«Худшая ложь — это ложь самому себе.» ©Марк Леви, «Между небом и землёй»
Краски. Три цвета, которые образуют миллионы и миллиарды самых разнообразных оттенков, сейчас боролись за первенство в белой и чистой комнате спящего сознания, переливаясь и пытаясь завладеть большим пространством и местом, вытесняя других, лишних и ненужных. В этом всем невозможно было разглядеть и одного пустого и незанятого квадратного миллиметра, потому что каждая краска хотела, чтобы ее узнавали из-за огромных, гигантских размеров и привлекающего глаз яркого свечения. Здесь находилось бесконечное множество самых разных вариаций, которые можно было получить при смешивании того или иного цвета. Но самым огромным и тёплым, самым ветвящимся по тоненьким ниточкам капилляров и сосудов спящего парнишки здесь был оранжевый. Оранжевый, со сладковатым привкусом цитруса и совсем маленькой, сводящей с ума кислинкой, которая проходилась свежевыжатым соком по чувствительным губам Чонгука снова и снова, доставляя внеземное удовольствие и блаженство, когда темноволосый решался на пробу, осторожно обводя языком поверхность губ. И когда подсознание, взбодрившееся прохладными каплями воды с холодных кубиков льда в стакане с апельсиновым коктейлем, пустило звон по грудине, пробуждая тело и мозг от сладкого и долгого сна, в области ребер начала прощупываться пустота, наполненная лишь воздухом тяжести и разочарования. Чонгук проснулся, и первая мысль, которая прилетела в его сонную, ещё почти спящую и слегка глупую головушку — это то, что хёна здесь нет. Нет. И от этого почему-то становится так тяжко и беспокойно, что парнишка начинает часто дышать, стараясь наполнить лёгкие тем воздухом, который им нужен. Но эти же самые лёгкие просят ещё и ещё, жадно совершая необходимые процессы за несколько секунд и опустошаясь почти сразу же после глубокого вдоха. Хёна здесь нет, как и капель аромата мандарина, который всегда сопровождал белокурую личность, идя за ней след в след и разнося в окружающую среду свежесть и лёгкость только своим существованием и пребыванием рядом с младшим. В груди что-то больно и медленно ныло и завывало, просясь к чему-то так рьяно и отчаянно, распространяя по всем лимфатическим узлам груз, что его просто невозможно было терпеть и переносить такому невинному, робкому и чувствительному организму. Мальчишка только разлепил тяжёлые веки и проснулся, как сразу же почувствовал, что что-то не так, что в желудочках сердца появился вакуум, который всеми силами затруднял работу сердечной мышцы и препятствовал безболезненному ее сокращению, на каждом стуке мучительно напоминая об этом. Зрачки привыкают к свету и бессознательно обводят взглядом комнату… «Стоп, что?» По рукам и всей коже проходит страх, леденя маленькие покровные волоски своими до ужаса холодными иглами и заставляя их встать, поднимаясь выше нормального уровня и создавая под собой небольшие бугорки, называвшиеся мурашками. Глаза произвольно становятся гораздо шире, когда парнишка понимает, что это не ЕГО комната, что он не дома, и что сейчас его тело находится черт знает в какой точке земного шара, развалившись на чьей-то кровати с мягкими белоснежными простынями. Сердце начало биться в ускоренном темпе, отдаваясь глухими стуками о ребра, когда Чонгук слышит за дверью чьи-то негромкие голоса и разговоры. «Где я, черт возьми?!» А потом его взгляд переводится на прикроватную тумбу, стоящую совсем рядом. На гладкой ровной поверхности парнишка замечает небольшой лист бумаги с наспех написанными на нем иероглифами. И руки сами тянутся к ней, беспричинно говоря Чону, что это то, что ему нужно сейчас, чтобы он успокоился и перестал хватать ртом совершенно пустой и ничем не пахнущий воздух. Почему-то ладони