Книга тайных троп: Колесо года

      …Ольха предпочла бы находиться рядом с мужем и детьми, но Брес даже ее к ним не пустил. Разместив всех прибывших из замка Лох Эске и разогнав детей спать, ведунья осталась совершенно без дела — и глухая тоска и отчаяние накатили с удвоенной силой. Просто выть захотелось. Женщина, конечно, понимала, что надо держать себя в руках ради детей и надежды на возвращение родных, но ничего не могла с собой поделать. Метаться по отведенным ей покоям в какой-то момент стало невмоготу, и оборотница упала на кровать, бездумно глядя в потолок. И хорошо еще, что дети этого не чувствовали: Ольха отсекла свои эмоции от них, сама же впитывая и стараясь уменьшить их собственные тоску и горе.       От переживаний, мучений и глухой злости, а также от хлопот, возложенные на ее плечи Бригитой, вместе с которой волчице пришлось расселять прибывших и помогать им устроиться, сил совсем не осталось, и ведунью все-таки сморило. Привиделся ей собственный сад — не тот, что был разбит во дворе донегольского замка, а тот, что является отражением ее же души на Изнанке — когда-то давно Айвэн показывал его ей. Как и прежде, сад делили поровну светлый день и лунная ночь — но сейчас солнце и луну скрыли кромешные тучи, и выглядело чудесное место сирым, а в оттенках обеих половин неравномерно серым. На зыбкой границе светло-серого и почти черно-серого стояла избушка на ножках-сваях, какие обыкновенно описывают в русских сказках, а на пороге распахнутой двери той избушки сидел, свесив ноги, светловолосый шаман — по виду совсем как живой, только на груди вместо сердца зияла огромная черная рана.       Муж в свое время обучил ее некоторым премудростям, связанным с миром снов, который и ведунье то и дело подкидывал сюрпризы. Так что оказавшись вдруг в своем саду, Ольха насторожилась, но вперед пошла, а когда увидела на крылечке ее дома мужа — и вовсе сорвалась на бег. Никто не мог знать об этом месте, кроме нее и него.       — Любимый! — женщина затормозила лишь в последний момент. Сейчас ее волчица стояла рядом с ней, отдельно, и они обе чуяли, что пахнет от сидящего на крыльце мужчины мертвечиной. Лицо Ольхи исказила гримаса страдания, а на глаза навернулись слезы. — Айвэн… — ведунья протянула руку и дрожащими пальцами коснулась его ледяной щеки.       — Родная, — он улыбнулся ей, беря за руку. Ледяной холод исходил от него, а глаза были блеклыми и не содержали ни капли тепла. — Не плачь, родная: когда ты проснешься, Наари и Лиам будут рядом с тобой. И мы будем вместе — только нужно немного подождать. Я задержусь ненадолго.       Ольху этот холод не пугал, она сжала его пальцы в ответ, а потом и вовсе обняла, прижимаясь и всхлипывая.       — Я не должна была вас отпускать, должна была почуять неладное… — сипло выдавила ведунья. — Должна была уберечь и не уберегла, — женщина осеклась. — Почему ты задержишься? — разноцветные заплаканные глаза посмотрели на мужа с беспокойством, а сама Ольха напряглась, готовясь услышать что-то плохое.       — Потому что Диану нужно время, чтобы вырастить новое сердце, — так же спокойно и мягко объяснил Айвэн, взяв ее лицо в ладони. — Черепно-мозговую травму исцелить намного проще, но мне ведь вырвали сердце. Тело без него не живет, любимая моя. Это было сделано для того, чтобы разлучить нас навсегда — но Кейтленн ничего не знает о нас и о том, на что мы способны. Эти три дня, которые вы сократили тропой, я все время был рядом и даже сейчас не даю старухе добраться ни до кого из вас. Ваш сон будет спокоен, и никакая беда не настигнет. Но я здесь не только для того, чтобы сказать об этом, родная: я пришел, потому что мы с тобой должны сделать важное дело.       Ольха закусила губу, но у нее все равно вырвался сдавленный стон-взвой: не только она страдала, но и ее внутренняя волчица, у которой точно так же отобрали пару. Ведунья потянулась к Айвэну и коснулась губами его ледяных губ в то время, как ее мохнатая спутница крутилась у них под ногами.       — Прости… Наша семья едет в Ирландию. Отцы почувствовали неладное, — ведунья тихо вздохнула, всхлипнула, но все-таки спросила: — Что мы должны сделать?       — Я знаю: утром они будут уже в Донеголе. А ты объяснишь, куда им идти, и скажешь Бресу, чтобы он провел их, — мертвец плавно отстранил от себя жену и поглядел на волчицу. — Не стоит долго прикасаться ко мне: иначе я вытяну жизнь из вас обеих, — объяснил он, спрыгнул с порога на землю и позвал за собой. — Идем, родная: мы пройдем по Изнанке и придем на территорию Кейтленн. У фоморов и туата тоже есть места, в котором душа имеет свое отражение. Христианская традиция отрицает наличия души у всех, кроме людей, но правда — иная. Мне понадобится твой совет, когда мы туда доберемся.       — Хорошо, — Ольха с трудом заставила себя отстраниться и больше не касаться мужа. Она не боялась, но, если ей вдруг поплохеет, дети испугаются и остальным это добавит проблем. — Идем, родной, чем могу, я окажу помощь.       И они двинулись в путь, пешком по тропинке, которая вела с территории Ольхи. Пересекали поля и быстрые реки, леса и равнины до тех пор, пока те не сменились болотами и голыми скалами. Там, на берегу моря, они увидели окутанный туманом остров, и Айвэн без колебаний ступил на воду, словно та была твердой поверхностью. А вот Ольхе пришлось искать брод и перепрыгивать с камня на камень.       Когда они поднялись берегом выше, перед ними раскинулся каменный лес. Сотни менгиров взмывали ввысь тупыми концами, на каждом были высечены изображения: у самого берега — множество битв, смакование расправы и попрание поверженных врагов. Отчетливо выделялся серым камнем менгир, появившийся, похоже, совсем недавно: изображение на нем рисовало Этайн, державшую в руке кровавый комок над распростертым мужчиной, в котором ведунья узнала того, кто шел рядом с ней.       — Этайн? — Ольха опешила. — Но это ведь не могла быть она! Что этот рисунок означает? — в своей дорогой подруге, которая ненавидела свою фоморскую родню едва ли не больше всех их вместе взятых, женщина не сомневалась, так что увиденное заставляло беспокоиться и хмуриться. Уж не в этом ли крылась причина недомогания матери Луга?       — Настолько ненавидела свою фоморскую родню, что отреклась даже от имени, — прочитал ее мысли Айвэн. — Но даже люди его запомнили, а родная мать — что уж о ней говорить. Кейтленн похитила душу Этлиу, своей дочери, которую мы сейчас зовем Этайн, заперла в теле девицы, которую подвергли ритуалу, схожему с тем, что приготовили для Инис, для того, чтобы душа несчастной служила им в фоморском обличии, а ее тело стало тюрьмой для Этайн, — он указал на менгир. — Когда я, Наари и Лиам прибыли к зданию суда, чтобы разузнать о поданном иске, братья Тауэр — а на деле туата-союзники фоморов — уже ждали там. Они предложили обсудить наше дело в конторе юриста — и я совершил ошибку, потеряв нюх. Именно в конторе нас ожидала Этайн — и, как только я узнал ее душу, братья бросились на нас и убили детей. А Этайн, принужденная силой своей матери, расправилась со мной лично.       — Я вырву этой старухе ее сердце и заставлю сожрать! — разъяренно прорычала Ольха. — За нашу семью и за Этайн, клянусь силой, данной мне матерью Макошью и отцом Велесом, живой ни она, ни сыновья Туиреанна не уйдут, — как недавно ведунья предавалась горю, так сейчас она вспыхнула яростью. Вся ее суть восставала против такого извращенного злодейства, задевшего не только ее семью. Ведуны призваны самими богами бороться со злом, ну так она выполнит то, для чего ей сила дана. — Что мы сейчас можем сделать? — рыкнула ведунья.       — Мы здесь, чтобы рассечь связь между Кейтленн и дочерью, чтобы ту стало возможным вернуть. Отсюда можно сокрушить саму душу и утащить ее в царство мертвых — но ты, любимая, нужна здесь, чтобы не дать мне уйти, — Айвэн взглянул на жену с нежностью. — Погибнув, я стал сильнее и могу то, чего не мог раньше, у меня получится разрушить душу старухи — а ты станешь моей дорогой к живым. Когда же старуха лишится души, одолеть ее в тварном мире не составит труда.       — Хорошо, — нежный взгляд укротил ярость, — тогда ты действуй здесь, а в тварном мире она будет моей добычей по праву кровной мести, — Ольха все-таки привстала на цыпочки и вновь поцеловала холодные губы. — Я готова делать все, что понадобится.       — Мы почти пришли, — он остановился и указал на крепость, вставшую перед ними.       Это оказалось отражение крепости на острове Тори, да и весь сад Кейтленн немало напоминал резиденцию Бреса. Только густой туман скрывал основание стен, словно снегом, лег на каменистую землю в лесу, деревья в котором заменяли менгиры. Кроме них, воздух наполняли призраки.       Точнее, если вглядеться, призраки были нематериальны. Юная высокая девушка, полупрозрачная и мерцающая, танцевала на туманной поляне, а вокруг нее ходил кругами, играя на инструменте, отдаленно похожем на скрипку, рослый юноша, глаз с нее не сводивший. Оба были ладно сложены и прекрасны, они смотрели друг на друга с любовью. Эти призраки исчезли, и вместо них возникли другие: эта же пара качала на руках младенца, когда девушка выгнулась вдруг дугой и закричала, прозревая будущее и оглашая каменный лес страшным пророчеством. Затем и эти исчезли, а их место заняло новое видение: утирая слезы, девушка запирала на ключ дверь высокой башни, а юноша рядом с ней, уже мужчина, что-то наказывал двенадцати женщинам. Последнее видение: обнявшись, пара стоит друг против друга, и девица сердито и грозно приносит клятву убить любого и всякого, кто бы то ни был, кто посмеет разлучит ее с любимым супругом, будь то даже отпрыск их собственной крови.       — Что это? — нахмурилась Ольха. — Иллюзия? Все же было совсем не так… — она уже знала реальную историю. При рассказе Бирог ведунья не присутствовала, но Этайн все рассказала сама. И то, что она видела сейчас, казалось странным.       — Нет, родная, — качнул головой Айвэн. — Это не морок, но истинные воспоминания. Будь это морок, ложные картины прошлого оказались бы самообманом, но это то, что Кейтленн хранит в своем сердце тысячи лет. А то, что помнит Этайн, случилось потом. Смотри внимательнее, родная: похоже, что вот он — момент, когда любовь и страх потери начали превращать прекрасное в одержимость и ненависть.       — Это была не любовь, а эгоистичная страсть, — Ольха с отвращением дернула плечом. — Нельзя любить мужчину и не любить собственное дитя — твое и его продолжение, — возможно, ведунья и ошибалась, меряя все по себе, но воспитание и, более того, волчья суть, не давали понять поступка фоморской королевской четы. Даже получив подобное пророчество, ни она, ни Айвэн не подняли бы руку на своих детей и внуков, появись те у них, они бы нашли способ избежать своей судьбы, но не мучили бы долгожданных и любимых малышей. — Что мы будем делать сейчас, любимый? — женщина отвернулась от видений и посмотрела на мужа.       — Как бы то ни было, Кейтленн сделала выбор не в пользу дочери, — он покачал головой. — А Балор посчитал себя неуязвимым, сочтя, что дочь взаперти не сможет родить внука. Только его же самого самоуверенность и сгубила, когда он выкрал корову Киана, что в итоге привело того в Стеклянную башню. Теперь, любимая, тебе нужно выпить крови, — он развернул ладонь руки вверх перед ней. — Только не больше глотка, иначе ты не сможешь вернуться. Кровь станет веревкой, по которой я найду путь обратно к тебе из страны мертвых, и она же даст тебе силу, чтобы выполнить то, для чего ты здесь, и силу проснуться, — он указал на крепость и снова повернулся к жене: — Я войду туда, а ты уничтожишь все, что здесь есть — и крепость тоже, и остров, пока не останется пустота. Любым способом, разбивая само пространство на тысячи осколков, — он помолчал. — Сейчас пришло время расстаться.       — Я все сделаю, — пообещала твердо ведунья, а потом шагнула к Айвэну, обняла его за шею одной рукой, а второй накрыла грудь, где на месте сердца зияла страшная рана. — Мы с детьми будем ждать твоего возвращения, любимый. И если вдруг понадобится, я сама пойду за тобой в земли мертвых, — Ольха приподнялась на цыпочки и коснулась губ супруга поцелуем, таким жарким, что даже ледяные губы на миг потеплели. После чего отступила, взяла его руку и вонзила клыки в ладонь, делая глоток. Ледяная, стылая кровь обожгла гортань, да и вкус удовольствия никакого не доставил, но Ольха только вздохнула. — Иди, пока я еще могу тебя отпустить, — тихо сказала она, отступая от Айвэна, — иди и возвращайся к нам живым.       Он улыбнулся, сделал пару шагов назад, развернулся и направился к крепости. Из прокушенной ладони на камни капала кровь, отмечая след, и каждая капля оставляла дымящуюся ямку, будто не кровь то была, а кислота.       Чем дальше уходил мертвый шаман, тем выше росла над ним его же собственная тень, словно выражая собой ту потустороннюю силу, что Айвэн приобрел после смерти. Тень сравнялась высотой от фундамента до крыши со всем строением, а потом шаман достиг ворот, коснулся их — и прошел через них прямо насквозь. Поднялся недобрый ветер, призраки, все так же витавшие всюду, окрепли, уплотнились — исказились, скривившись, и закричали беззвучно.       Ольха еще пару мгновений наблюдала за мужем, а потом закрыла глаза, прислушиваясь к тишине и меняясь. Современное платье сменили штаны и рубаха, расшитая по вороту узорами и подпоясанная таким же узорчатым поясом, на плечи лег плащ из волчьей шкуры, а на ногах возникли скорее мужские, нежели женские, сапоги, лоб же сковало медным обручем с выписанными на нем узорами и славянскими рунами. Ну, а в руках возник самшитовый посох с серебряной дубиной на конце, тяжелый даже на вид, но ведунья легко удерживала его одной рукой и так же легко взмахнула им, опуская тяжелое навершие на первый менгир. Брызнули каменные осколки, и ведунья довольно улыбнулась, а потом прошла дальше, читая заговор и орудуя посохом как дубиной. Впрочем, это и