Хороший урок

Утром следующего дня на немой вопрос в глазах сестры Хазан отрицательно покачала головой, но Эдже каким-то невообразимым чудом уловила тень сомнения на её лице, и принялась вести поступательно-наступательные боевые действия. И для достижения своей цели воспользовалась не самым честным приёмом. — Сестра, как думаешь, — как-то спросила она невзначай, — папа гордился бы мной? От растерянности Хазан оцепенела, что случалось с ней всегда, когда эта тема затрагивалась. Рана, нанесённая потерей отца, уже давно должна была затянуться, но никак не желала этого делать. Нет, нельзя было сказать, что больно так же, как в первый день осознания своего сиротства, но Хазан страдала всякий раз, когда речь заходила о папе. — Конечно, — наконец смогла вымолвить она. Эдже задумчиво подпёрла щёку кулаком и задала следующий бьющий под дых вопрос: — Каким... каким он был? Строгих нравов? Он бы одобрил то, чем я сейчас занимаюсь? Хазан отбросило на пятнадцать лет назад, в самый чёрный день её существования. В день, когда отца не стало. И разом перестала существовать маленькая десятилетняя девочка, превращаясь просто в старшего ребёнка без какой-либо половой принадлежности, надежду и опору всей семьи. Эдже редко спрашивала про отца, она выросла без него, а Фазилет не поощряла воспоминаний об умершем муже. Мать никогда не показывала сожаления по утраченной целостности семьи и вела себя так, словно никогда не была замужем, а двое детей взялось просто из ниоткуда. Каким-то чудом у Хазан сохранилось одно-единственное фото с Эмином Зеки Чамкыраном — мужчина стоял со старшей дочерью перед домом, тем самым домом, в котором до сих пор продолжали жить его близкие. Усатый, высокий, темноволосый — отец был типичным южанином. Мягкими чертами лица Хазан была на него очень похожа. Эдже вышла совсем другой: сероглазой, со светлыми локонами. Соседи нередко гадали, неужели младшая пошла в Фазилет и её породу, откуда такая красота? Мать лишь ухмылялась, тихо бубня что-то про вознаграждение за страдания и подарок Аллаха. Однако характер у обеих дочерей вышел не сахар, и если Хазан была явной упрямицей и открыто высказывала в глаза всё, что думала, то Эдже активно скрывала имеющуюся бунтарскую натуру и могла молча выслушать наставления, а сделать всё равно по-своему. Внезапный интерес младшей сестры к папе вызвал сначала волну боли, а затем настороженность. Эдже прекрасно знала отношение Хазан к этой теме, но зачем-то завела мучительный разговор. — Он был бы рад, я думаю, — слова вышли сухими, но Хазан старалась не поддаться эмоциям и не отреагировать слишком бурно, со слезами и затапливающим чувством вины. Вины перед отцом. Справилась ли она? Смогла ли сохранить уважение к фамилии? Оказалась ли она достойным ребёнком семьи? И… гордился бы он ею? Она слишком хорошо знала ответ на этот вопрос. — Я просто подумала… — продолжила рассуждать Эдже, но Хазан подскочила, как ужаленная, сдерживая слёзы из последних сил, и побежала в ванную, где и заперлась, чтобы выплакаться. — Сестра? Сестра, прости! Но та уже не слушала. Осев на холодный кафельный пол, закрыла уши ладонями, чтобы не слышать никого, но главный обличающий голос уже звучал в голове: — Ты позор семьи, Хазан Чамкыран! Ничтожество! Грязь! — Сестра! — Эдже колотила в двери, не понимая силы припадка, вызванный её, на первый взгляд, невинным вопросом. — Оставь меня, пожалуйста, — ревела Хазан, — уйди, прошу! И Эдже, наконец, сдалась, отошла от двери, бормоча слова раскаяния. Она больше не заговаривала об отце, но ход её мыслей был ясен. Сестра хотела подтолкнуть Хазан к выводу, что, коль скоро она заменяет отца, то, как сделал бы он, ей следует пойти на финал, чтобы поддержать младшую. И Хазан действительно задумалась об этом. Чувство вины, прочно засевшее в подкорке, нашептывало: ты плохая дочь, плохая сестра, ты не справилась, облажалась. В один из дней, когда никого не было дома, она забралась на антресоли, где хранилась пыльная коробка со странной мешаниной из воспоминаний: полуистлевшего билета в парк аттракционов, латунных жетонов на метро, давно вышедших из обихода, и мужской бейсболки, плотной, с чуть изогнутым козырьком. Некстати Хазан вспомнила серый галстук, валявшийся где-то в тёмном углу шкафа. Зачем она до сих пор хранила этот кусок позорной тряпки? Зачем обесценивала память об отце, ставя своим поступком их с Эгеменом практически на одну ступень? Разозлившись на себя, Хазан решила тут же отыскать галстук, чтобы тот повторил судьбу бежевого тренча, но потерпела неудачу. Она переворошила содержимое всех полок, однако проклятая серая удавка как сквозь землю провалилась. — Ну и хрен с тобой, — обратилась Хазан то ли к галстуку, то ли к его хозяину и тут же разозлилась на себя за этот внутренний диалог. Сколько раз она обещала себе не разговаривать с ним у себя в голове, и всё без толку. Непрошеные диалоги сами собой выстраивались, реплика за репликой, внося в и без того истощённый мозг гулкое многоголосье. Хазан прекрасно понимала, что бывший работодатель был единственной причиной, удерживающей её от посещения финала турнира, как того просила Эдже. Она не могла поддержать сестру только потому, что приходила в ужас от мысли о новой встрече с Эгеменом. — Я ни в чём не виновата, — пыталась тщетно убедить себя, — мне нечего бояться, он мне ничего не сделает. Но всё же, мимо воли, в груди холодело и становилось трудно дышать. Нет, Хазан не пойдёт туда. Ей там не место, абсолютно не место.

