Израненные

1 сентября, вторник

Несмотря на все произошедшее в этом месте, Большой зал выглядел вполне обычно, как раньше, еще на первом курсе. Все те же парящие свечи у зачарованного потолка, звезды, сверкающие на небе, тихие перешептывания школьников, переходящие в неконтролируемый гвалт, хор учащихся, который уже допевал последние строчки своей песни о войне и мире, о гребаном Святом Избранном и склеившем ласты Томе Реддле. Все такое, каким должно быть. С запахом надежды, от которой воняло розами, с дурацкими лозунгами о том, что «теперь все наладится» и «мир станет лучше», с лживыми улыбками радости на лицах волшебников. Но замерев посреди всей этой фальши, — всего лишь на секунду — можно было увидеть настоящий мир, изуродованный войной, где все насквозь провоняло смертью. А после прошлого года все знали, как она пахнет — сыростью подземелий, металлом, которым отдают кровавые разводы и пыточные камеры, и безумным, почти неконтролируемым страхом и отчаянием. Там, за границей того, что все тут пытались изобразить, волшебники и волшебницы всех поколений лежали на холодной земле, замерев с последним вздохом, скорбящие родственники срывались с тихих рыданий на безутешный вой, а в воздухе витала дымка ненависти и страха. Страх. Он был везде. В каждом закоулке, в каждом доме и комнате. Он летал всюду, смеясь во всю свою прогнившую глотку над искалеченными войной душами. Так и здесь, в Большом зале, все еще витали отголоски войны. Кто-то вздрагивал от чересчур громких звуков, в испуге хватаясь за волшебную палочку, другие, думая, что их никто не видел, полностью погружались в свои беспросветные мысли, а следующие, на людях показывая себя настоящими непобедимыми храбрецами, под покровом ночи в собственных спальнях мучились от леденящих душу кошмаров, где до смерти пытали их родных и любимых столь ненавистным Круциатусом. Шляпа запела громко и пронзительно, заставив многих подпрыгнуть на месте и начать озираться по сторонам в поисках опасности, и Драко был не исключением. Правда, он всего лишь окаменел за слизеринским столом, покрываясь холодной пленкой пота, но и это определенно было не лучшей реакцией. Гребаная шляпа, которая всегда бесила его своими наставляющими песенками, и сейчас умудрилась разозлить Малфоя, выдернув его из совсем не радужных мыслей. Драко слегка встряхнул платиновой шевелюрой, сбрасывая оцепенение, и опять уставился немигающим взглядом в пространство. Новый учебный год в наполовину разрушенном Хогвартсе должен был быть максимально странным и, наверное, интересным, но Малфой оказался в замке совсем не по этой причине. Просто здесь было легче, проще. Да, Драко всегда был в большей мере эгоистом по натуре, но в этот раз он просто не выдержал больше месяца быть всепонимающим сыном для матери и главой их разрушенной семьи для общественности. Конечно, увидев письмо из Хогвартса, Малфой лишь самодовольно фыркнул и закатил глаза. «Старая карга Макгонагалл пытается сделать вид, что ничего не произошло». Сначала Драко не хотел и не собирался вести себя так же. Он знал, что должен быть рядом с Нарциссой, пытаясь вывести ее из затяжной депрессии после заключения отца, знал, что теперь должен исполнять обязанности Лорда, высоко задирая подбородок и кидая презрительные взгляды на ненавидящих его людей. А таких было, уж поверьте, вся Англия. Но этот нераскрытый конверт с приглашением окунуться в обыденные школьные будни все-таки засел у него в голове, а после попал в руки Нарциссы, которая, вопреки своему состоянию, твердым голосом заставила Малфоя паковать чемоданы и собираться на Кингс-Кросс. И Драко не стал сильно протестовать, все же он был не только волшебником, но и человеком. Каждый день видеть страдания матери и знать, какой груз ответственности лежал на его плечах, было чересчур непосильной ношей для быстро повзрослевшего Драко, а потому он решил, что лучше переждать хотя бы один год, прежде чем полностью погружаться в титул лорда Малфоя и попытаться забыть то, что происходило в мэноре. Было невыносимо находиться здесь, вздрагивая от любого ветерка и движения, вспоминать крики боли, которые разносились по поместью, и визгливый смех