слабо трясутся перед прочтением, как будто в этой записке окажется какая-нибудь страшная тайна, о которой Чонгуку знать совсем необязательно и не нужно. Но парень, сглатывая и глубоко вдыхая, разбирает нанесенные синей шариковой ручкой слова: «Куки, не волнуйся и не бойся, пожалуйста, ты в полной безопасности в этом общежитии. Спустись вниз и поешь (я заставил Джина хорошо за этим проследить и присмотреть за тобой), иначе я не прощу себе того, что ты остался голодным после вчерашнего. Прости, что не могу сказать это лично. Появились небольшие дела, но я вернусь, как только смогу, обещаю,Тэ.»
Волна облегчения нахлынула на Чонгука, разрывая всевозможные страшные догадки и безумные теории насчёт этого места и появления парнишки в нем. Но наряду с этим Чон впал в маленький ступор, опустив бумажку на одеяло, которым он был укрыт. «А что было вчера?» Чонгук быстро и бегло роется в своих воспоминаниях, чтобы откопать нужную ему информацию, которая не должна была подтвердить, что хён… «Сначала больница. Потом ресторан. Потом прогулки. Потом… потом, я кажется, заснул в машине, и…» Что-то очень тяжёлое и острое врезается в его теменную кость и макушку, когда из глубоких и бездонных недр нейронных сетей головного мозга до него бежит маленький нервный импульс, который по дороге разрастается и становится все больше и больше, и… «Нет, нет, не может такого быть, нет…» Но червячок, сидящий в его сознании, говорил абсолютно иначе и противоположно. «Если хён написал, чтобы я спустился…» Размышления, которые принуждают его мозг и разум взрываться снова и снова. «Получается, что он… отнес меня на второй этаж на руках?» И Чонгуку кажется, что его дыхание было задержано все это время, продолжая находиться в таком состоянии и не собираясь менять своей стратегии и инструкции. «Я был… на руках у хёна?» По какой-то причине это не вызывает в парнишке ничего, кроме тепла и сильной привязанности, смешанной с нежностью и покалывающими изнутри ощущениями, сопровождающимися мозговыносящими прикосновениями длинных пальцев Тэхена к его подбородку и ушам. Это не вызывает в нем смущения и стыда, не вызывает покраснения и окрашивания щек в красный… Это приносит только мягкость и чуткость, тепло и маленькие кристаллики счастья, растворившиеся в тканевой жидкости организма, согревая его внутри. И по какой-то причине Чонгук чувствует… нормальность. Чувствует, что это так и должно быть, что это обыденно и не странно. Что это… необходимо и нужно. Он уже не в силах противиться этой революции, которую затеял его собственный организм. Но он все ещё находится в липкой паутине непонимания и вопросов, на которые не может найти ответов, одновременно с этим не зная, куда же мог уехать хён, да ещё так быстро и совершенно ничего не сказав. «Что случилось?» Тяжёлый осадок в том месте, где, по идее, должна быть душа, дал о себе знать, крошками достаточно крупной пыли впиваясь в ткани внутренних органов, сообщая мозгу, что что-то и правда произошло. Но Чонгук не может понять, что именно, и это очень сильно настораживает и вынуждает почувствовать себя как-то… не так, как-то странно и выжато, словно лимон после того, как из него взяли сок. «Так, успокойся и перестань думать об этом. Он айдол, и у него должно быть свободное время и отдых, у него есть работа и, в конце концов, родители, к которым он любит ездить. Хватит думать о нем и о том, что он будет проводить с тобой все своё время, потому что у хёна его не так уж и много». Но почему-то это не успокаивало. Совсем не успокаивало.* * *
