Истерзанные

***

      Если бы кто-нибудь задал вопрос: «какого быть богом?», ответ Зика был бы лаконичен – скучно до жути, и брат с ним согласился бы. В отличие от всех остальных тем, хоть здесь их мнения не расходились, что само по себе уже являлось нонсенсом, ведь все время, когда они не бездельничали, слоняясь по бесконечному измерению, блудные сыновья только и делали, что пререкались по мелочам, связанным с судьбой обитателей Земли.       Будь возможность отмотать время назад, Зик не стал бы ловить головушку братца, позволив коалиции сравнять Парадиз с землей, а сам принял бы смерть, как знак милосердия, вот только тогда он не то, что не имел понятия о божественном заточении, на которое обречет себя, но еще и глупо верил, что сумеет решить все относительно мирно вместе с Эреном, не ведая о его настоящих намерениях, граничивших с поистине безумной божественной логикой, коей не мог обладать обычный человек, взращённый молоком матери. Впрочем, на то был простой ответ: титан, стремившийся к свободе, но не собственной, нет.       Как поведал однажды брат, замысел заключался в освобождении людского сознания от оков многовековой ненависти и построении новой цивилизации на руинах старой. Убив миллионы, он стер память элдийцев обо всем случившемся за последние годы и о титанах. Со смертью последней Аккерман, хранившей память мира, история предалась забвению, но уничтожить координату, избавив тем самым мир от постоянной угрозы, а самих себя – от бесконечного заточения, они не могли: даже без ритуала королей сила первородного титана каждый раз переходила к новорожденным. Только вот, в миру, где не было настоящих угроз и знаний о титанах, до сих пор ни один обладатель силы так и не осознал мощь, которой обладал, хотя и они с Эреном сделали все возможное, чтобы закрыть тем доступ ко всем способностям, но саму титанизацию предотвратить они были не в силах.       Так братья и наблюдали за короткой жизнью ни в чем неповинных детей, погибающих, едва ли познав хоть что-то в тринадцать лет. «Это малая цена за мир», - говорил Эрен, когда неутешные родители хоронили единственного ребенка. «Эвтаназия тоже являлась таковой», - мрачно отвечал Зик, оплакивая не первое и, увы, не последнее дитя, ставшее жертвой проклятья мертвой богини.       Заняв место Имир в Путях, (Эрен – добровольно, а Зик – по стечению обстоятельств), братья стали богами нового мира – столь же могущественные и глухие к мольбам людей, как те придуманные божества иных народов, о которых Зик читал когда-то. За все время они ни разу более не вмешались в судьбу мира, играя роль наблюдателей, что, на самом деле, являло собой наискучнейшее представление с одним и тем сюжетом, повторяющемся из раза в раз.       Подобное существование не могло не содвигать на свершения, и каждый из них развлекался, как умел. Эрен с его персоналистскими воззрениями нашептывал всякое разным диссидентам и наблюдал за их борьбой с обществом, изредка развлекаясь созиданием чудес природы, а Зик, наоборот, интересовался учеными и их исследованиями, следя за их деятельностью, а вскоре вовсе увлекся написанием философского труда, который по окончанию собирался передать людям. Конечно же, затея это была обречена на провал: Эрен никогда бы не позволил призвать Основателя, но что другого оставалось у Зика в этом бесплодном мире? «Не хотел бы ты покинуть эту пустыню? Разве недостаточно нам страданий?», - взывал он к Эрену, в очередной раз лепившему что-то невразумительное. «Считай это песочницей», - тот, как всегда, пожимал плечами. – «Не будет нам покоя и не будет освобождения».       Это самобичевание являлось теми оковами, что не давали им дышать полной грудью. Часто Зик ненавидел брата за все, на что тот его обрек, но понимал, что иного варианта для него никогда не существовало. Ни для кого во всем мире не было иного пути. «Все дороги ведут в Рим, не так ли?», -- этот вопрос он озвучивал каждый раз, когда пересекался с братом в Путях, на что тот лишь закатывал глаза, понимая, что Зик не собирается объяснять, что это за место вообще такое.       Во внешнем мире прошло двести лет, что для них ощущалось как мгновенье и многие тысячелетия одновременно: Зик давно потерял ощущение времени, ориентируясь исключительно по земному, когда люди наконец совершили нечто такое, чем привлекли их внимание. «О!», - в отличие от брата, напряженно наблюдавшего за научным докладом, Зик был в приподнятом настроении. – «Им удалось-таки расшифровать геном субъектов Имир. Конечно же, вскоре они надумают сравнить его с ДНК людей, столь загадочно вымерших в течение короткого времени, и, безусловно, они обнаружат источник титанизации. А там, ты и сам знаешь, что не ровен час – люди выведут титанов экспериментальным путем. Возможно, даже до нас добраться умудрятся».       Эрена, правда, его спич отнюдь не впечатлил, хотя и раздражил неимоверно. Говорить на эту тему тот отказался и ушел, оставив брата в одиночестве наблюдать за успехами науки. Зик не знал, сколько именно тот отсутствовал, но к моменту возвращения его предсказание о выявлении различия геномов нынешнего человечества и материковых людей уже сбылось. «Думаешь, мы можем как-то разрушить их исследование? Стереть память или что-то в подобном роде?». «Мочь-то, безусловно, можем, но смысл?», - отвечал Зик, видя, как темнеет лицо брата. – «Это лишь отсрочит неизбежное. Марлейцы уже делали подобные открытия раньше. Мы не можем до бесконечности тормозить движущийся поток. Рано или поздно, они все равно пройдут этот путь».       Молчал брат долго, размышляя над его словами и явно терзаемый сомнениями, наконец поднял на Зика решительный взгляд, которого на лице Эрена тот не видел уже многие столетия. «В любом случае, негативного окраса больше не будет так же, как и непримиримых различий. Нет больше того, кого можно объявить источником всего зла, так что… пожалуй, ты прав.»       Еще сотню земных лет они судорожно наблюдали за изучением природы титанизма, сами до конца не веря в столь мирное и беспроисшественное исследование. До мира Путей, правда, ученые умы так и не добрались, но научились отключать функции группы генов, отвечающих за титанизацию и связь с Путями, благодаря чему все больше детей рождались без данной мутации.       На усыхание древа, посаженного Имир, ушло больше трех веков, и последняя веточка угасла, а вместе с ней рассыпались и само измерение Путей, унеся вместе с собой память о прошлом и двух братьев, наконец, освободив их из полутысячелетнего заточения.