Беллатрисы, чувствовать себя чужим в этом доме и видеть боль матери. Так что да, Драко был эгоистом. Он решил, что лучше год провести в кругу нескольких приятелей и тупых идиотов, которые так же, как и он, шугались собственной тени, чем чувствовать свою беспомощность или слышать очередные нелестные шепотки и громкие крики в его сторону, ведь он гребаный Пожиратель Смерти, тот, кто, по логике волшебников, пытал и убивал невинных. Но никому не было дела, что Малфой был слишком большим трусом — или глупым человеком, у которого были более устойчивые нормы морали, совести и благодетели, — чтобы совершать такое. Громкие овации опять заставили его окаменеть и вернуться мыслями в Большой зал. Гребаные гриффиндорцы всегда такие счастливые и жизнерадостные, даже когда очередную первогодку потрепанная шляпа отправила к ним за стол. «Мерзость». Но взгляд все же заскользил по ученикам за одним из четырех длинных столов и довольно быстро нашел две рыжие макушки, а за ними одну черную и слишком лохматую. «Семейство Уизли и Поттер, куда же без них, но… Подождите-ка. Где они забыли Грейнджер? Неужто учебный год не начался, а она уже в библиотеке пропадает». Всполох каштановых волос в воспоминаниях приносил два абсолютно противоположных состояния — холод и тепло. И Малфой слишком утомился за этот день, чтобы думать обо всей этой херне, но все же взгляд от гриффиндорского стола не отводил. Ему было просто интересно, как правильная Грейнджер могла пропустить половину празднества в Большом зале. Она же еще с первого курса пускала слюни на эти летающие под потолком свечи, а Малфой это помнил, потому что тогда еще одиннадцатилетний Драко отпустил шутку, умещающую в себе два понятия — «грязнокровка» и «мерзкая маггла», и был несказанно собой доволен. За слизеринский стол шляпа отправила последнего из списка первогодок, и все интеллигентно зааплодировали, не опускаясь до придурочных львят с их вселенской радостью. Блейз толкнул Драко локтем и вопросительно изогнул бровь, замечая, как друг, не отрываясь, пялился в одну точку за столом ненавистного факультета. Малфой чуть поморщился и отвел взгляд, мол «ничего такого, просто бесит эта дружная братва неандертальцев». Забини молча хмыкнул и опять устало прикрыл глаза, тоже не желая здесь находиться. Казалось, что последний год вымотал всех на целую жизнь вперед. Делать ничего не хотелось, но, как бы странно ни звучало, это было необходимо, чтобы продолжать дальше жить, а не существовать. Драко опять обратил внимание на стол Гриффиндора, когда мелкая Уизли дала подзатыльник своему брату, который слишком громко рассмеялся над очевидно тупой шуткой, сидящего рядом Финнигана. «Долбаная деревенщина. Как их мамочка вообще отпускает этого недоумка к приличным людям?» Поттер, единственный из всех гриффиндорцев, сидел с постной миной на лице, совершенно не обращая внимания на окружающую обстановку. После победы над Томом Реддлом — которого Малфой отказывался теперь называть как-то иначе, — а также суда над ним и Нарциссой, Драко, скрепя сердце, все же решил для себя, что народный спаситель не такой уж плохой и невыносимый. Были в нем стержень и качества, присущие лидеру, и как бы слизеринца он ни бесил, Драко все же проникся каплей уважения, а потому смог поблагодарить Избранного за спасение их с матерью задниц из Азкабана. И опять мысли привели Драко к Грейнджер. «Где же ее драккл носит? Уже даже первокурсников распределили, а ее все нет». Последний раз Малфой видел ее на колдографиях в «Пророке» и на финальной битве в Хогвартсе. Он не хотел углубляться в воспоминания о дне победы над Реддлом, но позже из тех же самых газет узнал, что волшебное общество переживало за судьбу подруги Мальчика-который-спас-задницы-всего-мира. Она была задета одним из страшных проклятий Долохова, о чем он, естественно, и так знал, ведь присутствовал на битве. Но Грейнджер повезло, и проклятие не уничтожило ее, а лишь стерло некоторые отрезки памяти. Малфой усмехнулся. Наверняка, как назло, все ее многотонные знания забылись, заставляя девушку все каникулы просидеть за учебниками, или, может, ей повезло, и забылось все болезненное, например… Голову пронзила резкая