Обычно Пак Чимин никогда не заглядывает в комнату Тэхена без стука и предупреждения. Потому что тот не сильно любит, когда к нему врываются просто так, неожиданно и негаданно, как любит делать Чимин, несильно раздражая младшего, но все же принося недовольство и небольшой долгий вздох, который после уже растворяется в воздухе и заменяется долгими разговорами обо всем на свете. Они могут длиться по нескольку часов, если к ним никто не зайдёт и не выпнет из комнаты, говоря, что пора бы уже оторвать свои задницы от кровати и пойти сделать что-нибудь полезное и нужное. Но сейчас, когда Ким Тэхен шляется где-то уже довольно долгое время, находясь рядом с макне группы трейни и не отходя от него ни на шаг, Чимин обязан выпросить у него объяснения этого всего. Потому что Пак — единственный, с кем Тэ так хорошо и близко общается, рассказывает то, что лучше не рассказывать никому, и делится самым сокровенным и глубоким, вынимая это из своего сердца и глубины разума. Но сейчас с Тэхеном явно творится что-то странное и непонятное, и парень не делится этим со своим лучшим другом, что приобретает ещё более странный и запутанный контекст, вынуждая Чимина идти на крайние меры, решительно врываясь в… совершенно пустую комнату. «Да что с ним такое? Он же должен был приехать сегодня!» Пак, немного обозленный на Кима, бесцеремонно садится на его кровать, закрывая за собой дверь, и достает из кармана телефон, тыкая на фиолетовую иконку в контактах на дисплее, прикладывая смартфон экраном к уху и чувствуя приятный холодок от стекла. — Ким Тэхен, в какой заднице ты находишься сейчас и почему не сообщил об этом никому? — сразу возмущается Чим, как только слышит, что гудки закончились и началась связь. — Я вообще-то беспокоюсь, если ты не забыл обо мне и всех остальных! На той стороне вызова слышится характерный только младшему вздох и легко различимый звук движущейся по трассе машины, стопроцентно едущей на огромной скорости. Из этого следует то, что Тэхен поехал куда-то, до куда нужно добираться долго, потратив какое-то время только на дорогу, на которой нет пробок и находится малое количество автомобилей. — Чимин, я… мне нужно побыть одному какое-то время, я… я в Тэгу, прости, что не сказал… — по какой-то причине голос подаёт признаки усталости и измотанности; Тэ говорит так осевше и тихо, что Чимину — Чимину! — стало стыдно за своё поведение и то, что он так наехал на макне, не сказав ни «привет», ни «доброе утро», а уже с первого слова открыто обвиняя Тэхена в каком-то, на самом деле, несерьёзном поступке. — Тэ-Тэ, что случилось? Почему ты так резко уехал? — Пак оттаивает и понижает свои обороты, когда узнает этот тон. — Это… это из-за того мальчика, да? Это единственная причина, которая была более-менее правдива и хотя бы возможна, потому что все эти дни Тэхен был только с Чонгуком, плетясь за ним по пятам. А потом вдруг оказывается, что тот самый Тэхен, который только недавно поссорился с продюсером из-за того самого Чонгука, быстро уехал и теперь молчит, ничего не говоря и скрывая в себе все, что он мог и не мог удержать, давя это и, видимо, желая как-то справиться своими силами и умениями, не понимая, что самостоятельное решение проблемы вызовет только ещё большие проблемы и сложности. В ту секунду, когда Чимин задал последний вопрос, парню показалось, что через слабые помехи на линии связи он расслышал, как Тэ, кажется, перестал дышать, втягивая полные лёгкие кислорода и оставляя это в обездвиженном положении, превращаясь в каменную статую времён античности. И почему-то Чимин нисколько не удивился, когда Ким, прокашливаясь, хрипло и со скоростью света сказал: — Чим, я… перезвоню тебе позже, мне нужно… Я перезвоню, — и телефонный разговор обрывается так же резко, как он и начинался, принося за собой точную причину такого отъезда Тэ. Чимин даже не сомневался в своих догадках. Парень был полностью уверен, что, кажется, теперь шестнадцатилетнего