Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
(…)
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.
«Лиличка!» — В. Маяковский
Почти два часа спустя Чимин стоял в окружении стаффа и с рабочей приветливостью подписывал автографы. После заунылой череды интервью ему едва ли не впервые хотелось больше общаться с теми, кто создал концерт, а не с теми, кто на н'м выступал. Пак держался хорошо. Завистливые, ожидающие проколов взгляды коллег по сцене абсолютно не смущали. Получив первую значимую награду около полутора лет назад, Намджун стал готовить их к этому. По мере возрастания популярности группы, те же самые завистники станут любезничать с ними, упоминать в своих соцсетях, присылать подарки на дни рождения. Доверять можно только самым близким, улыбаться нужно всем. Чимин просит общую фотку с командой гримёров, но заметив зазывающего хёна, моментально извиняется поклоном и отходит в сторону. — Всё в порядке? — Юнги скользит взглядом по лицу и оборачивается по сторонам, в поисках остальных участников. — Да, хён, — кротко отвечает Чимин, а затем повторяет действие старшего. — Думаю, пора потихоньку сматываться отсюда. Я лично предлагаю поделиться на пары. Пока что менеджеры на совещании, а Намджун скоро подойдёт сюда, отвечать на вопросы насчёт своего ухода. Тебе надо забрать Чонгука. — Угу. Откуда забрать? Юнги в непонимании щурится, будто Чимин должен был знать больше всех остальных, и отвечает: — Ну в костюмерной же. Ноги моментально выводят Чимина из зала, представлявшего из себя буферную зону между теми, кто ещё не выступил, и теми, кто успел порадовать публику своим шоу. Что ж, может это и есть его шанс поговорить с Чонгуком? Через пятнадцать минут произойдёт следующий разговор. — Хён, почему ты ещё здесь? Где Чонгук? — Я отправил за ним Чимина. — Что? Зачем Чимина? Бляяяять. Хосок не сможет предотвращать всё, успевая везде. С этим всё ещё тяжело смириться. Сейчас Чимин быстрым шагом проходит по развилкам из гримёрок, аккуратно обходя тележки с различной едой, косметикой, всем тем, что не помещалось в личных комнатах айдолов. Несколько раз едва не сшибает знакомых, но даже не останавливается поговорить. Чем ближе необходимая дверь, тем меньше, к счастью, людей на его пути. Ещё два пролета и Пак останавливается, напоследок цокая каблуком. Он толкает табличку с надписью «Костюмерная», чтобы оказаться в плохо освещённом помещении, заставленном рядами вешалок с одеждой. С трудом привыкая к полумраку, он не закрывает дверь, чтобы коридорный свет указал ему путь. Серьёзно, участникам самых популярных групп Кореи выделили под костюмерную здоровое, но полностью захламленное помещение, похожее на гигантскую подсобку старого театра. Может быть в течение концерта здесь бывал только стафф, он не знает, но возмущается, старается вдыхать максимально сдержанно, чтобы не надышаться аллергенной пылью. Чимин пришёл за Чонгуком, и с каждым шагом он всё больше удивляется тому, что Юнги направил его именно сюда. Разве в таком месте дают интервью? Пак прислушивается: до его уха рывками доносится сиплый шёпот. Голос Чонгука он узнал сразу. Вязнет на месте, слышимый тон сдерживает его от того, чтобы уже намного более уверенным шагом пройти вглубь помещения и поговорить с Чонгуком. У них ведь не так много времени, навряд ли дальше будет возможность остаться наедине. Но Чонгук сейчас не один. Точно не один. Ещё даёт интервью? Тогда почему так тихо? Чимин неуверенно идёт вдоль стены, спрятанный за рядами загруженных вешалок, слух глушит собственная же кровь, не дающая расслышать второй голос. А Чонгуку вообще отвечают? Пак не понимает инстинкт, заставляющий его скрываться, хочет дойти, но не понимает. Чон продолжает подавать голос, Чимин идёт к нему как Алиса, убегающая от реальности в кроличью нору. Он останавливается только у большого проёма в стене в виде арки. Это ограждение открывает вид на вторую часть зала, куда более ухоженную и просторную. Благодаря эху пустого помещения, чётко можно определить — Чонгук уже в нескольких метрах от него. Чимин не может ждать. Выдыхает, делает шаг наружу. Столбенеет, пропускает пулю. Боль идёт не наружу, застревает. Тёмная копна волос, отливающих медью. Тонкие руки, переплетённые с более жилистыми, но не менее худыми. Они повёрнуты боком к