Истерзанные

***

      Люди восхищаются им, боятся и презирают — к этому Леви привык. Настолько, что перестал пытаться что-то изменить, пропуская мимо ушей треп Ханджи о том, что пора бы уж остепениться, завести семью и прочее, а многозначительное молчание Майка, когда Петра выходила из кабинета, передав документы на подпись, и вовсе игнорировал. Конечно, столь рьяное желание подтолкнуть его к отношениям лишь еще больше портило все призрачные шансы на то, что Аккерман когда-нибудь все же решится, как выражалась очкастая «Осчастливить избранницу души». Так-то и вышло, что к своим тридцати четырем Леви сделался уверенным холостяком, из-за чего даже обычно любившая почесать языком в спорах о личной жизни Зое перестала доставать капитана.       Какой, в конце-то концов, из него муж или отец семейства? И зачем, собственно? Сдохнет ведь за Стеной, а на пенсию вдовы разведчика даже собака месяц не проживет. Ханджи называла за подобные суждения его циником, но у Леви было более подходящее определение — реалист. Не понаслышке знает, какова доля матерей-одиночек, а уж плодить очередного потенциального голодного оборванца он точно не собирался — вон, и так после прорыва Марии вся страна ими кишит.       Правда, единожды даже в его броне сумели найти брешь, а удар пришел от того, от кого сентиментальной чуши ожидаешь в последнюю очередь: командор собственной персоной, как никак. Помнится, то было перед походом за Стену: они все готовились к выходу на рассвете и где-то в стороне Майк с Нанабой о чем-то перешептывались, не замечая ничего вокруг. Леви, когда приметил, что Смиту до лампочки его рассуждение о состоянии экипировки, хотел уже гордо удалиться восвояси, но, как оказалось, о его присутствии Эрвин не забывал. — Как это прекрасно, когда сердце бьется ради кого-то еще, — произнес он с долей горечи, не сводя глаз с пары разведчиков. — Не думаешь? — Думаю, что голова твоя забита не тем, чем должна, — проворчал капитан, на что Смит лишь добродушно улыбнулся. — Тоже мне, поэтическая душа. — Пожалуй, ты и прав, — медленно покачав головой, он аккуратно погладил лошадь по загривку. — Для таких, как мы, это стало бы лишь обузой…       Тогда Аккерман едва ли обратил внимание на последнюю фразу Смита, слишком занятый другими делами, но теперь, когда тот погиб потому что Леви решил так, воспоминания о коротком и бессмысленном диалоге все чаще посещали его, и один вопрос не давал ему покоя: какие такие? Что за сходство Эрвин видел в них? И даже если оно было, то что значило?       Тот рыжий мальчишка с безумным взглядом назвал Эрвина дьяволом, недостойным спокойной смерти. Тем, в ком нуждалось человечество: человеком, способным отринуть все для достижения цели, но какой ценой? Стоил ли целый мир и счастье глупых детей его жертвы? Достоин ли он был такой скорой кончины? Неужели его, Леви, ждет такая же смерть? А впрочем, кто ему позволит? Сдохнет, скорее всего, на последнем издыхании, истрепанный хуже последней собаки, а всякие уроды продолжат орать что-то о недостаточности его жертвы или что не так уж сильно он посвятил свое сердце. Вряд ли даже после смерти его оставят в покое.       Внезапно для самого себя, капитан обнаружил, что только находясь на самом дне, такие, как он, начинают лицезреть то прекрасное, чего лишены. Вместо черствой озлобленности ближе к сорока Леви обрел некое смирение с судьбой, с отдаленной тоской в душе наблюдая за юнцами, чьи сердца бились ярко и прекрасно, угасая как восковые свечки на рассвете.       То был второй отряд капитана и третья семья, к которой он привязался. Как всегда, несменяемым был лишь он сам. Вот Фарлан-Гюнтер-Жан, Оруо-Конни и Изабель-Петра-Саша… Очередная невинная душа, на которую Аккерман не может не смотреть с щемящей болью в груди.       Леви лжет всем и вся, но обмануть Эрвина ему не удалось: не женится и не строит отношений он не потому, что не хочет, нет, а по той причине, что девушки, которым удается пробудить в нем самое лучшее, умирают, толком не пожив, и каждый раз он возлагает цветы на их свежие могилы, не роняя ни единой слезинки, но ощущая то, как все тяжелее давит в груди.       Леви почти сорок, когда мир гибнет на глазах, забирая последнюю, кем он дорожил, и все, чего желает его искалеченная душа, так это мести и смерти, чтобы наконец сломать цепи, сковывавшие его жизнь с самого рождения.