***

Это был прекрасный субботний день, солнечный и тёплый, даже жаркий. В последнее время Хазан полюбила субботы, когда мать работала, Эдже репетировала, и ей удавалось побыть в относительном спокойствии хоть немного. Но сегодняшний день был особенным, ведь через несколько часов должен был состояться решающий матч баскетбольного турнира среди старших классов между двумя лучшими частными школами Стамбула. Было отчего впасть в волнение. Вот и руки Эдже тряслись, когда она пыталась нарисовать на левом глазу стрелку — точно такую же, как на правом. — Ну, нет! Она толще опять! Сестра, посмотри, толще? — Эдже подскочила к Хазан и подставила лоснящуюся от косметических средств мордашку под обзор. Стрелки, естественно, были разными, не только по ширине, но и по длине тоже. — Ага, смывай. Закатив глаза, Эдже захныкала и поплелась к туалетному столику. На её голове уже красовалось два объёмных пучка, ради которых она поднялась в несусветную для выходных рань — девять утра. Ну и конечно разбудила Хазан, должен же кто-то стоять с плойкой, орудовать шпильками, муссами и лаками. Наконец, четвёртая пара стрелок была признана «вполне ничего себе», и Эдже приступила к поклейке накладных ресниц. — И что, все будут такие… м-м… Эффектные? — невзначай поинтересовалась Хазан. — Конечно, — сестра, открыв рот, прокрашивала тушью и без того огромные и длинные чужеродные ресницы. — Ещё звёзды. — Звёзды? — Да. На лицо приклеить. Эдже показала на прозрачную коробку с жёлто-зелёными усыпанными блёстками стикерами в виде звёзд. Хазан пожала плечами, мол, у богатых свои причуды, и пошла на кухню, где за чаем решила обдумать, правильное ли решение приняла этой ночью. После полуночи, не сумев сомкнуть глаз, она лежала в темноте, прислушиваясь к обычным домашним шорохам. Внезапно решимость пойти на проклятый финал турнира, чего бы это ни стоило, ради сестры и вопреки здравому смыслу, обуяла её. Пора было жить дальше, и если не мозгами, то поступками двигаться вперёд. Она посетит соревнования, и, глядишь, станет легче на душе. Поутру Хазан рассказала Эдже о своём намерении, и та устроила вселенский визг радости и счастья: — Ура! Да! Так и надо! И пусть он видит!.. — Кто видит? — нахмурилась Хазан. — Директор Эгемен, — стушевалась Эдже. Мгновенно родилось подозрение, что всё это неспроста. — Погоди, ты же говорила, что он даже не смотрит на трибуны, обещала, что никто не заметит... — Конечно, не заметит! — спешно выпалила Эдже. — Я отчего-то подумала, что тебе уже незачем скрываться. Но если всё же не желаешь публичности, я пойму. Пусть никто не видит тебя, кроме меня. В конце концов, ты же идёшь туда как моя группа поддержки. — Группа поддержки группы поддержки, — пробормотала Хазан. Она стала подозревать, что сестра затеяла это всё с каким-то подвохом, но виду не подала, наблюдая за поведением. Эдже расслабилась и продолжила болтать, как ни в чём не бывало. — Я так рада, — она обняла Хазан за плечи, и та немного смягчилась. — У многих девчонок мамы посещают репетиции, а на выступления так вообще ходят всей семьёй, даже соседей зовут. Меня раньше тоже спрашивали, где, мол, мои, а потом перестали. Я же слышу, как шушукаются за спиной, говорят, что я «благотворительность», попавшая в школу по милости Эгеменов. Моя семья не выделяется ни богатством, ни положением в обществе. Мама и сестра вынуждены вкалывать весь день, чтобы прокормиться, а торговые центры и маникюрные салоны мы видим только издалека. Хоть после этого выступления я заткну им рты! Моя сестра придёт! Правда ведь? Придёшь? — Конечно, — горячо проговорила Хазан, стыдясь, что подозревала Эдже в чём-то нехорошем. — Обязательно приду, чего бы мне это ни стоило. Она лишь смутно могла догадываться, чем придётся заплатить за принятое решение.