ребенка и двадцатитрехлетнего айдола связывают гораздо большие чувства, чем просто дружба и приятельство, если судить по реакции Тэхена только на упоминание — на упоминание, черт возьми, — Чонгука в разговоре, которое сдало самого Кима с потрохами. Так воздыханно можно реагировать только на предмет своего воздыхания. Так трепетно можно относиться только к тому, к кому ты неровно дышишь, а Тэхен, уж простите, там чуть не задохнулся, когда Чимин начал говорить об этом мальчишке, который, кажется, забрал сердце их инопланетянина и с недавнего времени начал распоряжаться им, играясь и крутя в разные стороны, принося этими действиями не очень приятные отклики со стороны его прямого владельца. И теперь Пак поставил себе цель, чтобы узнать, что себе позволяет этот недозрелый подросток, который сумел прорваться к Тэхену так близко и заставить его уезжать за сотни километров, при этом всем ещё и закружив ему донельзя странную и далёкую от слова «нормальность» голову. Она, кажется, была по уши без ума от Чона, появившегося ни с того ни с сего и принудившего Тэ чуть ли не в колени ему падать и поклоняться только от одного своего вида. «Что между вами двумя творится, милые мои?»* * *
Чонгук наконец-то решается спуститься вниз, идя напрямик против самого себя и немного побаиваясь встречаться с личностями, — которых до этого он видел только на красочном экране телевизора, — вот таким образом. Да ещё утром, когда большинство среднестатистических людей находится в полусонном состоянии, не в силах заставить свой мозг работать так, как ему нужно работать, то есть без ошибок и осечек, фильтруя действия перед, можно сказать, посторонними людьми. И парнишка как раз-таки ощущал себя посторонним и незнакомым. Ощущал, что он не должен находиться здесь и жить с персонами такого статуса и величия. Ощущал себя маленькой незаметной мошкой рядом с гордо возвышающимися над ним орлами, достигшими таких высот и теперь являющимися для достаточно огромного количества человек идолами, примерами для подражания и лицами, на которых стоит равняться и быть на них похожими. И всё это построило и создало большую бетонную стену перед маленьким ребенком, который не в силах был сломать ее или обойти, но он сделал это. Сделал, потому что так просил хён, и если бы он не нашел этой записки на столике, то Чонгук вряд ли бы вообще сегодня выполз из своей комнаты, сжимая кулаки для придания самому себе хотя бы небольшой уверенности. И парнишка скидывает с себя одеяло и тихо, практически на цыпочках, подходит к двери из совершенного белого дерева, открывая ее и стараясь издать как можно меньше звуков своими манипуляциями. Он выглядывает из своей каморки, осматривая достаточно большое помещение светлого, сделанного под уютное деревянное покрытие коридора ещё с несколькими дверями напротив и сбоку, на которые отбрасывало свои утренние тёплые лучи яркое солнце. Оно представляло Чонгуку всю обстановку и расстановку различных нюансов, в число которых входило близкое расположение комнат и небольшое количество зелёных растений, стоящих рядом с дверьми и висящих на светло-оранжевых стенах. Паркетный и гладкий пол приносил ещё больший уют в копилку плюсов общежития, которое, как оказалось, было таким приятным и комфортным, что Чон просто не мог поверить, что все мемберы живут в таком светлом и спокойном месте, ужасно напоминающем парнишке его собственный дом, его семью, их вечера с вкусным и прекрасным ужином… И Чонгук правда понял, что ему уже нравится здесь жить и находиться, хотя он сам не прошел даже и пяти метров, чтобы окончательно это признать. Чон ступает за пределы комнаты, из которой вышел с большим трудом, и выискивает взглядом лестницу, разделяющую весь большой