вспышка боли, которая оказалась звонким криком девушки, корчившейся на полу в Малфой-Мэноре, а потом стекающая каплями кровь и надпись на ее предплечье. — Добро пожаловать в Хогвартс! — произнесла профессор Макгонагалл громко и четко. — Я рада приветствовать всех в стенах нашей школы. Для начала приятного аппетита. Все нововведения вы узнаете позже. Прошу к столу. Как всегда еда по взмаху рук Минервы появилась на длинных дубовых столах. Первокурсники восторженно завизжали и начали лупиться своими глазищами на все яства. «Ну что же. Пройдет две недели, и они тоже будут лишь закатывать глаза, замечая, что их любимого пирога с вишней опять нет». Драко лениво ковырялся в тарелке подобно остальным старшекурсникам. Он краем глаза заметил выражение лица Паркинсон, которая с отвращением смотрела на мелкого первака, который пихал себе в рот целую горсть жареной картошки. Да. Еда стала для многих лишь очередным обязательным ритуалом. Никто не испытывал удовольствия или желания вкушать пищу, а потому обычный вид всех семикурсников был уже привычным — торчавшие кости, впалые щеки и синющие круги под глазами. Драко был именно таким, и если честно, то собирался это поправить хоть немного. Все-таки есть в окружении знакомых, живых людей лучше, чем перед кучей мертвых тел и лицом этого долбанутого Реддла. Малфой сморщился и положил в рот третий отрезанный кусок отбивной. Мясо застряло в горле, противно корябая слизистую, но Драко отпил из кубка, и тыквенный сок помог очередной дозе еды оказаться в желудке. Теодор рядом тяжело вздохнул и отложил серебряную вилку. На тарелке все еще лежал целый стейк и половина листа салата. Мда, у Драко явно дело шло лучше. Дафна Гринграсс, сидя перед пустой тарелкой, что-то шептала на ухо Пэнси, совсем позабыв, что надо есть хоть иногда, чтобы не выглядеть как живой труп с потускневшими светлыми волосами. Паркинсон же потеряла свои былые формы и теперь смотрелась слишком комично в утягивающем платье, подчеркивающим грудь, которой почти не осталось. Нет. Конечно, все было не так плохо. В плане внешности, естественно. Все выглядели вполне сносно, просто Драко помнил, как все было раньше. Дверь в Большой зал слегка приоткрылась. Конечно, этого не было слышно за гулом голосов, но Малфой все-таки заметил, как небольшая, худая фигурка просочилась сквозь эту щель и бегом припустила по проходу между столами. Гермиона Грейнджер тоже не смогла избежать последствий войны. Грива ее каштановых, лохматых волос слишком непропорционально смотрелась в сравнении с хрупкой, угловатой фигурой. Форма самого маленького размера смотрелась на ней до ужаса смешно и нелепо, но Грейнджер будто и не замечала этого. Она сходу залетела на пустое место между долговязым Лонгботтомом и дворнягой Уизли, что-то сказала и принялась накладывать еду в тарелку, видимо все-таки понимая, что ей несказанно повезло, что Рональд не сожрал все в радиусе двух метров. Как он потреблял столько еды, было непонятно, и, может, надо было предложить изучать его подробнее всеми маггловскими и немаггловскими способами. Просто, глядя на Уизли, было ясно, что они все были способны радоваться такой мелочи как еда, Драко же это осознание давалось тяжело, а он не любил то, что не поддавалось его мельчайшему анализу. Может, Уизли просто не подвергался пыткам? Может и так, но это был лишь очередной повод ненавидеть этого рыжего недоумка. Грейнджер тем временем быстро шевелила губами, одновременно стараясь есть и говорить, но Малфой замечал, что многие куски она не доносила до рта, а клала обратно на тарелку. И это почему-то одновременно грело душу, ведь он не один такой, и раздражало, ведь она и так одни кожа да кости. Малфой понимал, что он откровенно пялился, но не знал, зачем и почему. Драко просто... изучал. Он хорошо помнил шестой курс. Часто вспоминал. Думал. Анализировал. Но так ни к чему и не пришел. Все-таки и времени не было, да и обстановка не та. Не поразмышляешь, когда долбанутая тетка постоянно пытается пробить твой блок окклюменции в голове, херовый папаша пресмыкается перед захватившим мэнор полоумным стариканом, а невинных людей пытают прямо в столовой, не стесняясь никого. Он