Истерзанные

***

      Палата вся пропахла едким запахом медикаментов, от которого хочется блевать, но он держится, думая, что одежду придется постирать несколько раз или к чертям выкинуть. Зик ерзает на неудобном кресле, поправляет очки и устало смотрит вперед, обводя внимательным взглядом умиротворенное девичье лицо, кажущееся мертвенно-бледным из-за голубоватого освещения. Ниже он не заглядывает: не хочет видеть руки, до локтей перемотанные бинтами и утыканные иголками, боится вспомнить тот злополучный вечер, когда нашел ее с перерезанными венами, всю в луже крови и с лезвием, выпавшим из ослабшей хватки.       Ему до сих пор так и не удалось нормально поспать: вот уже два дня Йегер торчит в больнице, боясь даже на пять минут отойти из палаты, где лежит девочка, о которой он когда-то поклялся заботиться. Микаса… бедный, потерянный ребенок — приемная дочь его отца, цветок, выросший на пепелище и безжалостно растоптанный тем, кто был дня нее светом.       Девять лет назад, когда дедушка и бабушка взяли под опеку детей Гриши и его второй жены, погибших во время массовых беспорядков, угрюмая девочка, перенесшая за меньше чем десять лет своей жизни слишком много утрат, вызывала куда больше беспокойства, нежели энергичный и пылкий Эрен. Их социализация в новом городе шла плохо, оба скучали по родным местам, вначале даже были враждебны к ним и, в особенности, к нему, но, со временем это прошло.       Едва все уладилось, как бабуля слегла. Около года Микаса заботилась о ней и пыталась выходить, но та все же скончалась. Гибель жены стала слишком большим потрясением для мистера Йегера, и Зик был вынужден отправить его в психиатрическую лечебницу. Только-только окончивший обучение в университете, Йегер вернулся домой, оставшись единственным опекуном двух проблемных подростков. В спешке найдя работу, он почти все время пропадал на ней, пытаясь выплатить долги за лечение бабушки и одновременно прокормить три голодных рта. Времени на них он почти не находил, и они оказались сами по себе. Все было тихо первое время, а потом…       Потом Эрена поймали за хулиганство, приговорив к общественным работам, и это свалилось на голову Йегера, словно снежный ком в летний день. С каждым годом все лишь ухудшалось: постоянные драки, избиения на почве ненависти, неонацистские лозунги и прочее, и прочее. Брат помешался на этом, вступил в подпольную организацию и долгое время мутил воду, в один день попросту исчезнув из города на полгода.       Как бы они ни старались, его ничто не брало, и на Микасу это действовало явно куда как хуже, чем на него. Йегер пытался, поддерживал ее, как мог, но она все больше и больше закрывалась в себе. Он заметил, что Аккерман подсела на антидепрессанты, насильно вел к психотерапевту, выкидывал ее таблетки, но от этого стало только хуже: в попытке унять поглощающую ее боль, она стала принимать кое-что похуже, и Зику пришлось отправить ее в наркологический диспансер.       Микаса поправилась: казалось, ей действительно стало лучше, и они вновь вернулись к мирной жизни, которая разрушилась в миг, когда они узнали, что Эрена арестовали после теракта в Либерио, и он обвиняется в подготовке террористического акта. Пока он бегал туда-сюда по судам, пытаясь выбить встречу с братом, она словно вовсе выпала из жизни. В день, когда Эрену дали двадцать лет, Зик, весь опустошенный и разбитый, вернулся домой лишь за тем, чтобы обнаружить ее на полу ванной, с разорванными венами на обоих предплечьях, но, хвала Мирозданию, все еще живую.       Иногда он размышлял над тем, почему на их долю выпало столько всего? Когда-то они все были счастливыми детьми с любящими семьями, но потом жизнь, шаг за шагом, отняла у них все, чем они когда-либо дорожили, надломила их, и вот, он один сидит у ее больничной койки, хватаясь за холодные пальцы, и молится всем богам, отчаянно прося не забирать у него и эту запутавшуюся несчастную девочку с разбитым в клочья сердцем, несмело бьющимся в ее груди.       Пусть она только выживет, и он сделает все, лишь бы вернуть ей улыбку, утерянный свет во взгляд пустых черных глаз, он окружит ее любовью и заботой, в которой она так нуждалась все эти годы, придаст ее жизни новый смысл и исправит все ошибки, что совершал. Микаса должна выжить, иначе он попросту не выдержит. Всю свою жизнь он был сильным, сначала для отца и матери, потом не желая беспокоить дедушку с бабушкой, а после ради благополучия младших. Он постоянно заботился о ком-то, жил, пытаясь обеспечить свою семью, но никто никогда не спрашивал, как он справляется, даже не задумывался, насколько ему было тяжело на самом деле. Зик всегда закрывался в себе, пряча свою боль за добродушной ухмылкой, Эрен только и делал, что кричал на весь мир, выплескиваю весь разъедающий его изнутри яд наружу, а Микаса заливалась тихонько горькими слезами и отчаянно бежала от цепких рук агонии, гнавшейся за ней долгие годы.       Но теперь… теперь все по-другому, просто не может быть иначе. — Зик…       Тихий голос, больше походивший на шелест ветра, заставил его распахнуть глаза и встрепенуться. Вскочив с кресла, Йегер, не удержавшись на нетвердых ногах, упал на колени, ухватившись за ее руку, словно утопающий, и с внутренним трепетом взглянул в осунувшееся лицо Аккерман, на котором чернело два глаза. — Ты спас меня, — прошептала она едва слышно. — Спасибо…       От усталой и неуверенной улыбки, расцветшей на ее губах, мужчина ощутил, как гулко забилось собственное сердце и разрыдался то ли от отчаяния, то ли от облегчения. Она выжила, не оставила его совсем одного в этом мире, улыбнулась через боль и грусть, поглощающую ее столько времени, и, кажется, наконец поняла.       Да, он спас ее, но теперь Зик осознал, что, на самом деле, это она спасла его.