смотрящему, в обнимку, немного покачиваясь: сидят на полу, Тэхён обнимает Чонгука со спины, с раскинутыми в стороны ногами, как посаженная на трюмо кукла. Их глаза закрыты, но Чимин всё равно убеждён, что он не должен за этим подсматривать. Не просто объятия. Чонгук не любит, когда подходят со спины. Сейчас похоже, что это касание строго принадлежит Тэхёну. Он видит, как Чон плотно сжимает губы и открывает глаза, а затем отстраняется от Тэхёна и поворачивается так, чтобы иметь возможность упереться лбом в его лоб. Чимин от смущения и испуга опускает глаза вниз. Если они сейчас поцелуются, он умрёт. Он ни за что не обнаружит себя. Убежит куда подальше и… А что дальше? Он не рассматривал такой исход событий. Чонгук что-то начинает говорить. Пак башней клонится вперёд, чтобы услышать, но подскакивает от прикосновения к плечу и резко разворачивается, упираясь спиной в одну из вешалок. — Ууу, тоже любишь подсматривать? Чимин едва не исходит на крик, но закрывает рот сразу, как только Кан прижимает палец к его губам. — Шшшш. Блин, Пак, не разочаровывай, из-за тебя пропустим самое интересное. Чимин в изумлении моргает, чтобы убедиться, что перед ним и правда стоит знакомый чеболь. Тот игриво улыбается и за пару шагов тоже оказывается в тени. — Не бойся, я успел записать и сфотографировать многое. Хорошенькие материалы украсят мой архив. Кан протягивает к лицу айдола телефон с сеткой отснятого материала и уверенно держит на выпрямленной руке три, может пять секунд. За это время Чимин пытается успеть рассмотреть как можно больше. Гадкое чувство внутри, на пару с укоренившимся мазохизмом, заставляет его выискивать те самые кадры, то, что ему потенциально нельзя видеть. Они целовались? Он не успеет открыть эти видео. Прежде чем убедиться в том, что худшее произошло, Чимин видит резко темнеющий от блокировки экран и отражение своего лица в чёрном стекле. Пак выглядит пугающе безумным, это и останавливает его от того, чтобы просить посмотреть ещё раз. — Хотя, грех такую красоту в архиве держать, а? Что думаешь, Пак? — Ну ты и сука, — с ненавистью шипит Чимин и, схватив невысокого парня за грудки, прижимает того к стене. Он чувствует, что готов избивать до полусмерти, но эти эмоции и вся его боль намного сильнее и масштабнее, чем сам Чимин, чем его злость на такой мелкий раздражитель, как Кан. Боль, ярость всепоглощающая, бессилие по вине совсем другого человека. Лучше не видеть этого никогда. — Удали. Немедленно. — Хм, удалить? Ты уверен? Видео ведь хорошие. Я же не знал, что у тебя в группе соперник имеется. А ты представь: попадут их задушевные разговоры в сеть, это увидят фанатки. Как Чонгук по волосам мелкого гладит. М-м-м-м-м. И всё… Звание мальчика, развалившего всё в этой группе, закрепится за Тэхёном навсегда. — Это их личное дело, — усиливая, чувствуя, как слабеет внутри, хватку, Чимин случайно прикусывает язык. — Да? Уверен, что не заинтересован в этом деле? Тэхён надолго не задержится в группе с таким количеством скандалов вокруг своего имени, да ещё и после сегодняшнего… Может он употребил что-то? — Прямо как твой братец? Чимин встряхивает Нгока, и тот ударяется головой о стену. Его взгляд на мгновение мрачнеет, но затем снова возвращается в привычный отыгрыш короля ситуации. — Тебе-то какая с этого выгода? Что ты задумал? — Ну, скажем так. Я, конечно, хочу избавиться от вашей группы как можно скорее, но тебя в этой ситуации мне больше всех жаль. Бедный мальчик, безусловно талантливый, но такой… лишний? Ненужный, — Чимин кривится на слова подростка, строящего из себя сочувствующего покровителя. — Считай это услугой старого друга. Сначала помогу разобраться с личными вопросами, а там уж как выйдет… Может даже слюбимся с вами, забудем старое. Но учти одно: то, что сейчас на моём телефоне, получит только один выход — наружу. Что-то было не так. Самодовольный чеболь переминался с ноги на ногу, ожидая пока его отпустят, а Чимин переводил взгляд со змеиных глаз на свои руки, едва не рвущие дорогой пиджак, и всё никак не мог разобраться. Кан же не мог быть таким идиотом. Неужели он не понимал, что такой утечки информации недостаточно, чтобы перекрыть карьеру сразу и всем. В чём тогда подвох? — Сукин ты сын, думаешь я поверю в этот бред? — А чего так тихо, Чимин? Говори