была дубина, которая, по легендам, выкашивала врагов не хуже меча-кладенца. Сейчас же ведунья крошила каменные глыбы, выплескивая весь свой гнев и призывая в помощь своих покровителей. В отличии от ирландских божеств, славянские редко надолго покидали светлый Ирий и задерживались на земле, но на зов отчаянно нуждающихся в них откликались всегда. Вот и сейчас мелькали перуновы молнии, крошащие пространство наравне с посохом ведуньи, ибо не было для божеств преград. И когда все было кончено, только едва заметный серый дымок вился над обломками того, что некогда было каменным лесом и крепостью. Да Ольха стояла, тяжело дыша и опираясь на посох, мысленно благодаря светлого Перуна за ниспосланную ей силу.       Само пространство, однако, еще стояло, а сил на то, чтобы разбить и его, уже не осталось. Каменистую землю острова усеяли обломки, над которыми курился багровый дым. Резко и пронзительно понесся над ними чей-то неистовый лай — и вот на ведунью с безумным лаем понеслась целая стая белых собак с алыми ушами, стоящих торчком.       Они неслись на нее — а в жилах Ольхи вдруг вспыхнула кровь. Ей показалось, будто бы обнимают ее родные руки, и голос, который был ей так дорог, шепчет ей на ухо по-ирландски. Кажется, это были слова песни, той самой, какую муж любил напевать, укачивая детей. Слышались в ней любовь и бесконечная нежность — а потом Ольха сама вспыхнула неукротимым пожаром, каким обладал Айвэн, как если бы даже сейчас он мог передать жене свое пламя, отразившееся и в его сущности, и в самом имени*.       Ольха выпрямилась и зарычала, чувствуя, как зрение туманится от пелены слез. И шагнула вперед, вздымая посох. Отступать волчица не собиралась. На то она и волк, чтобы не отступать перед сворой собак. И пусть пламя — не ее родная стихия, но когда это пламя мужа, оно становится родным, и горит ярче, и бьет больнее, не только не подпуская свору к Ольхе, но и обтекая посох, даря ему новую смертоносную силу. Еще один шаг. Пламя ширится, растет, охватывая и безжалостно сжигая собак, и не только их. Сама реальность начинает плавиться, и ведунья вновь шепчет заговор, вливая в чужую силу свои эмоции: гнев, горе, желание стереть до основания этот темный мир вместе с его создательницей; пылкая любовь к мужу, с годами ничуть не угасшая; нежная — к детям, которые будут ждать возвращение матери и отца. И, пожалуй, именно эти два чувства делали пламя ярче, горячее и злее, и росло, росло, пока не охватило собой все пространство, в котором осталась только она. Ни камней, ни призраков, ни самого пространства — только Ольха и затухающее пламя.       И в темноте пустого ничто раздался вдруг чей-то надсадный кашель. В образе жалком и блеклом, но в то же время пытаясь до конца держать голову прямо, на огонек последних языков огня, танцующими на кончике посоха, вышла девушка — та самая, чьи воспоминания гуляли по лесу менгиров тщедушными призраками. Ее изрядно шатало, точно на сильном ветру, и, добредя до ведуньи, она рухнула на колени и, сидя, сжалась, обняв себя руками под дырявым плащом.       — Кха-кха… — кашель никак не хотел униматься. С каждым спазмом силы покидали девицу вместе с жизнью, но она все же зачем-то пришла. — Должно быть, ты уже празднуешь победу, кха-кха… Скажи мне, Альдер, — она подняла на нее черный взгляд, полный абсолютного равнодушия. — Чем ты в итоге отличаешься от меня?       — Чем? — Ольха наставила на нее посох. — Поступок твой и твоего мужа противоречит самой природе ведунов. Вы обрекли на страдания дочь, убили собственных внуков вместо того, чтобы вместе найти способ избежать пророчества и быть семьей. И, словно этого было не достаточно, ты покусилась на мою семью. Ты правда думаешь, что я могу такое простить? И ты, и те, кто сделал это с ними, поплатитесь, — голос ведуньи звучал очень спокойно и размерено. — Вы здесь, в Ирландии, любите взымать эрек за все. И я возьму свой эрек за мужа, дочь и сына. За мучения моей подруги. За мучения и ужас земли, которая боится возвращения Балора, — серебряная дубина взметнулась вверх, красным отблеском блеснул огонь. — У меня нет сострадания к тем, кто отказывается от своей плоти и крови и прикрывается при этом светлым чувством.       — Ты готова уничтожить всех, кто убил твоих родных, Альдер — и в этом ты такая же, как и я, — девушка улыбнулась, и в этой улыбке горело злорадство. — Как можно называть родным проходимца, который заделал ребенка Этлиу, и как можно считать своей кровью потомство, полученное обманом? По-твоему, всякая кровь от крови — родная? Как бы ты поступила, если бы узнала, что твой любимый погибнет и причиной окажется твоя новорожденная дочь? — Кейтленн вскочила на ноги и рявкнула страшным голосом: — Скажи мне, Альдер, что бы ты сделала на моем месте — и, может быть, я признаю твою правоту!       — Что бы мы с мужем делали? — на губах Ольхи появилась нежная улыбка. — Мы бы растили дитя в любви и ласке, искали способ спасти своих близких от ужасной участи. И не верили бы всему, что говорят пророчества. Не дочь и внук виноваты в ваших с Балором бедах — своими руками вы сотворили свою судьбу и теперь пожинаете плоды, ломая при этом чужие!       — Мы любили дочь и по-своему заботились о ней, — глаза юной Кейтленн горели злобой и гневом. — Единственное, от чего мы хотели ее уберечь — от связи с мужчиной! Разве так уж плоха участь дитя, живущего вместе с родителями? Совсем недавно то же самое готовили опекуны вашей новой Королевы — и что-то никто не взялся их осуждать!       — Заточить дитя в башне без родительской любви? В компании лишь служанок? — приподняла брови ведунья. — Ты никогда не думала, Кейтленн, что не сделай вы этого, сын Диана Кехта смог бы стать желанным зятем для вас? И все трое внуков не погубили бы Балора, а преумножили бы его славу? Что же касается новой Королевы — ее судьба действительно похожа на судьбу твоей дочери, вот только растили ее в любви и ласке, и она была окружена не пустыми слугами, а заботой. Но сейчас это беспредметный разговор. Я спрашиваю с тебя не за дела прошлые, а нынешние. За смерть моих близких и слезы тех детей, которые остались в живых. Здесь и сейчас я просто скажу тебе «до свидания» — а в реальном мире я приду за твоим сердцем. И сердцами сыновей Туиреанна, — тяжелая серебряная дубина неумолимо опустилась на голову королевы фоморов. В душе Ольхи не шевельнулось ни капли жалости. Свою судьбу каждый строит сам, и если в процессе он ломает чужие, то должен будет ответить за свои злодеяния.       В тот же миг молодая девушка превратилась в уродливую старуху, которой Кейтленн давно являлась как внутри, так и снаружи. Удар по голове вышел страшный, но королева фоморов не была бы столь сильной, если бы пала от первого же тычка. С хохотом ниоткуда она выхватила иной посох, резной он был и из дерева дуба, хотя его не смог бы срубить ни один меч, и острым концом наставила на ведунью.       — Только коснись конца этого посоха — и погибнешь навеки, — злорадно прошипела она. — Стоило больших трудов его отыскать, но оно того стоило — и потому ты никогда не встретишься со своим мужем!       — Ну вот ты и показала свое истинное лицо, — спокойно резюмировала Ольха, перехватывая свой. — Встречусь, — уверенно произнесла ведунья, — а вот тебе такое счастье никогда не будет доступно.       — И не мечтай! — фоморская королева вновь приняла облик юной девицы, уменьшившись в росте, став быстрей и проворнее. Ринулась в бой она первой, стремясь побыстрее достать противницу острым концом. В полной темноте не существовало пространства, которое могло бы одной из них или обеим дать преимущество, и лишь огонек на посохе Ольхи был единственным, что позволял видеть вокруг.       Ольха легко ускользнула, от удара, двигалась она не в пример спокойнее, размерено и ровно, не позволяя эмоциям взять верх над ней. Ведуны не только жрецы, но еще и воины, пусть ей было далеко до отца и братьев, но волчье чутье давало преимущество. За спиной ведуньи стояла ее волчица, и она должна была выбраться живой, а для этого повергнуть противника. Круг, еще один — ведунья держала дистанцию в свете оставшегося огня, рассматривая противницу и выискивая слабое место. Заметила одно и стремительно атаковала, серебряная дубина в навершие ударила в левое бедро фоморки, но закреплять результат Ольха не стала, вернувшись на безопасную дистанцию. Она же не берсерк, чтобы неразумно любой ценой рваться вперед. А силы пока у нее были.       Впрочем, и Кейтленн не уступала. В отличие от волчицы, она могла позволить себе пропустить несколько ударов, тогда как Ольхе достаточно одного, чтобы погибнуть. Причем этот посох нес смерть не только душе, но и телу. Фоморка подначивала себя эмоциями, но использовала их умело, атакуя снова и снова, превращая поединок в жестокий красивый танец. Один раз и Ольхе досталось посохом по хребту, на ее счастье — тупым концом, а не острым, но больше ни одной, ни второй не везло стукнуть противницу еще раз или два.       Внезапно на Ольху обрушился поток грязной воды. Кейтленн мстительно ухмыльнулась и повторила, успев обнаружить, что волчица до того сожгла все вокруг пламенем. Когда в третий раз ливень ринулся сверху, смертоносный конец чуть было не уперся в грудь Ольхи — но ее что-то выдернуло из-под удара, и это же что-то заставило ее руки сами собой вскинуться в защитном жесте, принимая на посох удар.       