Всадница Корант

Почти с самого рождения Киристи знала, что ее мать Ферн искренне ненавидит своего отца. Вернее, не Ферн – так ее называла только бабушка, чье имя даже не сохранилось в летописях – но «дочка Ганнелла», того самого Ганнелла, торговца-подмастерья, что объездил половину Перна, посетил множество холдов и все шесть Вейров, водил дружбу с Лордами и пользовался личной благосклонностью Госпожи Форта Налайи, которая обожала покупать у него яркие истанские платки, напоминавшие ей о далекой родине. Неунывающий Ганнелл, душа компании, чья белоснежная улыбка сияла ярче Сестер Рассвета, а неукротимый нрав отпугивал даже оголодавших диких стражей; Ганнел-без-колес, бродивший по всему Северу лишь с объемистым вещевым мешком, куда умудрялся складывать все свои пожитки, от драгоценного жемчужного ожерелья или хитрого приспособления Древних до куска черного хлеба, завернутого в салатный лист; Ганнелл-непоседа, нигде не остававшийся больше чем на семидневку, последним укрывавшийся в холде во время Падения, последним встающий из-за стола во время пиршества!.. Ганнелл, чья семья, несмотря на его вечные разъезды, едва сводила концы с концами в бедной деревеньке на Исте: красавица-жена, которой некогда шептал он жаркие слова любви, постарела до срока, почти ослепнув в дымной коптильне и иссохнув на соленом морском ветру, тогда как единственная дочь, едва встав на ножки, была вынуждена сесть за плетение ярких бус на продажу бродячим торговцам, мечтавшим урвать хотя бы кусочек удачи ее знаменитого отца. Пока весельчак Ганнелл, раскрасневшийся от бенденского вина, в очередной раз тешил собравшихся на Встречу гостей рассказами о своих странствиях или щедро платил за собутыльника, оставившего свой кошель в ловких руках карманников, Ферн с матерью грызли сухую рыбу и топили очаг собранным на пляже плавником, потому что с приходом штормов рыбаки прятали лодки в сараях, а на хорошую еду и черный камень нужны были деньги – настоящие марки, не те осьмушки, которые время от времени доходили до Исты с очередным попутчиком, чьей совести хватало оставить-таки на дне доверенного мешочка хоть несколько жалких монет. А бабушка искренне радовалась, получая эти подачки от собственного мужа. Даже под конец жизни она так и осталась влюбчивой девицей, некогда польстившейся на смазливую мордашку, и до последнего дня без лишних жалоб тянула единственную дочь, знать не знавшую как выглядит ее горе-папаша. Лишь после смерти матери, перейдя на воспитание к какой-то дальней родне, Ферн узнала, какую «тяжкую» жизнь вел Ганнелл в «дальних холодных краях», как невыносимо страдал, ночуя в сухой постели и от пуза наедаясь дешевой мясной похлебкой с чесноком. После этого даже наималейшее желание повстречаться с родителем у нее окончательно исчезло, и через много Оборотов, когда тело Ганнелла (судя по кое-каким слухам, до белых файров напившегося на Рождении и рухнувшего в яму с огненным камнем) доставили в родную деревню, хоронить его пришлось за счет Холда, и только благодаря всадникам Форта, позаботившимся о надгробии, Киристи вообще знала, где лежит в земле ее дед. Ненавидела ли она его так, как мать? Вряд ли. «Ганнелл» для нее было всего лишь именем, так же, как и имя ее собственного отца, утонувшего в море незадолго до ее рождения (впрочем, Ферн недолго горевала, а ее новый муж оказался более удачливым и, что важнее, прибыльным приобретением), тогда как надгробный камень на берегу – славным убежищем от деревенских хулиганов, рассказывавших про заброшенную могилу всякие небылицы. В благодарность Киристи даже носила дедушке цветы и время от времени осторожно расспрашивала мать, каким он был – та, наконец-то зажив в относительном достатке, начала относиться к ее расспросам чуть менее категорично – а когда камень с эпитафией окончательно разрушился, девочка дала себе обещание, что будет присматривать за могилой до тех пор, пока не сможет восстановить надгробие в прежнем виде… Но кто бы мог подумать, что для этого ей понадобится помощь бронзового всадника?