опять сфокусировал взгляд на хрупком теле через стол от него. Уизли обнимал ее за плечи, накручивая на палец прядь — он все еще помнил, какие они на ощупь — ее волосы. Да, Драко знал, что они сошлись. Что Уизли умудрился увидеть в ней кого-то больше, чем друга, и наконец-то захотел быть с ней… всю эту херню он увидел в одном из интервью в Пророке и честно сразу сжег несчастную газетенку. Просто так. Из желания растопить камин. Однако Драко не мог сопоставить в голове свои мысли и на них наложить чувства. Не получалось. Постоянно отвлекали душераздирающие крики и головная боль. Только одна-единственная фраза часто проскальзывала и заставляла изогнуть губы в больной, измученной улыбке, которая была хоть каким-то проявлением чувств, кроме кристально чистого страха и отчаяния. «Не смей сдаваться». И Драко не сдавался, потому что знал — он не один. Потому что какая-то хлипкая ниточка протянулась от его мизинца к мизинцу грязнокровки, которая теперь в его уме была всего лишь Грейнджер. Он не думал о ней каждую минуту своего унылого существования, не засыпал и не просыпался с мыслями об этой девчонке, но… Малфой иногда устало прикрывал глаза и думал, думал о том, как она там, в этом жестоком мире, полном насилия и страданий. И когда он увидел ее вместе с рыжим полудурком и изуродованным Поттером в мэноре, то, несмотря на крайнюю степень охуевания, выдохнул. А зря. Опять этот крик в ушах и струйка крови, сочившаяся из мерзкого — с того дня — слова. Г р я з н о к р о в к а. Он смотрел, как буква «Г» сочилась алой жидкостью, а следом появлялась уже следующая и опять, и опять, и снова, и Драко разрывало. Он не знал, что каждая буква этого слова была такой отвратительной. Такой острой, и пронзительной, и ужасной на вид, а теперь он узнал. И это знание заавадило его, расхерачило Круциатусом и заимперило, не давая больше слететь с губ этому слову. Драко ненавидел себя за то, что стоял столбом и ничего не мог предпринять, глядя на корчащуюся на полу исхудавшую фигуру, но потом... Когда Поттер и Уизли выбрались из подвала и устроили дуэль в гостиной мэнора, то он не смог противиться и посмотрел на нее. На Грейнджер с непросохшими от слез глазами, разорванным рукавом рубашки и стекающей по пальцам кровью. А девчонка посмотрела на него. И она — та, кого пытали несколько секунд назад, та, кто орала от боли, та, кто скреблась ногтями о пол — улыбнулась ему. Слегка. Слишком устало и несчастно, но он опять понял, что Не один. Драко ничего не знал про его отношение к Грейнджер, но понимал — она давала надежду, что в гнилом, черно-белом мире есть место для тепла и человечности. А потому Малфой все смотрел на нее. Не отрываясь. Надеясь, что сейчас она посмотрит по сторонам, скользнет взглядом по столам и наткнется на него. Застынет, задержит дыхание, а он ей слегка улыбнется, говоря о том, что он все помнит. Помнит и… Но что дальше, он не успел додумать. Она положила голову на ладони и взглянула на стол Равенкло, кивнула, видимо, знакомым или ненормальной Лавгуд, потом посмотрела на преподавательский стол, отмечая, что было несколько новых и незнакомых людей, которые в этом году будут вести маггловедение, защиту от темных искусств и древние руны. Драко не запоминал, как их зовут, и почти не взглянул, но знал, что они были. Грейнджер тем временем осведомилась у младшей Уизли, кто есть кто, и умно кивнула. Дальше стала осматривать Большой зал и начала с одного конца стола Слизерина. Драко, как идиот, — он не отрицал глупости своего поведения — замер, уже натягивая эту улыбку. Немного слизеринскую, немного понимающую, будто такое слово было в его лексиконе. Секунда, и... Она просто провела по нему взглядом, словно мазнула пушистой кисточкой по портрету, и...Ничего. Будто Драко был деталью интерьера или ненужным экспонатом на витрине. Малфой медленно осел внутри себя на дно. Неужели. Неужели ее потеря памяти коснулась этого? Коснулась их встреч на шестом курсе, отчаянных поцелуев и этой улыбки. И слов, что были на подкорке. Сердце отчего-то ухнуло вниз и разбилось на малюсенькие осколки, которые даже Репаро не смогло бы правильно собрать воедино. Драко был один. Один в этом мире.

