-свидетелей: — Я был не прав, — и смотрит на отца в упор, ожидая приговора. — Что? Есть дома захотелось? — Нет. Только признать, что поступил неуважительно. Он отлипает от косяка и собирается к себе. — Стах, — зовет отец, — сегодня ужинаешь с нами. Приговоренный оборачивается и без охоты делает шаг по направлению за стол, где есть не хочет. Все это — ужины по расписанию, расположение родителей — форма контроля, форма его жизни, то, что не позволяет ему выходить за пределы. Он хочет вернуться. Обратно. До всего, что случилось.