второй этаж ровно пополам на две симметричные друг другу части, имеющие одинаковое расположение и планировку. Чонгук сосчитал количество дверей, обязательной частью которых была слегка золотистая металлическая табличка с выгравированном на ней имени, и до него дошло, что… Все двенадцать человек живут на одном этаже, разделенные лишь громадой-лестницей и воображаемой линией, проходящей по полосе этой самой лестницы, потому что стены или какой-то перегородки между двумя блоками комнат айдолов и комнат трейни абсолютно не было. Здесь было лишь большое пространство, и это место уже нельзя было назвать коридором, а скорее… прихожей или чем-то вроде этого, видимо, сделанной именно так для удобства, если кому-то вдруг что-то понадобится, чтобы не бегать далеко и никого не искать. А с правой части от Чонгука, в конце комнаты, на все это пространство поглядывало огромных размеров окно с таким же огромным подоконником, впускающим в общежитие солнечный свет и тепло, подаренное этой звездой. Чонгуку было крайне сложно оторваться от разглядывания всего этого, но если хён сказал (приказал), что ему нужно поесть и спуститься, ибо внизу его, кажется, ждут, то парню придется поторопиться, чтобы не заставлять никого там выжидать и гадать, не выбежал ли младший через окно своей комнаты домой, испугавшись. И только когда его ступни касаются ступенек лестницы, то оснащенный прекрасно работающими органами обоняния нос тут же уловил манящий запах кофе и жареных на сковороде оладий или блинчиков. В животе сразу начались процессы, оповещающие Чонгука о том, что уже надо бы съесть хоть что-то, чтобы заглушить неприятное урчание и пустоту в желудочном тракте. Лестница приводит его блудное тело прямиком в кухню, соединённую с гостиной и столовой, выполненных в таком же нежном и приятном глазу стиле, как и второй этаж дома. Ноги почему-то не хотят двигать его организм дальше, когда глаза замечают стоящего у плиты высоченного и широкоплечего парня, иногда оборачивающегося в сторону огромного деревянного стола, за которым сидел один единственный человек. Это Хосок, улыбающийся своей яркой улыбкой и читающий какой-то неприметный журнал, одновременно с этим переговариваясь с шеф-поваром Джином. И когда Чонгук совершенно случайно скрипнул полом, то он в ту же секунду поймал на себе взгляд Хосока, отложившего журнал в сторону и теперь смотрящего прямо на неуклюжего маленького и сонного мальчишку, улыбаясь в своей яркой манере солнца, жестом приглашая сесть рядом. — Эй, Чонгук, проходи и не стесняйся, все хорошо, мы не кусаемся, — все ещё не убирая улыбки со своего лица, говорил парень. — С добрым утром, соня. Оба парня выглядели такими домашними и потрепанными, что Чон уже почти не чувствовал себя обузой среди них. Обычные люди, что тут такого страшного? Но некая стеснительность перед ними все равно продолжала существовать в его груди, напоминая об этом каждую минуту. — Да, проходи! — махая парнишке деревянной лопаткой, приветственно сказал Джин. — Будь как дома! И от такого внимания к такой скромной личности Чонгук всё-таки, кажется, немного покраснел, потому что почувствовал на своих ушах совсем маленький огонь, как на зажженной спичке. Но Чон позволил себе отойти от лестницы и аккуратно, чтобы никого не раздражать, сесть за стол напротив лучика солнца, не поднимая головы и ощущая, что сейчас его волосы выглядят так растрепанно и совсем неопрятно, что он просто всем своим нутром жаждет сходить в душ и провести по этому беспорядку на голове расчёской. «Почему здесь так пусто? Где все?» — Сейчас все трейни находятся в здании компании и репетируют танцы. Продюсер дал тебе несколько выходных, чтобы ты оправился, — видимо, Хосок тоже умеет читать мысли. Все умеют