***

Как бы Гарри ни пытался вдохновиться радостными воплями первокурсников и ароматом наивкуснейших блюд, у него ничего не получалось. В носу будто навсегда застрял металлический запах крови, а сознание подбрасывало картинки замерших под белыми простынями волшебников. Джинни в очередной раз слишком громко и наигранно весело рассмеялась, поглаживая ладонь Гарри своей. Она прильнула к его плечу, крепко сжимая мужской локоть, и что-то ответила Рону, который за обе щеки уминал любимую жареную картошку. Друг с набитым ртом начал вещать очередную, видимо, смешную историю, а Гермиона, подобно Джинни, положив голову на плечо Рональда, ткнула своего лучшего друга-уже парня в бок, напоминая о приличиях и манерах. Гарри сидел на том месте, которое так любил все годы обучения, среди родных людей, которые всегда действовали на него успокаивающе, но чувствовал лишь холодную, до глубины души ледяную стену. Где это тепло, что раньше испытывал Поттер в такой момент? Видимо, там же, где и спокойный сон вместе с ощущением правильности происходящего. Испарилось. Испарилось вместе с десятками погибших людей, которые оказались мертвы по его вине. Гарри не понимал, что он на самом деле сейчас чувствовал. То сердце сжималось от боли, будто принесенной Круциатусом, то липкий пот проступал на коже. Кусок в горло не лез, как и прошедшие месяцы после победы над Реддлом, а все вокруг казалось таким фальшивым и неправильным, что вздохнуть нормально совсем не получалось. Он будто единственный понимал, что все вокруг было неправильно. Эти взгляды, что люди бросали на него — ведь он гребаный спаситель магического мира, который не смог уберечь так много нужных этому самому миру волшебников, — эта атмосфера спокойствия и жизнерадостности, — когда все так праздно переговаривались и смеялись там, где лежали тела родных им людей. Гарри не понимал, как никто еще не вцепился ему в глотку, ведь из-за него умерло столько волшебников, но вот зато на стол слизеринцев все поглядывали с такой ненавистью, что кишки поджимались к позвоночнику. Гарри этого не понимал. Ведь именно он являлся тотальным катализатором смертей, а дети и несколько молодых Пожирателей Смерти были лишь пешками, которые кроме нескольких использований Круциатуса больше ничего не сделали. В голове всплыл Малфой. Да, он был Пожирателем Смерти, единственным со всего стола Слизерина, но у Гарри были причины перестать ненавидеть его. Во-первых, Нарцисса, которая сыграла одну из решающих ролей в финальной битве. Она была чистокровной волшебницей, женой и матерью Пожирателя, но в ней было то, за что Гарри пересмотрел свои взгляды на мир. Нарцисса была готова подставить себя, лишь бы спасти семью. В этой женщине жила любовь, а Дамблдор доказал ему, что это одна из самых важных составляющих жизни хорошего человека. Нарцисса Малфой любила мужа и сына и была готова на все ради них. Она помогла ему, естественно, не выдав своих мотивов, хотя Поттер и мог бы предположить, а потом забрала свою семью и увела, стараясь защитить. Она была бывшей слизеринкой, но ее душа отдавала красно-золотыми оттенками. Следующей причиной, по которой Гарри больше не мог так слепо ненавидеть Малфоя, был сам Драко. Сначала блондин не выдал Гарри Беллатрисе, хотя в изуродованном лице было нетрудно узнать настоящего Поттера. Гарри тогда заметил это — яростную борьбу с собственной трусостью в глубине его беспокойных, забитых глаз. А потом, когда Крэбб сгорел в огне Адского пламени, Гарри увидел, что Драко умел дружить, по-настоящему, искренне. Он рассмотрел шок в глазах недруга, заметил, как его обычное самодовольное выражение лица сменилось неподдельной болью и скорбью, а в уголках глаз собрались самые настоящие слезы. А еще позже Драко извинился перед Гарри. Тихо и без лишних масок. Просто сказал, что рад победе Избранного, и поблагодарил за показания в суде в его пользу и пользу Нарциссы. И они пожали друг другу руки. Два убитых войной человека. Джинни опять громко засмеялась, а Рон фыркнул, от чего не пережеванный до конца пирог выпал из его рта. Симус рядом сидящему первокурснику решил показать мастер-класс по превращению тыквенного сока в любую другую жидкость, но Гермиона, одновременно с Дином, остановила его, напоминая про кучу неудачных поджогов в такие моменты. Гарри, вырванный из собственных мыслей, слегка вздрогнул и почувствовал, как Джинни будто по инерции еще крепче прижалась к нему, опуская взгляд ниже. Брюнет замечал за эти месяцы странное поведение своей девушки, но у него не получалось понять, с чем все это связано. Младшая Уизли вообще почти ничего не говорила о времени, проведенном в Хогвартсе, захваченном Волдемортом, и Гарри начинало это нервировать, хотя внешне он особо ничего не показывал, не желая давить на девушку. Стук вилки о хрустальный бокал заставил всех учеников замка вздрогнуть, и Гарри был не исключением. — Ну, что же, я думаю, все наелись, — начала директор Макгонагалл, оглядывая Большой зал. — Пора вам услышать последние новости об устройстве последующего учебного года. Как вы успели заметить, замок не успели полностью восстановить к вашему приезду, а потому произошли некоторые изменения во внутреннем распорядке школы. Все учебные комнаты теперь располагаются с первого по третий этажи замка. Библиотека, благо, не пострадала, поэтому она находится все там же, на четвертом этаже. Однако, — Макгонагалл сделала акцент на этом слове, сурово поджав губы, — многие башни подверглись сильному