громче. Втроём-то вы легко на меня повлияете, да? — как надоедливый мим, он с гиперболизацией повторяет каждое выражение лица старшего. — Ну? Зови их, иначе это сделаю я. Кто-то же из нас должен быть разоблачён. Пак в последний раз тянет Нгока на себя, а затем снова впечатывает в стену и от бессилия отпускает. Руки болтаются. Помощь Чонгука и Тэхёна ничего не даст. Фотографии, видео — всё это могло уже несколько раз автоматически продублироваться на другие электронные, виртуальные носители. Это смешно. Перед чем сейчас стоит его выбор? Чимин что, выбирает между тем, чтобы собственноручно положить конец отношениям Чонгука и Тэхёна, и тем, чтобы попытаться предотвратить неотвратимое? «Что на тех записях?» Чимин думает, думает, думает. Копошится в своей голове, выбирая правильный вариант, жалея о том, что он не болен апофенией*. Время идёт. — Ты мне ничего не ответишь? — Сука. Что за сука такая, — думает, думает, думает. — Господи, хватит уже меня рекламировать, — Кан закатывает глаза и с интересом косится в сторону арки, за которой находятся Чонгук и Тэхён. — Смотрю я на них и понимаю, что тебе не выиграть, Чимин. Не таким, какой ты есть. Пак может и согласен с этими словами, но он больше не будет пытаться «выиграть», притворяясь другим человеком. Чонгук научил его тому, что всё самое лучшее он получал только когда был честен с собой, просто не ценил это. Достоин ли настоящий Чимин той любви, он не знает, но чётко понимает для себя, что не станет помогать человеку, у которого всегда был один мотив — отомстить. Маленькая надежда. Ещё есть. Чимин не знает, что в том телефоне. «Надеюсь, я не пожалею об этом». — Я уже выиграл, Кан. — Что? — Наша игра. Пак смакует слова, в которые обрамляется его правильный поступок. — Игра, которую ты мне уступил. На день рождения Хосока. Думаю, я готов принимать твой должок. Взгляд Нгока стоит запечатлеть в памяти, он ожидал от айдола что угодно, но не этих слов. За всё то время, что они не виделись, похмелье должно было постепенно разжижать в голове Чимина воспоминания о той ночи, особенно об их азартной схватке. До сих пор чеболю проигрыш казался абсурдным, он был уверен, что Пак исходу игры удивлён не меньше, но нет. То, что привело Чимина к победе в ту ночь, обрело для него необыкновенную важность. Такую сильную, что он и по сей день не расставался с лотом, стоимость которого Кан не смог угадать. — Чего ты хочешь? — молодой богач наконец выглядел под стать своему возрасту. Совсем обиженным подростком, у которого отобрали повод поиздеваться над глупыми взрослыми. — Хочу, чтобы эти фото исчезли отовсюду. Чтобы никто и никогда их не видел. Чтобы обо всём знали только мы, а со временем и вовсе забыли. Шах и мат. Практически мат. — Туше… — призадумался. Мотивов Чимина ему не понять, но от долга к одному из врагов избавляться приятно. И всё-таки Намджун предпочёл его брату куда более глупых людей. — Как я могу быть уверен в том, что не обманешь? — Мне понадобится твоё подтверждение перед теми, кто присутствовал на игре. Знаешь, Пак. Я не упущу возможность помочь тебе слить своё желание. Из всех вещей, на которые я способен, ты выбрал самое пустячное. Чимин не нашёл что ответить. Ему не нравилось то, что чеболь абсолютно не расстроен потерей туза из своего рукава. Что тогда ещё он прячет? — Что ж, повезёт в следующий раз, — и даже эти слова Нгок сказал о Чимине, не признавая свою уступку стратегическим крахом. Кан развернулся на пятках и пошёл длинным коридором вешалок. Задевая одежду плавным движением руки, он едва не пританцовывал, вытирая компромат. Произошедшее было перифразой на дораму «Любовь короля», где главные герои страдали от хронической болезни «спаси своих любимых втайне от них же». Чимин провёл пятернёй по волосам, оборачиваясь на арку, скрывавшую Чонгука и Тэхёна. Благодаря нескончаемому концертному шуму он смог спокойно уйти из этого зала и всё ещё оставаться незамеченным. — О, Чимин, — они столкнулись с Хосоком на пороге групповой гримёрки. — Ты нашёл Чонгука? Всё в порядке? — М, — долго придумывал причину, по которой не нашёл костюмерную, — я был в медпункте, проверял ногу. Кстати, а что, Тэхёна уже увезли? — Не знаю, — Хосок делает глубокий выдох и отрицательно машет головой. Залакированная чёлка падает на его лоб. Чимин понимает