***
Оставшейся после взрыва одной рукой, пока едва ли сжимающейся в кулак, он колотит дверь в одно из помещений, где спит персонал госпиталя. Условия, конечно, так себе, один у другого на голове сидит, но лучше точно не предвидится. Питера, как самого молодого и неспособного возразить, выпихивают наружу, чтобы тот посмотрел, что вообще случилось. Соседу Уилсона плохо, ломает и выворачивает от боли — доза обезболивающего снова стала слишком мала. Он скулит сквозь зубы, неспособный пошевелиться. — Вколи ему того, что мне положено утром, я обойдусь, — Уэйд почти не врет, обойдется. Если завтра не будет шевелиться вовсе. Питер не отказывается, молча уходит за ампулами. Это милосердие, говорит он себе. Смягчить агонию человека, который не увидит больше солнца — это милосердие, даже если это значит причинить боль другому человеку, это же меньшая боль. Оправдание слабое, хуже было бы не иметь никакого. Следующим днем, когда выдается небольшой перерыв, Паркер приходит к Уэйду, гораздо более тихому, чем обычно. Ну, да, немного проблематично говорить, когда болит, кажется, все. Меньше, конечно, чем в первые несколько дней после попадания сюда, когда произошел короткий перебой с медикаментами. Теперь это просто раздражающее жжение буквально везде. Питер помогает ему попить, бормочет, что может вколоть ему его лекарства пораньше. Уилсон в ответ мычит, он хочет нормально поспать ночью. Паркер как бы невзначай бросает, что в последнее время мало прибывает новых людей. Говорит, что, должно быть, дела на фронте идут к миру. Уэйд тихо отвечает, что с фронта, скорее, просто не успевают добраться. Мрут, мол, в дороге. Хоть и хочет больше верить Питеру, чем себе. В следующий раз, когда к нему приходит Паркер, Уилсон делится смутной радостью, что ему повезло, раз оторвало руку, а не голову, только "брови немного подпалило", пусть и с такой миной ему секса долго еще не видать. Потом задумчиво смотрит на перемотанный обрубок своей левой руки. Питер отвлекается от своих дел, чтобы тоже посмотреть на него и поразиться тому, как этот человек ещё находит в себе силы говорить так. Уэйд когда-нибудь потом поразится тоже. Придет к выводу, что это была защитная реакция, чтоб с катушек не съехал от избытка впечатлений. Они становятся друг другу глотком свежего воздуха в туче порохового дыма этой войны. Для Уэйда Питер выглядит живым воплощением надежды. Стоит только на него посмотреть, как Уилсон уже готов пахать на благо одного конкретно взятого Питера Паркера и всего человечества в целом. Хоть и представляется это немного затруднительным в свете лишения конечности и разной степени тяжести ожогов по всей верхней половине тела. Для Питера Уэйд становится примером стойкости и обещанием, что все будет хорошо. Он — очищение мыслей. Таблетка от тревоги, выключатель страха. Коллег Паркера парами-тройками теперь забирают в зоны боевых действий, сам он, наверное, тоже там будет в скором времени, кто знает. Уилсон отвлекает, он такой легкий в общении, заполняет собой как будто все внутри Питера, не оставляя места его собственным мыслям. Шутит, впрочем, мрачновато, но это издержки обстоятельств.***
Уэйд уже в состоянии пережить транспортировку домой, Питер своими глазами смотрит, как подписывают документы, провожает его и возвращается к своим делам и размышлениям. Ему есть, чем заняться — через три дня он тоже поедет подставлять свою задницу под пули, чтобы вытаскивать таких же солдат, как Уилсон. "Береги себя. Ты еще обещал мне чашку кофе с феназепамом, когда мы оба будем там". Паркер прогоняет в голове раз за разом его последние слова, а потом ругает себя за мысль о том, что эти слова могут быть последними для любого из них, что они могут никогда больше ничего не сказать друг другу. Уэйд чувствует себя женой солдата, каждое утро проверяя электронную почту. Питер как никогда в своей жизни хочет, чтобы кончились все войны в мире, нажимая на кнопку "написать" и открывая пустое окно ввода. Паркер сходит с ума попеременно от скуки и боли в голове, когда попадает обратно в госпиталь, но теперь уже в качестве пациента. Никакой связи с внешним миром, никакого доступа к информации, просто лежать на койке и смотреть в потолок целыми днями, потому что ничего нельзя. Почти полтора года на войне заставляют невольно отвыкнуть от безделья. Уэйд полтора месяца не находит себе места, пока не получает от Питера короткое "Я в НЙ. Могу приехать к тебе?" Тем же вечером они пьют чай на кухне Уилсона и оба задумчиво смотрят в сторону стеклянной бутылки на холодильнике. Они оба изменились, у обоих прибавилось шрамов с момента их последней встречи. По разным причинам. Все совершенно не так, как представлял себе Паркер, отправляя очередное письмо. Уэйду сложнее изображать прежнюю легкость, когда у него нет целого дня, чтобы придумать достаточно неподозрительно мрачно-смешной ответ, когда собеседник видит его лицо и смотрит в его глаза. Питер пугается вскочившей к нему на колени черной кошки с тусклыми голубыми глазами. Ал, так её зовут. Одно неосторожное движение локтя — чай проливается на пол, керамическая кружка катится по столу. Уилсон замечает на бритом затылке Паркера след от швов, которого точно не было раньше. Питер ищет тряпку, а находит под ванной коробку со странным набором вещей. Два куска грязной веревки, старый пистолет с полной обоймой и вывороченным крючком предохранителя, завалявшимся где-то в углу, три... Нет, четыре пузырька из-под таблеток, все без подписей, и сломанный утюг с оголенным шнуром. Пара записок с кривоватыми вариациями на тему "прошу никого не винить". Он думает, что красноречивее этой коробки Уилсон точно не сможет рассказать о том, как коротал время наедине с собой. Паркер забывает о чае, кошке, бутылке на холодильнике. Сидит на полу и злится. Не может себе простить того, как безбожно слеп был, не замечая этого. Потом злится на Уэйда за то, что тот прятал от него. А что, собственно, Уилсон мог сказать? "Пока ты, мой дорогой сладкий мальчик, спасаешь жизни по колено в грязи, крови и фекалиях, я в теплой квартире с интернетом пытаюсь себя убить". Так? Питер нервно смеется, выходя из ванной. Солнце заходит за горизонт и светит ему в лицо прямо через кухонное окно. В красном свете он выглядит как сама Смерть. Он выглядит потрясающе, потому что смерть — все, о чем Уэйд мог мечтать до этого дня.