читать мысли, кроме Чонгука. — Не переживай насчёт этого, ты нагонишь все позже, а сейчас тебе нужно немного отдыха, — объясняет он. — Тэхен уже сказал тебе о том, что уехал? Тэхен. От этого имени в Чонгуке как будто что-то просыпается и разносит вибрации, что парнишка даже решается поднять голову и показать, что он не невежда и невоспитанный, а вполне себе обычный и нормальный человек, который знает, что значит словосочетание «уважение к старшим». — А… когда он вернётся? — хрипло и сипло из-за недавнего пробуждения задаёт вопрос младший. От такой реакции макне Хосок отчего-то начинает улыбаться ещё ярче (хотя, куда ещё ярче?), кажется, решая в своём мозгу какую-то головоломку, которую без слов Чонгука до этого он решить не мог. Чон полностью не мог понять, почему оказал такое бурное воздействие на Хосока, но в его глазах были четко видны искорки озорства и какого-то доброго ехидства, что ещё сильнее завязало сознание мальчишки в большой узел, который невозможно было распутать. — Он обещал, что скоро вернётся, но точную дату не сказал, — как-то хитро оглядывая Чонгука, проговорил парень. — Но в любом случае надолго его отъезд затянуться не должен. На стол приземлилась больших размеров тарелка с несчетным количеством маленьких блинчиков, политых полупрозрачным красным джемом; только от одного вида и сладкого запаха хотелось взять штук десять и запихать себе в рот, съедая, или вообще украсть все блюдо и никому не отдавать, относя в комнату и пряча где-нибудь в самом укромном местечке шкафа. — Хосок-а, не мучай мальчика, дай ему отдохнуть спокойно и поесть, — ставя средние тарелки рядом с обоими парнями, предупредил Джин. — Я не мучаю его вообще-то, не ври мне тут, — накладывая завтрак в тарелку и сияя, до этого добившись нужного ему результата, ответил парень, уже почему-то переводя взгляд с макне на лестницу, которая находилась позади Чонгука. Оттуда слышались шаркающиеся маленькие шажки, приближающиеся к столу все стремительнее и стремительнее. Когда человек достигнул отметки уровня глаз парнишки, то Чонгук смог рассмотреть очень и очень сонного и находившегося наполовину в спящем состоянии темноволосого Юнги, плетящегося куда-то вперёд. На ходу он тихо, низким и вялым голосом произнес, приоткрывая глаза только наполовину и, видимо, не замечая Чонгука совсем: — Всем доброе утро. Сокджин по какой-то причине пристально наблюдал за действиями только вошедшего в кухню Шуги, слегка приподняв голову и даже бросив готовку ради этого. А сам же Юнги непонятно для Чона все шел вперёд, мимо макне, не обращая на Джина абсолютно никакого своего внимания, стремясь подойти далеко не к Джину и сесть далеко не на стул рядом с младшим. Сонный парень подошёл к замершему Хосоку со спины, наклоняясь к нему так нежно и любовно, обхватывая талию сидящего на стуле парня и шепча на ухо сладостное и горячее: — Доброе утро, детка, — Юнги отдает один поцелуй ему в щеку, после этого кусая Хосока за мочку уха, продолжая стоять так и совершенно не смотря по сторонам и не понимая, почему же сам Хосок не отвечает ему и не говорит вообще ничего, задержав дыхание. «ЧТО?» Чонгуку даже перехотелось есть от охватившего его тело шока, который вызвал полное онемение конечностей и вынудил рот разомкнуть губы и чуть не уронить челюсть на стол в тарелку с такими аппетитными и вкусными блинчиками, старательно приготовленными самым старшим членом этого безбашенного коллектива. Глаза практически вышли из своих родных и принадлежащих им мест в глазницах, что Чон даже несколько раз проморгался, потому что поначалу парень не поверил им, думая, что все это галлюцинации или вообще сон, хороший сон, в котором все счастливы. Но это был не сон и не очередные его фантазии, потому