причину этого облегчения. — Ну да ладно, я сам заберу Чонгука. — О, привет, — на их плечи хлопком опускаются руки. Чонгук. — Почему на пороге стоите? Молчат. — Ладно. Я за толстовкой. — Чонгук! — говорят оба и оглядываются друг на друга. — М? — Давай ты первый, — Хосок кивает Чимину, а тот стоит между двумя Чонами и думает о том, что каждый не догадывается, что он знает абсолютно всё. — Надо поговорить, Чонгук. — Хён, сейчас не самый подходящий момент, меня ждёт… — Я тоже ждал. Поверь, дольше, чем это возможно. — Думаю, пора. Хосок не объясняет смысл сказанного. Либо ему пора уйти, либо пора им выяснить отношения, либо пора всем ехать к их пляжному домику, не дожидаясь окончания концерта. Он заходит в гримёрку, Чонгук следует за хёном, а затем, полностью переодевшись, снова встречается с Чимином в свете коридорных ламп. — Хорошо, давай поговорим.***
Чимин первым прошёл в пустую комнату. Здесь относительно уютно, сразу видно, что помещение используется местными спортсменами чаще, чем импровизированные гримёрки для айдолов. Зал с низкими потолками, но достаточно просторной расстановкой. Всё намекает на то, что собирались здесь достаточно свойским, оговорённым количеством людей. Широкий стол и офисные кресла вокруг него были обставлены так, чтобы все присутствующие могли с лёгкостью смотреть друг на друга и поворачивать голову на огромную интерактивную доску. Должно быть, это был зал, куда попадала футбольная команда в перерыве между таймами, чтобы обсудить дальнейший план игры. Чимин ничего не понимал в спорте, а потому его внимание полностью было поглощено прозрачной стеклянной стеной, открывающей вид на стадион и его зрителей. Несмотря на звукоизоляцию, на то, что на их зал невозможно было взглянуть снаружи, Пак чувствовал, будто то, что сейчас будет происходить, станет достоянием многотысячной аудитории. Множество лайтстиков колыхались в воздухе, как медузы-светлячки в океанической воде, а он завороженно следил за выступлением своих коллег, отражаемом на больших экранах вокруг сцены. Фанатеющая толпа находилась спиной к тому, кто недавно был центром их внимания. Чимин грустно ухмыльнулся своей иронии. Когда закончилось выступление одной группы и началась подготовка к следующему, Пак с удивлением заметил в стекле отражение Чонгука, стоявшего позади. Сколько уже так? — Я кофе нашёл, — из-за спины Чон протягивает Чимину один из картонных стаканчиков, который держал в руках. Движение удаётся очень элегантно, как и всё, что делает человек, умеющий танцевать. Младший отмечает про себя, что давно не чувствует наслаждения от вкуса этого напитка. Сейчас бы он предпочёл воду, но в зале таковой не нашлось, а уходить и снова возвращаться сюда он не хотел. Не вернулся бы. Должно быть, он выглядел совершенно диким, застыв на месте и как ни в чём не бывало предлагая кофе. Сам ведь знал, что они здесь делают и о чём будут говорить. — Планка завышена настолько, что её достижение уже не впечатляет, да? — спрашивает хён, когда догадывается, что Чонгук вообще не заинтересован в происходящем на концерте. Чон неопределённо пожимает плечами в ответ и садится на пол, подперев спиной стекло. Концертные огни так ярко освещают зал, что видна волна, которая проходится по его скуле, когда Чонгук напряжённо сглатывает, но всё ещё молчит. Он понятия не имеет, с чего начать разговор. — Кстати, ты должен знать, что… — Как ты, пижама? Чимин оборвал себя сразу, как только задал этот вопрос, проговорив слова в унисон с Чонгуком. У Пака в голове дикое несварение происходящего: зудят мысли о событиях в костюмерной, беспокоят слова, которые так давно вертелись на языке, страшно, что скажет Чонгук. Чимин ляпает и не думает, выдёргивает вопрос из множества контекстов в своей голове, а потом хочет просто снести с шеи эту бесполезную и, кажется, пустую коробку. Младший было подносил стакан ко рту, но передумал пить. Старое ласковое прозвище грубой волной отбросило к сухому, потерявшему краски прошлому. Чонгук не хотел здесь находиться, но не позволял себе уйти. Ради Чимина. Пак кусал щеку с внутренней стороны, мысленно отвешивая себе пощёчину за импульсивность. Он так сильно грезил о том, чтобы снова быть таким рядом с Чонгуком — ласковым, мягким, близким. Но сейчас это было неловко, выглядело неуместно. Их