разрушению, так же, как и жилые подземелья. Поэтому я приняла решение сделать некоторые перестановки. Заклятием незримого расширения я изменила гостиную Хаффлпаффа, и теперь все факультеты будут обитать там. Гул голосов заполонил Большой зал одномоментно. Все начали кричать так, будто это не было каким-то обыкновенным соседством с людьми, которых ты и так каждый день видел, а чем-то покруче. Гарри было абсолютно все равно, где ему надо было провести этот год, лишь бы было, где спать и сидеть с друзьями долгими вечерами. После того, как они несколько месяцев скитались по лесам, любое помещение являлось для парня радостью. — Прошу тишины, — прогремела Макгонагалл, заставляя всех тут же втянуть головы в плечи под своим пристальным взглядом, — это не все. Я сама прекрасно понимаю, поселить факультеты всех курсов в одно помещение — это не лучшее решение, но, увы, такова обстановка на этот год, — директор на секунду замолчала, давая, видимо, время подготовиться к дальнейшей части ее речи. — Но это еще не все. Даже с помощью заклятия незримого расширения ваше соседство будет максимально некомфортным, а потому седьмой курс, в этом году в расширенном составе, будет жить в отдельной гостиной с отдельными спальнями, которые мы с учителями создали для них. Профессор Флитвик проводит семикурсников до этого места после окончания ужина. Надеюсь, вы будете благоразумны в своих поступках и сделаете так, чтобы этот год прошел без происшествий. Спасибо за внимание. Все семикурсники тут же переглянулись, нахмурившись. Это было странно. Да, конечно, Гарри был уверен, будет приятно целый год не гонять из гостиной младших, но все же с чего им преподносили такие элитные условия для проживания? Было похоже на жест доброй воли типа: «Вы в прошлом году много пахали на победу Светлой стороны, а теперь можете и честь знать». Но чтобы это сделала Макгонагалл? Гарри находил это подозрительным, как и многие, но решил ничего не говорить. Все же предоставленной гостиной в зубы не смотрят. Когда десерты были съедены, а ужин подошел к концу, Флитвик встал отдельно от старост факультетов, подзывая к себе семикурсников и призывая следовать за ним к лестнице. Рон поравнялся с Джинни, что-то настойчиво говоря ей, а Гарри оказался рядом с Гермионой, которую он как раз и искал взглядом. — Почему тебя задержали в Мунго? — обеспокоенно поинтересовался Поттер. — Что-то случилось? — Нет, что ты, Гарри! — мягко улыбнулась Грейнджер. — Меня слишком долго наставляли, чтобы я не переусердствовала в учебе, — она закатила глаза, — ну и снаряжали различными зельями. Я должна буду через две недели попасть в Мунго на очередной сеанс, хотя не понимаю, чем мне это должно помочь, если до сих пор не дало никаких результатов. — Ну, они же колдомедики и наверняка знают свое дело, поэтому лучше следовать их советам. — Это проклятие редкое, фамильное, сам знаешь, — ответила Гермиона. — Да и к тому же меня лишь задело, а следовательно, неполная его формула воздействовала на тело, поэтому никто точно не знает, вернется ли ко мне когда-нибудь память или нет. — Понятно, — кивнул Гарри. — Может, тогда не стоит ничего делать? — А как же мои родители? — тут же вспыхнула Грейнджер. — А, — Поттер тут же стушевался, начиная еще больше винить себя. — Прости, Гермиона, я не хотел, ты же знаешь... — Да все нормально, я понимаю, — вздохнула Грейнджер. — Наверняка, если бы была твоя воля, ты бы хотел забыть обо всем происходящем в прошлом году, да и позапрошлом, так же как и я, но... — Но если ты не вспомнишь все это, то и не вспомнишь, куда отправила родителей, а следовательно, не отменишь Обливиэйт и... — Гарри не смог закончить. Несмотря на ее правдивые слова о том, что он с удовольствием бы забыл о происходящем на шестом курсе и в прошлом году, Гарри знал, каково было жить без родителей, и никому бы этого не пожелал, а особенно Гермионе. Подруга тем временем тяжело вздохнула, но в конце концов тепло улыбнулась, пихая его в бок. — Все будет хорошо. Я верю в это. Стараюсь по крайней мере. — Если что, я с тобой, — Гарри обнял Гермиону за плечи, прижимая к себе. — Как и всегда. На секунду показалось, что все вокруг не такое уж и мрачное. Дружеские объятия всегда на него так влияли, вселяли уверенность в своих силах, давали стимул жить ради кого-то, но потом щелчок — и вина, чувство утраты и некоего непонимания опять настигали его. Сейчас не спасало даже дружеское плечо. Рон отошел от Джинни, когда семикурсники ступили на третий этаж замка. Он пошутил на тему того, что Гарри и Гермиона шли в обнимку, как пара, и получив несколько грозных взглядов и последующих смешков, забрал свою девушку у Поттера. Джинни же ухватилась за ладонь брюнета, словно за спасательный круг, а на его вопросительный взгляд ответила лишь милой наигранной улыбкой. Гарри чувствовал, что со всеми вокруг было что-то не то. Но если с Гермионой все хотя бы было понятно: у нее кусками отшибло память последние два года, то, что происходило с Джинни, которая цеплялась за Гарри, при этом отталкивая его, и Роном, который на фоне остальных, измученных войной школьников, светился как начищенный галлеон, Поттер понять никак не мог. Он просто надеялся, что когда-нибудь все прояснится, а за это время ему самому надо было прийти в себя. Гарри сжал ладонь Джинни в своей и, поймав ее взгляд, улыбнулся, надеясь, что тепло и по-доброму. Уизли, закусив губу, положила ему на плечо голову и тоже стиснула его руку. На секунду стало опять тепло.