что рука отчётливо чувствовала боль, когда Чонгук щипал себя специально сильнее, чем обычно это делает. И от понимания того, что два мембера самой известной существующей на планете группы любят друг друга и сейчас стоят в явно не дружеской позе, парнишка отчего-то замирает, не говоря ни слова и не выпуская ни одного миллилитра углекислого газа в воздух, создавая этим мертвую тишину. «Это…» — Юнги-я, я тоже тебя люблю, конечно, но мы не одни, по сторонам смотри хотя бы иногда, — счастливо улыбаясь и поднимая голову вверх, Хосок встречается с губами Юнги, слегка целуя их в ответ и извиняясь за такую свою заторможенную реакцию. — Да прекратите вы уже! Вы ведь понимаете, что вы только что сделали?! — открыто злясь, размахивал руками Сокджин, пытаясь утихомирить их. — Вам же говорили, чтобы вы вели себя нормально! Джин не на шутку отчитывал этих двоих, вызывая у Юнги только ухмылку, и больше ничего. — Джин, он все равно уже все видел, — констатирует Хосок, смотря на немого и застывшего ребенка. Чонгук как будто и правда превратился в лёд, через который он слышал все глухо и как будто на периферии собственного сознания. Язык отказывался двигаться, а рот — закрываться, поэтому он продолжал сидеть так и пялиться, пытаясь прийти в себя после всего произошедшего. — Да?! Да ты посмотри на него! — уже кричит старший. — Вы не могли потерпеть и дойти хотя бы до комнаты? Юнги, ты… — Джин-щи, все… все нормально, — тихо говорит Чон. — Не ругайте их… пожалуйста… Беспричинно и неизвестно в Чонгуке заговорил тот самый малюсенький червячок, который всегда помогал младшему, когда он не знал, как себя вести в той или иной ситуации. И именно сейчас этот червячок очень громко кричал парнишке, что это нормально, что это естественно, потому что Чон видит это. Он видит любовь в их глазах, видит нежность и трепетность, к которой они так друг к другу относятся, видит… «Нет». То самое. Те самые искры. Тот самый блеск, это же… Нет. Этого не может так быть. Нет. Точно нет. Нет. Нет! «Замолчи!» Что-то хочет вырваться, что-то хочет излиться прямо Чонгуку в сердце и раскромсать его, затем опять собрав по маленьким кусочкам, но Чон глушит это. Глушит, потому что боится. Глушит, потому что считает, что сейчас не время, что сейчас рано и слишком быстро так думать, но это так настойчиво рвет его внутренние органы, сжигает все изнутри, приносит внеземное чувство эйфории и удовольствия, приносит такие приятные апельсиновые ощущения и мысли, что это становится чем-то большим, чем-то… — Чонгук, ты… — слышится где-то далеко голос Хосока. — Ты чего? Все нормально? «Нет! Не нормально! Вообще не нормально! Ни сколечки!» — Мне… я отойду, мне… нужно… я отойду, — бубнит он, подрываясь со своего места и вызывая у всех весьма неоднозначную и странную реакцию. Но ему нужно было. Нужно было уйти. И именно поэтому парнишка сейчас практически бежит вверх по лестнице, желая остаться наедине с самим собой и своими мыслями, чтобы разобраться в этом и наконец прекратить. Его разрывает изнутри. Его мозг кипит, а сердце горит, пытаясь высвободиться из грудной клетки, сумасшедше стуча уже где-то возле горла, отдаваясь своим биением в голове. И вдруг Чонгук в каком-то ярком и эмоциональном порыве чувствует, как кто-то схватил его за запястье и поволок в другую сторону, противоположную той, в которой находятся комнаты трейни. Он хочет вырваться, хочет освободить руку, но не успевает, потому что оказывается в незнакомой комнате, приземляясь на мягкую кровать, и огромными от удивления глазами смотрит за светловолосым… Чимином (?), который закрывает за собой дверь и, совершив все необходимые действия, поворачивается и обращается к шокированному Чонгуку: — Нам нужно поговорить. И это касается Тэ.