теперешнее единение казалось слишком зыбким, и от страха Чимин вёл себя подобно человеку, который знает дату своей смерти и хочет успеть всё, на что не выделял время в беззаботной жизни. Чонгука у него забирают. Вырывают с корнем. — Прости. — Всё в порядке, — произнёс неожиданно мягко в ответ. Чимин опустился рядом, боком к стеклу и лицом к Чонгуку. Чон проверяет время, а затем кладёт телефон на пол экраном, смотрит на Чимина и снова опускает взгляд куда-то на руки. Пак будто разучился коммуницировать с действительно близкими людьми после стольких недель одиночества и притворств. В глазах у него сожаление, боль, неуверенность, а во взгляде Чонгука… Что? Он тоже пережил нечто подобное в своё время и так же испытывает все эти внезапные для себя чувства, спустя столько месяцев уничтожающие его обиды и злость. Сейчас хочется забыть. Теперь Чон видит те дни со стороны, и его окутывает меланхолия. Есть люди, которые, долго рвясь к абстрактной свободе от чего-либо, настолько привыкают к внутренней тяжести, что ощущают её даже когда обрели долгожданную свободу. Чонгук был точно таким человеком. Пак кладёт руку на чужой замок из пальцев, а младший вспоминает, как эти же руки нередко скрещивались на груди, чтобы посмотреть на тогдашнего макнэ сверху вниз. Чон непослушный ребёнок, а Пак его праведный пример для подражания, конкурент. И так было пока Чонгук не влюбился. До чего же эти роли им больше не свойственны. — Хочу знать всё. Расскажи всё, что накопилось за это время. Чон медленно выпутывается от руки Чимина, делает глоток кофе, отставляет стакан в сторону и подтягивает колени к груди. Весь он сейчас выглядит беззащитно, искренне, и только взгляд, сосредоточенный куда-то в пол, способен отпугнуть любого, кто попытается достучаться глубже дозволенного. Он опускается на свою глубину. — Я правда хотел, чтобы этот разговор всё же произошёл при других обстоятельствах, но видимо пора. Ты прав, слишком долго тянули. Да, и спасибо за то, что помог нам. — Что? «Чонгук видел? Он знает?» — Я знаю, что ты с ребятами прорабатывал журналюг, пока я заботился о Тэхёне. «Заботился», — эхом катается в мыслях Чимина, а Чонгук и не скрывал, что был с Тэхёном всё это время. Заботился, но как о ком? Без уточнений. Между ними повисло чувство страха, которое никто не мог понять. Нужно поговорить, но где та грань, у которой надо остановиться? Как далеко они сейчас зайдут в разбирательствах? Чонгук прямо упомянул о Тэхёне, вместо того, чтобы рассказать о чём просили. Не хотел задевать свои старые раны — пришлось задеть чужие новые. Пак постарался не поддаваться этому тревожному знаку, как чёрной кошке, прошмыгнувшей у него под ногами быстрее, чем он успел бы остановиться. Чимин же любит животных. Чимин не любит чувствовать, что время упущено. Добро пожаловать в мир «Великого Гэтсби»**. — Презираешь меня? — Презирал себя, — низким голосом. Чувствует, как обида возвращается. — Презирал за то, что оказался недостойным тебя настолько, что ты даже не стал объясняться. Просто ушёл. Чимин слушает, и будто все эти слова — не о нём, о другом, ужасном, жестоком человеке, который повёл себя с Чонгуком так, как не поступают с врагами. Врагов добивают до конца. — Я ушёл, потому что думал, что так будет лучше для нас. Казалось, что это всё несерьёзно. Чонгук завибрировал от внутреннего раздражения, он смотрел на Чимина с желанием припечатать к стенке от каждой неудачно сказанной фразы. Лучше бы Чимин молчал. — Не понял. Тебе чувства мои были несерьёзные? Боже, как сказать. Как правильно сказать, чтобы не сделать ещё хуже. — Твои чувства, господи, Гук. Ты был так чист и добр ко мне… Я не думал, что смогу также. Я не думал, что у тебя это правда так искренне. Ты ведь знаешь, как бывает. Первая любовь непостоянна и обманчива. — Хах, обманчива? Послушай, Чимин, мне жаль, если так произошло с тобой. Но моя первая любовь была сильнее, чем всё, что вообще имело значимость для меня. «Была». Подтекст очевиден и прост. Он не любит Чимина. Больше нет. Сердце. Бам. Ещё раз. Бам. Сжимается. — Это обо мне? — Да. — Да, я осознал это. Когда получил твои видео на почту, я увидел, каким счастливым ты был. Я многое вспоминал! — А, вот оно в чём дело… Мне похвалить тебя? — Чимин его бесит. — Чонгук, именно тогда я захотел тебя