***

Гермиона, прижимаясь к теплому боку Рональда, вместе со всеми остановилась у двери в их новую обитель. Насколько девушка знала, в былые времена это помещение — зал Основателей — использовали для проведения балов и важных мероприятий, но потом стало не так популярно устраивать классические вечера, как в средневековье, и комната стала пустовать. Конечно, хотелось бы вернуться в родную гостиную Гриффиндора и насладиться уютным вечером у привычного камина в кругу друзей, но, увы, этому не суждено было сбыться. «Хотя в принципе какая разница? С любимыми людьми везде хорошо!» Грейнджер не знала, когда это произошло, но с недавних пор она стала оптимисткой. Наверное, Гермиона просто понимала, что в мире, где все вокруг погрязли в своих страхах и ужасах прошлого, хоть кто-то должен верить, что все это когда-нибудь устаканится. Ну а Грейнджер, естественно, это было сделать проще всех. Благодаря проклятью Долохова Гермиона едва помнила финальную Битву — в памяти сохранилось только несколько бессвязных отрывков, которые были еще и смазанными. Также исчезли воспоминания о смертях ее друзей, тяжелых испытаниях, выпавших на ее долю, и обо всем шестом курсе — в памяти остались только некоторые важные занятия, что для Грейнджер являлось самой настоящей радостью. Помимо этого Гермиона ничего не помнила о Беллатрисе Лестрейндж, оставившей на ее предплечье уродливую надпись «Грязнокровка», с которой Гермиона уже смирилась. Грейнджер была рада, что многое из этого не помнила, хотя друзья ей обо всем поведали в мельчайших деталях. Однако пережить все это и услышать в рассказе — разные вещи. Но вот где находились ее родители, Гермиона не знала, а потому ей было все равно, сколько боли она могла вспомнить, вернув себе память, лишь бы ей удалось найти их. — Пароль от вашей гостиной, — как всегда добродушно объявил Флитвик, — «Объединение». Дверь отъехала в сторону, и вслед за профессором все зашли внутрь. Гостиная была большая, да что там — огромная. Она совмещала в себе гостиные всех факультетов, но уменьшенные, а потому помещение оказалось разделенное по цветовой гамме и интерьеру на четыре части, в каждой из которых было по своему камину и по арке, которая наверняка вела в спальни. Гермиона сразу оценила гриффиндорскую часть гостиной с несколькими мягкими диванами в бордовом цвете, такими же креслами, небольшими столами и ворсистым бежевым ковром на полу, а также книжными полками с двух сторон от камина, которые ломились от книг и различных фигурок. В принципе все выглядело так, как и в их прошлой гостиной, но теперь места было в разы больше, поэтому всем это пришлось по душе. Гермиона восхищенно выдохнула, оглядываясь вокруг, и повернулась к Рону, который сильнее обнял ее и прошептал: «Да тут на метле можно летать!» Грейнджер широко улыбнулась на его слова. Рональд всегда заставлял ее чувствовать себя уютно и тепло, он был солнечным, милым и добрым, наверное, потому и смог растопить ее сердце уже давно. Сейчас же, прижимаясь к нему, она чувствовала себя счастливой настолько, насколько вообще могла. Рон казался ей той самой константой, которая никогда и ни за что не могла измениться, продолжая освещать ее жизненный путь своей широкой улыбкой. И пусть она не помнила ни местоположение своих родителей, ни прошедшие два года, но воспоминания о чувствах к Уизли, которые преследовали ее многие годы, грели беспокойную душу. Так ей было легче. А осознание того, что он все-таки увидел в ней кого-то больше, чем ходячую книгу, и решил начать с ней свои первые отношения не могло не радовать. Все еще оглядывались по сторонам, рассаживаясь по диванам своих факультетов, когда Гермиона, рассматривая аристократически сдержанную сторону слизеринцев, находящуюся слева от них, наткнулась на взгляд. Драко Малфой пристально разглядывал Гермиону, выглядя при этом крайне странно. Она успела заметить, что он смотрел с некоторым презрением и одновременно интересом, но как только Гермиона пересеклась с ним взглядом, тут же отвернулся с