А волчья сила, удвоенная другим волком, помогла так выпрямить руки, отбрасывая от себя ведьму. И тут же атакуя сама. Посохи снова скрестились, и вновь Ольха отбросила смертоносный конец. Ей было значительно проще: поддержка мужа была незрима, но вполне ощутима и придавала сил. До такой степени, что серебро мощно впечаталось в грудь фоморки и сразу же в подбородок с неприятным острым хрустом.       Но даже сломанная челюсть не остановила Кейтленн, когда она, прищурясь, распахнула глаза, замечая не одну противницу, а сразу двоих. Ведунью и ее волчицу, что силилась напасть со спины, она воспринимала одним целым, но вот тень, стоявшая за спиной Ольхи, размытую и определенно мужскую, она видела так же ясно, как собственный посох. Осознав всю для себя опасность, фоморская королева перевернула посох исключительно острым концом на врагов, а ногой топнула, и по луже воды, по которой, разбрасывая брызги, они танцевали, побежали всполохи электричества — но раньше, чем Ольха наступила на воду, ее отбросило от воды и опрокинуло навзничь, а на лужу, вырвавшись ниоткуда, ринулась стена огня, превращая мокрую ловушку в водяной пар.       — Вот, значит, как… — сощурилась Ольха, вскакивая и встряхиваясь, и злясь все больше. И снова взмолилась богам. Потом с нее они за такую помощь спросят, но сейчас она была нужна, чтобы быстрее избавиться от старухи и вернуться в реальный мир. Сегодня боги были благосклонны к ведунье и откликнулись. Движение в какой-то миг замедленными, хотя и посох Кейтленн женщина вновь отбросила уверено и быстро, а в следующий момент атаковала сама, быстро и резко, по мужски. Но, собственно, Велес, к которому воззвала Ольха, был мужчиной, а еще — покровителем оборотней, и оборотническая сила вскипела, обостряя все чувства.       Удар не пропал даром: старуха вскрикнула, теряя равновесие, однако в падении успела задеть ведунью по ногам — чудо, что серединой, а не концом. Пламя бросилось теперь на нее саму, перекидываясь с горевшего конца серебряного посоха, охватило и принялось пожирать — а за пламенем ясно различалась мужская тень. Кейтленн отбивалась, сгорая, размахивая посохом направо и налево, пока случайно не огрела тупым концом по спине так, что затрещал позвоночник ведуньи — а затем охваченная болью Ольха смогла разглядеть, как сквозь огонь тень мужа плотно охватывает королеву фоморов и тянет под твердь необъятного пустого пространства, откуда та вырваться не могла, истошно пытаясь, но в конце концов, Кейтленн скрылась под твердью мрака, и Ольха осталась одна, в кромешной темноте, потому что все, даже дававшие свет язычки огня на серебряном посохе, безвозвратно погасло.       Велес покинул ее точно так же, как и все остальные. Оставшись совершенно одна, Ольха посидела, переводя дух, а потом поднялась. Тело болело, навалилась усталость, но ей еще надо было выбраться отсюда. Она помнила, что говорил Айвэн, а потому постаралась отрешиться от боли и прислушаться к его мертвой крови. Вместе с этим нахлынула и нежность: как бы ни помогали боги, но основную помощь она получила все-таки от мужа — и сердце сладко екнуло.       Мертвая кровь откликнулась Ольхе, и бледным маревом перед ней возникло и замерцало золотое Древо Миров. Прямо к ней тянулась широкая ветвь, и кровь шамана, что выпила Ольха, тянула туда — домой, к детям.       Ведунья улыбнулась мимо воли, и они с волчицей вместе ступили на эту ветвь. Шли долго, Ольха уставала все больше и дышать становилось все тяжелее, но у любой дороги есть свой конец. И в конце концов, волчица вывалилась из сна в реальный мир. И, не сразу открывая глаза, застонала: тело ломило так, словно ночью по нему промаршировало стадо слонов.       — Мама? Мама! — первым, она услышала, был голос младшего сына. Лиам и Наари, Лана и Ива — дети повалились к ней на кровать, облепливая со всех сторон, только старший, Ниалл, присел на тумбу возле кровати, скрестив руки и улыбаясь, а в дверном проеме стоял Брес, измученный и уставший, но глядевший на всю эту возню с глубоким удовлетворением. Он опирался на плечо рядом стоявшей Эрин, поддерживающей сына.       Сердце пропустило удар, и Ольха протянула руки, стараясь обнять сразу всех. Сесть только не смогла, в позвоночнике стрельнуло, и ведунья осталась лежать, постаравшись не издать ни одного болезненного звука.       — Вы вернулись, дети мои, — женщина с нежностью огладила лица Лиама и Наари и со слезами на глазах расцеловала всех детей, продолжая удерживать подле себя. Оставалось дождаться мужа — и счастье станет полным. — Я в неоплатном долгу перед тобой, Брес, — ведунья повернула голову и посмотрела на зимнего Короля. — Поздорову тебе быть, Эрин.       — Вы — мои подданные, уж мне ли не знать, что плох тот правитель, что не заботится о своих людях. О долге лучше не зарекайся, — прищурился зимний Король и присмотрелся внимательнее к ней. — Что-то ты неважно выглядишь, Альдер. Пожалуй, я позову сюда Диана, и он за тобой присмотрит. Что там случилось, во сне? Ты кричала и металась, а после вернулась такой, будто побывала в битве.       — Я благодарю тебя не как подданный, а как мать, которой вернули детей, — Ольха вновь погладила возвращенных Лиама и Наари по щекам и прижала к себе, хотя дети тут же попытались отстраниться в беспокойстве за мать. — В битве и побывала. С Кейтленн. Сегодня прибудет наша семья, в Донегол, и хорошо бы переправить их сюда, причем как можно скорее. Без наших с Айвэном отцов Этайн не вернуть.       — Ты сражалась с Кейтленн? — Брес переглянулся с Эрин, на его лице возникло так непривычное ему беспокойство. — Значит, вот что случилось.       — Я встречу Велеслава и Святослава и приведу их сюда, — сказала Ирландия, не утруждаясь напоминанием себе о том, что лишь ее сын и невестка знают путь на остров Тори, а так же необходимостью узнать приметы будущих гостей или что-либо еще: душа острова уже знала все, что ей нужно. Эрин покинула спальню.       Ниалл отделился от тумбы и присел на полу возле Ольхи:       — Отец был с тобой, верно? Я чувствую, что вы были рядом на той стороне.       — Спасибо, — Ольха кивнула Эрин и устало прикрыла глаза. — Да, — это был ответ сразу на вопрос Бреса и сына, к последнему ведунья протянула руку и ласково погладила его встрепанную шевелюру. — Мы сражались с Кейтленн, которая украла душу Этайн. Я в этом не сильна: ведуны всегда больше взаимодействовали с тварным миром — но наши отцы справятся. Айвэн чуть-чуть задержится и присоединится к нам, — она с нежностью посмотрела на детей и вновь принялась гладить старшего сына по волосам. Будучи самым старшим, да еще и мужчиной, он меньше других позволял проявлять матери ласку в отношении себя. И это огорчало. Как и то, что Лиам сейчас начал поступать так же. Мальчик и его волк росли, и ластиться к матери, как его сестры, уже стыдился. Сейчас, правда, он, кажется, об этом забыл, и Ольха и сама ловила момент, наглаживая сыновей, не забывая, впрочем, и о дочках.       — Я, кажется, понял, что он сделал, — не противясь ласке, задумчиво изрек Ниалл. — Значит, до той поры, когда он вернется, я буду охранять покой этого дома вместе с Велеславом и Святославом. Потому что отец сейчас далеко, — добавил он еле слышно, не имея уверенности, стоит ли об этом знать матери и сестрам.       Ольха с нежностью и грустью посмотрела на сына:       — Ты вылитый отец, — женские пальцы нежно скользнули по щеке Ниалла, — я все знаю. Он вернется скоро, а потому, — она строго посмотрела на скуксившихся дочерей и побледневшего Лиама: младшие толком ничего не поняли, но почувствовали, — не смейте его оплакивать. Скоро здесь будут наши родные, и нам надо будет их встретить.       — Может, понадобится немного больше, чем дней, Альдер, — в дверном проеме, обогнув посторонившегося Бреса, появился Диан. Целитель туата де Даннан приблизился к постели волчицы и присел на самый край, откуда слезла смутившаяся Лана.       — Но он в любом случае вернется, — волчица улыбнулась вошедшему целителю, — а потому никто из нас плакать не будет, — Ольха вздохнула про себя: она старалась держаться ради детей, чтобы они не чувствовали беспокойства и печали, пусть радуются возвращению Наари и Лиама и спокойно ждут отца.       Вставив ладонь над телом Ольхи, Диан принялся медленно считывать состояние ее организма, а затем сказал:       — У тебя трещина в позвоночнике, но это можно быстро исправить. Чем ты получила ее?       — Посохом, к счастью, тупым его концом, иначе вообще бы не встала. Но, по крайней мере, Кейтленн тоже понадобится целитель, и пострадала она сильнее, — злорадно добавила Ольха, хотя слабым утешением это все-таки было: пока у нее не будет сердца старой ведьмы, покоя не будет.       — Опиши мне тот посох, — услышав про тупой конец, выразительно поднял бровь Диан. — Как он выглядел? Острый конец у него ведь тоже имелся?       — Да, — кивнула Ольха, устало прикрыв глаза, — резной деревянный посох, заостренный с одного конца, который, по словам Кейтленн, убивает навсегда. Похоже, что фоморы выкрали его откуда-то или у кого-то.       Целитель и зимний Король переглянулись на этих словах.       — Посох Дагды, — помедлив, сказал Брес. — Один конец убивает, другой возвращает к жизни, но вернуть может только туата. Вот вам и ответ на загадку, каким образом сыновья Туиреанна воскресли и почему встали на сторону фоморов.       — Я давно не слышал ничего ни о Дагде, ни о Нуаду, — добавил Диан. — Не помню, чтобы они покидали Сид с тех пор, как ушли туда и королем у них стал Бодб Дерг, сын Дагды. Они перестали интересоваться жизнью людей и не пожелали привыкать к новым временам, поэтому и не появляются в зримой Ирландии. Похоже, что это не помешало фоморам забрать этот посох.       — Не удивлюсь, если сам Дагда его же и потерял, — фыркнул Брес и кинул взгляд на окно. — Ночь идет на исход. Утром соберем совет и решим, как поступить: прежде всего, нам нужна информация о том, чем заняты Кейтлинн и ее фоморы. Кроме того, утром к нам обещается прибыть подмога в лице родни Альдер, — он бросил взгляд на волчицу. — Но для начала было бы неплохо урвать всем нам хотя бы пару часов доброго сна.       На этом он вышел из спальни, оставляя там оборотней и целителя.       — Буах ведь была любовницей одного из сыновей Дагды, — поморщилась Ольха, — И после этого мой муж, — тут она фыркнула, морща нос, — будет ворчать что-то по поводу моих богов и того, что они требуют соблюдать покон! — но практически сразу вернулась к делу. — Пока что они будут заниматься лечением Кейтленн. Но теперь ее в настоящем будет легко достать, только, — женщина прищурилась, — ее жизнь и жизнь братьев Туиреанн принадлежат моей семье.       — Клан Дагды всегда приносил много проблем, да не будет то сказано при хозяйке этого дома, — заметил Диан и посмотрел на волчат. — А вы, молодежь, отправляйтесь-ка спать. Вашей матери нужен отдых, как и вам.       — Я помогу им заснуть, — Ниалл поднялся с пола и принялся мягко выталкивать оборотней из спальни. — Идем, малышня, не будем мешать. Да, Сайли, тебя тоже касается. Чем скорей вы угомонитесь, тем быстрее я займусь своими обязанностями. Ну же, а ну выметайтесь.       Ольха только и успела, что услышать возмущенный вопль Ивы:       — Сам ты малышня! — от детей все еще исходила печаль, но уже разбавленная, не такая острая: возвращение Лиама и Наари вселяло в младших волков уверенность в завтрашнем дне.       — Малышня и есть, — ласково улыбнулась Ольха, для которой ее дети, сколько бы лет им ни было, все равно оставались малышами.       Наконец за ними всеми захлопнулась дверь.

***

      …Аэд открыл глаза и уставился в потолок. Первые предутренние отблески бросали едва заметные всполохи на потолок, возвещая о скором начале рассвета. Повернув голову набок, мужчина заметил спящую Инис и, подумав, повернулся к ней и притянул, обнимая, к себе ближе. Бережно укрыл плечи жены одеялом, которое сползло с девушки, когда он потревожил ее. Инис оказалась тяжелой и мягкой, каким бывает полностью расслабленное тело, и то, что он смотрел на нее спящую — беззащитную, но доверяющую — вызывало некое особенно щемящее чувство где-то внутри. Он вздохнул, поудобнее обнял жену, чтоб покрепче, но без неудобства, закрыл глаза и снова заснул.       Инис заворчала что-то, когда ее подвинули, но глаз так и не открыла и, почувствовав родное тепло, вообще затихла, обнимая Аэда за торс. Открыла она глаза спустя несколько часов, выспавшаяся и довольная, как сытая кошка, потянулась, зевая, да так и застыла, а потом с придушенным воплем и испуганными глазами бросилась расталкивать мужа.       — Аэд, проснись! — в голосе Инис чуть ли не паника звучала.       Тот сонно нахмурился, не спеша выпутываться из пелены сна, встряхнул лохматой головой по-кошачьи и приоткрыл нехотя глаз:       — Инис? Ты чего вдруг? — спросонья он еще не понял даже, где они проснулись, но опасности не ощущал.       Увидев, что муж открыл глаза и реагирует, Инис облегченно вздохнула.       — Я испугалась: ты же говорил, что нельзя спать, а мы заснули…       — …Причем хорошо спали, — проворчал Аэд, устраиваясь поудобнее на спине, не испытывая ни малейшего желания двигаться. Удобно обвил вокруг талии жены руки, притягивая на себя, и поинтересовался: — Как ты спала?       — Хорошо и спокойно… — Инис улыбнулась и обвила шею мужа, устраивая подбородок у него на груди и улыбаясь. — А ты?       — Как всегда без снов. И, знаешь, предпочту поваляться еще, — ответил он, почесав ее за ушком. — Дела подождут. В конце концов, заслужили мы отдых, что скажешь?       Инис сладко потянулась и зажмурилась, склоняя голову на бок.       — Я точно не против поваляться еще немного, сейчас тут даже очень уютно, — девушка потерлась щекой о грудь Аэда и улыбнулась.       — Ну вот и прекрасно, — отозвался тот, огладил жену и привычно слегка засветился, потому что над горизонтом начало вставать солнце. — Иди-ка ко мне.