Истерзанные

***

— Не подведи меня, Энни, — говорил высокий худощавый мужчина с расплывчатым лицом. — Ты должна… — Разве ты не рада тому, что тебя выбрали? — спрашивал мальчик, смотря с презрением на дне голубых глаз. — Я бы все отдал для этого… — Я буду скучать по тебе, — сказала темноволосая девочка, мягко улыбнувшись доброй, понимающей улыбкой.       Иногда к ней приходили эти воспоминания: о мужчине, которого она когда-то называла отцом, о горделивом мальчишке, обиженном на весь мир, о маленькой брюнетке с безумно глубокой бездной черных глаз. Были и другие, намного более старые, словно бы вовсе выцветшие, и в них она уже не чувствовала такого спектра чувств так, будто бы просто просматривая что-то через толщу воды. Некоторые воспоминания были приятными, другие не вызывали особых чувств, но были среди них особенно свежие, и они были самыми страшными, непонятными, но, в тоже время, притягательными.       Ей иногда виделись высокие здания богатого города, его реки и каналы, блондинистый подросток и девушка с красным шарфом, обмотанным вокруг шеи. Кажется, они были чем-то очень удивлены и взволнованы, злы на нее, но она не могла понять почему. Парень с горящим взглядом зеленых глаз, что-то вдохновленно кричал ей, но она не слышала, до нее не доходил смысл его слов, но, почему-то, ей очень хотелось услышать его, только вот, ее старания пробиться сквозь пелену, разделявшую ее от остальных, не оправдывались, и она, отчаявшись, прекращала попытки, улетая в самую бездну своих ужасов.       Там было много всего: войны, орды гигантов, кровь и убийства, дети, лишившиеся семей, но все это воспринималось ею как нечто само собой разумеющееся. Чем дальше она падала, тем больше оживала, проживая вновь и вновь безумно яркие, заставляющие кровь стынуть в жилах, воспоминания. Там она видела смерть Марселя и ощущала то самое чувство бессилия, вновь попадала в лагерь беженцев, в котором каждый день казался мучительней предыдущего и хотелось лишь одного — вернуться домой. Потом, на краткий миг, небо прояснялось, и вот она уже в кадетском корпусе, вместе со своими товарищами.       В этот момент ее сознание почти очищалось, чувство легкости вселялось в душу, и она наивно верила в сладкую ложь, построенную на костях сотен тысяч невинных, но все разрушилось, осыпалось под крики и мольбы Марко, что смотрел прямо ей в душу, задавая лишь один вопрос: «Зачем?»       Ей безумно хотелось дать ему ответ, причину, по которой они лишали его жизни, она отчаянно пыталась вспомнить свою цель, свое задание, и вдруг поняла, что не помнит. Совершенно не знает, почему делала все это, ради чего? Отчаянно рыская в собственных мыслях, она пыталась найти хоть что-то, но от этого лишь еще больше смешала их, оставшись в темной пучине, наполненной криками и мольбами сотен погубленных ею душ.       В краткий миг, лишь на долю секунды, она ощутила гулкий стук сердца, дрожь ресниц от неясного проблеска света и, кажется, вспомнила, но… все вернулось, и она вновь по нескончаемому кругу проходит через свой собственный ад из обрывков жизней, прожитых ею, таких бессмысленных и пустых.       Для нее не существует ни времени, ни пространства. У нее нет имени, нет семьи — есть лишь осколки воспоминаний, и все, на что она надеется, так это на то, что они не принадлежали ей. И эта надежда столь зыбкая, но только она позволяет не сойти с ума с осознанием того, что именно она прожила все это. Ей легче отрицать, не верить в то, кем она была и является по сей день, и она упрямо продолжает плыть по течению, раз за разом видя одно и то же.       В ее затуманенном сознании почти все имена стерлись, но было одно, что она помнила вполне отчетливо, боясь воспроизвести его в памяти.       Ибо она не желала быть Энни Леонхарт.