вернуть. То, как я действовал, — хреново, признаю. Ты заслуживаешь лучшего, это так. Но подумай сам, как я мог себя вести? Ты столько внимания уделял другим, другому. Ты же не подпускаешь к себе! — А как ты хотел? Чтобы я прыгнул в твои объятия, потому что опять, по каким-то сентиментальным, надуманным причинам стал тебе нужен? — Ничего из того, что я чувствую к тебе, не надуманно! Они говорили еле сдерживаясь, чтобы не перебивать друг друга. Быстро и хлёстко, будто кто-то дал ограниченное время на этот разговор и каждый принципиально хотел оставить последнее слово за собой. Чимин вопросительно нахмурился на блеклую усмешку Чонгука. — И что, из-за каких-то дурацких видео, которые я записывал хрен знает когда, ты решил устроить это всё? Настроение Чонгука мрачнело на таких скоростях, что подбирать необходимые для разговора слова стало труднее. Конечно же Чимин распалил чужую память и сам в подробностях помнил, что творил. Начиная с той ночи, когда Намджун объявил об уходе из группы, нет, начиная с того дня, как они расстались, и заканчивая почти принудительной встречей в этом зале. Всё это было из-под его небрежной руки. — Я не хотел ничего портить. Я лишь хотел, чтобы нам снова было хорошо вместе. — Так тебе тогда было хорошо со мной? Поэтому ты решил, что наши отношения обречены? Ты хоть раз задумывался о том, чего хотел я? — Нет, прошу, всё не так! Пак издаёт непонятный звук — всхлип без слёз, писк испуга и отрицания; тянется к плечам Чонгука, но тот агрессивно отталкивает чужие руки, а в его глазах только холод, напряжённый подбородок источает угрозу. Чон хоть и сидит неподвижно всё в той же позе, но кажется вдвое больше хёна. — Неужели ты не видел, что писали люди на трансляциях Джебома, когда их группу едва не расформировали? Чонгук, ему пришлось жениться, чтобы они с Джинёном не пострадали. Один, — вытирает рукавом концертной блузы первую слезу, — неправильный шаг и конец всему. Когда мы были вместе, ты был готов пойти на такие жертвы? Поставить всё на кон? — Я был готов на всё ради тебя! Громкое восклицание заставляет Чимина подпрыгнуть. Он мечется взглядом по лицу Чонгука и прерывисто вздыхает, слёзы бегут по щекам и сводятся струйками к подбородку. — Чимин, я на всё был готов ради тебя. Мой мир был вокруг тебя. Ты был мой мир, — один вдох на все слова. — Я любил тебя больше, чем себя. Я не дышал, когда боялся получить твоё неодобрение. Я врал всем, чтобы уберечь нас. Всё, что касалось тебя, я делал беспрекословно. Я оступился лишь раз, и тогда ты простил меня. Так мне казалось, м? Всё было в порядке, так я думал. А потом ты начал делать всё, чтобы это закончилось. «Ты стёр меня». «Ты бросил и забыл». К ушам Чонгука будто приложили морские ракушки. Он не разбирал отрицания Чимина, слышал свой голос из-под воды, и так тихо, что хотелось кричать ещё громче. Он чувствовал, что защищает себя прошлого, перед Чимином настоящим. Те поступки, за которые раньше ему не было стыдно, теперь казались борьбой с ветряными лестницами, которую никто не оценил ни тогда, ни после. — Я не знал… я боялся, — только и лепетал Чимин, лишь бы не молчать и не упускать его из вида, не выпускать из этой комнаты. Иначе Чонгук больше не вернётся. — Заткнись! Господи. Блять, ты можешь заткнуться? Дай мне сказать, — кулак Чонгука глухо бьётся о стекло, а на глаза опускается водянистая плёнка. Он не замечает, как перенимает эмоции Чимина и душит в своём горле колючий ком. Оба дрожат как листья, которые либо разорвутся на ветру, либо вот-вот сорвутся с ветки и разлетятся по разные стороны столба. — Откуда мне было знать, что это любовь? Я думал, что причиняю тебе вред, что эти чувства ни к чему хорошему не приведут, не знал, что я сам в них такой же беззащитный, как и ты. — Все через это проходят. — Да откуда мне было знать, как бывает у всех?! Теперь и Чимин раскричался до такой силы, что после сказанного просто закрыл ладонями уши. Будь у него ещё одни руки, стал бы закрывать ими глаза. Чимин не врал, он не знал, какой должна быть любовь. — Ты был всем для меня, — понижая голос, договаривал Чонгук. — А кем, кем был я для тебя? Кем был я, что ты просто развернулся и ушёл? Оставил меня одного. Я думал, что умру, Чимин! Слушай меня, Чимин! Пак потянулся лбом к полу, но Чонгук встал перед ним на