напускным безразличием. «И что ему надо?» — Спальни мальчиков и девочек располагаются с тех же сторон, что и обычно. Расписания вам раздадут завтра с утра. Поэтому обустраивайтесь, готовьтесь к завтрашнему учебному дню и живите дружно! — произнес профессор Флитвик и вышел из гостиной, явно довольный спокойной реакцией семикурсников. Однако старшекурсники были слишком умны, чтобы высказывать недовольство при преподавателях, а потому Гермиона напряглась, зная, что кто-нибудь обязательно что-нибудь мог ляпнуть, стараясь высказать свое мнение, и не ошиблась. — Ага, как же, жить дружно, — фыркнула Лаванда, обращаясь к сидящей рядом Парвати, но делая это так громко, что услышать мог каждый в большой гостиной. — С этими прихвостнями Волдеморта надо ставить охранные чары, а то мало ли они соскучились по применению Круциатуса. Парвати что-то тихо поддакнула, а гостиную накрыла напряженная, звенящая тишина. Гермиона опустила взгляд на свои руки, явно ощущая, как негативная атмосфера врезалась в ее кожу острыми шипами. «Ну, вот зачем надо было это начинать? Нам ведь весь год всем вместе сосуществовать». — Браун, пасть закрой, — прошипела Паркинсон, окидывая девушку яростным взглядом. — Хочешь заставить меня? — подалась вперед Лаванда. — Попробуй. Я тогда пережила твой Круциатус и сейчас выдержу. Гермиона чувствовала себя ужасно виноватой. Ей рассказали, что пока она с друзьями бегала по лесам, в школе царил полный хаос. На провинившихся школьниках и младшекурсниках испытывали непростительные заклинания, запирали в подвалах, моря голодом и холодом, а помимо этого... Грейнджер вздрогнула, вспоминая рассказ Джинни, и попыталась не думать об этом, зная, что опять не сможет сдержать жалости, которая ее подруге не была нужна. И у Гермионы от мыслей обо всем этом сжималось сердце, ведь она должна была быть тут! Должна была спасти всех друзей от боли, но не могла. В этом не было ее вины, но Грейнджер все равно корила себя. «Конечно, меня пытала Беллатриса, но я все равно этого не помню». — Мы это делали не по собственной воле, — произнес Блейз. — И вас заставляли делать то же самое, поэтому не надо делать из нас чудовищ. — Нас заставляли, да, — вставил Дин. — Но потом мы торчали без еды и воды в подземельях, потому что отказывались. — Не все обладают такими способностями к мазохизму, как вы, — язвительно ответил Нотт. — В любом случае мы вам не доверяем, — произнесла Лаванда. — И я не собираюсь после года в этом аду ходить по струнке смирно и бояться вас. Поэтому даже если наши слова вам не нравятся, но это всего лишь правда, которую я не перестану говорить вам в лицо. — Тогда я тоже не упущу возможности лишний раз сказать, что ты тупая сука, которая ничего не понимает в жизни, — сказала Паркинсон, окидывая надменным взглядом Лаванду. — Что ты сказала? — вскочила с дивана Браун, сжимая руки в кулаки. — Что слышала, — вздернула подбородок Паркинсон, но все же прижалась к сидящему рядом Драко, явно ища защиты. Малфой же никак не реагировал, застыв на месте, и даже не смотрел в сторону гриффиндорской части. — Мы тоже не собираемся давать себя в обиду, что бы ты там ни думала. Остальные факультеты молчали, не собираясь лезть в разборки, но было ясно, что они целиком и полностью поддерживали сторону гриффиндорцев. — Паркинсон, ты бы... — Лаванда, — вдруг твердо произнес Гарри. — Ваша ссора бессмысленна. Если ты хочешь что-то обсудить с кем-то, то выйдите, не портите остальным настроение. Браун замерла, начиная краснеть, но в конце концов фыркнула и села на место. Авторитет Гарри после победы над Волдемортом бесил его, но сейчас в нем были свои плюсы, хотя Гермиона и знала, что спустя несколько учебных недель все утрясется и будет совсем так, как прежде. Во всяком случае девушка надеялась на это. Атмосфера чуть разрядилась, послышались голоса со всех сторон, и Гермиона посмотрела в сторону Гарри, благодарно улыбаясь. Год обещал быть и правда очень тяжелым, но Гермионе приходилось верить в лучшее. Ведь кто, если не она?