колени, сжал его лицо в своих ладонях и, потянув вверх, сильно встряхнул. Он заставил смотреть на свои глаза, отражающие стадионные огни так же, как и слёзы Чимина. В этих глазах быстрой сменой кадров сияли чёрно-белые воспоминания. Их первый поцелуй и первая ссора, романтичные побеги со съёмок и Чонгук, приползающий на коленях под двери чужой комнаты, пока остальные хёны спят и не догадываются, что их макнэ на исходе душевных сил. Прилипшие ко лбу волосы неприятно щекотали, Пак не хотел смотреть, но Чонгук настолько сильно сжимал его щёки, тряс с такой амплитудой, что он смотрел, смотрел глазами, полными испуга. — Прошу, скажи мне, — снова перемена в голосе. Со всем отчаяньем Чонгук пытался передать, что он тоже помнит абсолютно всё. — Скажи, что ты любил меня. Мне важно знать, что это было не ложью. — Я люблю, — Чимин глупит, но пытается сильнее прижаться щекой к ладони. Ластится, даже когда ему больно. — Я очень сильно люблю тебя, Чонгук. — Ты любил меня тогда, м? — Чонгук, я люблю тебя. Чонгук… — Ты любил? Когда я дарил тебе браслет? Когда ты посвятил мне песню? Когда мы первый раз остались в Комнате наедине? Когда я… — Любил! Чон шатается назад и оседает на пол, выпуская Чимина из рук. С этого момента его прошлое осыпается. Закрывается дверь, а ключ к ней плавится в кипящей реке времени. Облегчение мягким облаком расползается по лёгким, заполняет мысли, больше не зажатые в ржавые тиски. Теперь в ушах нет давящего подводного эхо. Руки, сжимавшие лицо Чимина, гудят. Это была последняя вспышка, костёр в душе Чонгука затлел. Теперь всхлипы Чимина — самый громкий звук на этом стадионе. Пак закрывает лицо руками и начинает икать, не выдерживая напора эмоций. Чувства сильнее его тела. — Что же ты наделал, Чимин? — со скорбным лицом он тянет в свои объятия плачущего хёна, и тот падает в них. Чонгук начинает покачиваться из стороны в сторону, как только ладони Чимина прижимаются к его груди, а нос упирается в шею. — Прости. Я люблю тебя, очень сильно. Прости за то, что я разбил нас. Не знаю. Я не знаю, что тогда руководило моей больной головой. Но я хотел как лучше для нас. В этом Пак не видел смысла врать. Было бы лукавством говорить, что всё это делалось для Чонгука. Нет. В те дни это казалось лучшим спасением для двоих. Чонгук дышит в лоб Чимина. Любовь объясняет ему всё, но не оправдывает. Чимин трясётся в его руках. Не оправдывает. Он продолжает шептать извинения. — Шшш, всё. Всё в порядке. Не оправдывает. Чонгук гладит серебристые волосы, пока его с Чимином дыхания не выравниваются. — Если… мы… можем… снова? Длинное предложение съедено всхлипами. Если отбросить мораль, так усердно навязываемую обществом, воспитанием, то все мы думаем только о своих чувствах — это природа человека. Отдельными клеточками Чимин считал, что после разговора всё станет хорошо, этот неадекватный оптимизм защищал его подсознание от того, с чем ещё предстоит столкнуться. У них всё будет хорошо. Юнги ведь говорил, что мелодрама должна заканчиваться хорошо? Отрицание. Он кивает своим надеждам с улыбкой Джокера. Он идиот. Ему не нужен ответ с подтверждением, что это конец. Всё было понятно ещё в начале их разговора. То, что скажет Чонгук, давно стоит у младшего поперёк горла. Может даже он сам себе это не озвучивал, а, Чимин? Ощущал на уровне периферийного зрения. Это жило между ними, но не озвучивалось. Чимин идиот. Гнев. — Что? Нет. Мы с тобой не были бесконечными, Чимин… Это… это уже прошлое, — говорит с душевнобольным. — Я постараюсь, чтобы всё было иначе, — как последний вздох. Произносит так убедительно, что сам начинает верить, но в Чонгуке нет сомнений. Стараний бывает недостаточно. Торг. — Чимин, я так сильно любил тебя, что в моей жизни больше не было меня. Если я…Когда я снова открою сердце и полюблю так, как любил тебя, я больше не стану забывать о себе. И тогда точно всё будет иначе. Не с тобой. — Мне казалось, что ты вернёшься ко мне. Я ждал. Мне так не хватает тебя. Депрессия. — Ты ждал. Но после дня рождения Хосока должен был понять, что это точка. Это был последний раз. Именно в тот день Чимин и подумал, что всё не безнадёжно. — Но погоди, мы… — Нас. Нас больше нет, — Чонгук говорит эти слова легко, уверенно и почему-то хочет просить за них прощения. Первая горсть земли брошена на могилу, а продолжать он не хочет. Его сердце не колотится в бешеном ритме и не замирает как у Чимина. Сердце плюхается камнем на болотистый берег. Лежит между свободой и страхом перед ней. Чимин давится воем. Почему он такой? Почему он взял и уничтожил их? Взял всё хорошее и рассеял на ветер, как мусор, как то, что всегда может вернуться и оказаться под рукой. — Прости, слышишь меня? Мне тоже больно. Я правда хотел, чтобы у нас всё получилось, — Чонгук говорил шатко, Чимин больно вцепился в его спину, прижимался макушкой к шее так, что трудно было глотать слюну. — Я хотел, чтобы мы были вместе, но не смог удержать тебя. — Я ничтожество, — Чимин выдаёт гортанью, будто подросток. Больно. Очень больно. Хочет убежать от Чонгука и больше никогда не показываться. Чон не пускает, крепко прижимает к себе и гладит по волосам. — Что? Нет, Чимин. Я любил каждую минуту с тобой. И ненавидел всё без тебя. — И ненавидел меня. — Потом? Да. Тогда… моя жизнь потеряла смысл. Ты ушёл, и осталась пустота, потому что только ты можешь заполнить собой всё. Ты особенный, — Чонгук отстраняется, чтобы посмотреть в опухшие от слёз глаза. — Но что тебе ещё важно уяснить, так это то, что я ни о чём не жалею. Может так и нужно было, чтобы научиться. Найти себя. Телефон Чонгука жужжит на заднем плане, совершенно бесполезный и ненужный. Насыщаются друг другом, запоминают этот момент, чтобы больше никогда к нему не возвращаться. Эти звуки, цвета, запахи — их конец такой. — Никто не смеет так к тебе относиться. Я не заслуживал тебя. Вот почему тебе стало наплевать. Ты это понял, — Чимин отстраняется ещё больше и опять садится напротив, чтобы выражать свои мысли максимально содержательно. Слёзы не перестают потоком пускаться по лицу, но он не задыхается, игнорирует их. — Мне не плевать. И никогда не будет плевать на тебя. Но это всё, что я чувствую, — Чонгук знает, что не должен просить за это прощения. Смотрит в глаза. — Мне тоже тебя не хватало. Но это всё. Так было честно. Печальное сердце Чимина заботило только одно — чтобы Чонгук простил его. На большее его только что лишили прав. — Как мне облегчить твою боль? — Позволь быть с тобой как твой друг. Как твой хён. Быть твоим так. — Ты всегда будешь моим другом, моим хёном и… — немного повременив. — Моей первой любовью. Они обнимаются ещё раз. Чимин горько целует своего макнэ в щёку и шмыгает носом, стараясь улыбнуться самому себе. Не быть отторгнутым, даже после признания, — этого ему должно быть достаточно. Быть рядом и однажды увидеть Чонгука счастливым отныне достаточно. Дверь открывается. Чимин с непривычки щурится от жжёного яркого света и силуэта, который мельтешит, заслоняя собой свечение. Дверь закрывается. — Тэхён? Спина Чонгука становится напряжённой пружиной, а ему ведь только послышалось это имя. — Что? — Мне кажется, сюда заходил Тэхён. Чимин был уверен в этом только на десять процентов, но сейчас так легко было предупредить Чонгука. — Тебе он нравится, — Чон сделает вид, что не услышал. Он только внимательно посмотрит на Чимина, как бы проверяя, насколько травматичным для него будет узнать правду. Розы цветут. — Мне нужно идти, — Чон копошится, собираясь вставать. Он делает всё, чтобы не сбегать поспешно, но ему нужно убедиться. Будь то даже не Тэхён. Но всё ли в порядке с настоящим Тэ? Скорее всего, это он звонил ему несколько минут назад. Эти предположения заполняют остывшие мысли Чонгука. Он забирает кофе и идёт на выход. — Чонгук! — звучит уже в след. И Чонгук смотрит на него, от всего сердца нелюбящий. Нужно ответить своему хёну. — Я простил тебя. «Давно простил». Это то, как поступают люди, когда у них просят прощения, а иногда — даже когда не просят. Они прощают. Где-то между их взглядами происходит немой разговор. «— Это всё?» «— Это всё». Чонгук закрывает за собой дверь. Чимин остаётся один. Берёт шершавый стаканчик с остывшим напитком, разворачивает одно из кресел лицом к стадиону и присаживается, чтобы досмотреть концерт. Больше ему не придётся выходить на пристань и подпитывать свечение зелёного маяка. — Тэхён, прошу тебя… Сделай его счастливым, иначе я до конца жизни буду жалеть, что отпустил, и считать тебя идиотом.«Всё ушло. Всё оставило меня, кроме уверенности в твоей доброте»
Вирджиния Вульф, из предсмертной записки мужу