***

Эдже уехала пораньше: группу поддержки ждал последний прогон перед финальным выступлением. В радостном предвкушении сестра крепко сжала ладони Хазан. — Я буду ждать, — сказала на прощание. Обратного пути не было. Дождавшись её ухода, Хазан достала из коробки бейсболку отца и натянула почти до бровей. Волосы, заплетённые в косу, убрала под куртку и осмотрела себя в зеркале. Джинсы, белая майка, кроссовки — ничем не примечательный набор одежды, чтобы оставаться максимально незаметной в толпе. — Прости меня, папа, — прошептала Хазан, надвигая козырёк почти на глаза, — сегодня я за тебя. Она старалась, изо всех сил старалась защитить сестру и дать ей тот надёжный тыл, который есть у полных семей, и сейчас наиболее остро чувствовала, что защита нужна и ей тоже. Возможно впервые в жизни, но очень нужна. Перед спортивным центром, принимающем игру, толпилось много народу. Степенные отцы семейств, разбившись на группки, курили и что-то бурно обсуждали, их жёны снимали происходящее на камеры смартфонов, готовясь обогатить соцсети вертикальными видео с дрожащей картинкой. Хазан прошмыгнула мимо большого скопления людей на широкой подъездной лестнице, предъявила охране входной билет, полученный от Эдже, и прошла сквозь рамку металлоискателя. До начала матча оставалось ещё полчаса, и зрители предпочли вечернюю улицу душному залу, чтобы скоротать время. Пользуясь тем, что на трибунах сидело всего несколько человек, Хазан заняла место на самом верхнем ряду, в уголке и тут же уткнулась носом в телефон, словно там её ждало что-то сверхважное и неотложное. Сама же внимательно смотрела по сторонам, стараясь ничего не пропустить. Зал постепенно наполнялся людьми, рядом присела пожилая пара, и Хазан постаралась укрыться за ними от посторонних глаз. Наконец, трибуны заполнились под завязку. На скамейках появились учителя и ученики обеих школ в сопровождении друзей и членов семьи, журналисты и прочий болельщицкий люд. Многие держали в руках плакаты в поддержку своих игроков и были одеты в командные цвета: школа Эгемена в бело-зелёные, а Корая — в чёрно-красные. На середину баскетбольной площадки вышли те, без кого ни одно спортивное мероприятие не может обойтись: чиновники, активисты от местных органов власти, функционеры различных политических партий. Начались помпезные, полные нездоровой торжественности речи. Хазан едва смогла подавить громкий зевок и тут же поперхнулась воздухом: к чинушам присоединились ещё два человека — директора обеих школ. Пока молоденький зам какого-то там министра распинался о важности спорта для молодёжи, Хазан нечеловеческим усилием воли заставляла себя смотреть прямо и вслушиваться в текст, но ни в коем случае не пялиться на Эгемена. Спустя мгновение она перевела взгляд на Корая. Приблизительно таким он ей и представлялся: высокий, поджарый мужчина с хищным носом и горящими нехорошим огнём тёмными глазами. Буквально всё в нём кричало о высокомерии, начиная с расслабленной позы и заканчивая пренебрежительным выражением лица. На его фоне Эгемен выглядел… Выглядел… Нарушая никем не установленное и не озвученное правило, Хазан всё же скосила глаза на стоящего по левую руку от чиновника мужчину. Сердце мгновенно отреагировало, предательски и истерически заколотившись где-то под рёбрами. Эгемен выглядел на удивление хорошо, даже можно было сказать отлично: беспристрастное лицо выражало спокойствие и безмятежность, холодный зелёный взгляд был обращён к первым рядам зрителей и только слегка напрягшиеся скулы выдавали слабое волнение. — …и пусть победит сильнейший! Хазан вздрогнула от оглушительного шквала аплодисментов. Корай с ехидной ухмылкой протянул сопернику руку, и тот, пусть и после миллисекундного колебания, всё же пожал её, судя по изменившемуся самодовольному лицу первого, крепко и с энтузиазмом. Оставалось только закатить глаза на это смехотворное проявление маскулинности. Микрофон перешёл к какому-то развесёлому бородачу, очевидно, выполняющему функции конферансье на этом мероприятии, и он, балагуря через слово заготовленными шутками, пригласил на площадку группу поддержки школы Корая. Хазан напряглась. Директора разошлись по тренерским скамейкам, причём Корай оказался в окружении целой толпы верных помощников. Эгемен же в гордом одиночестве встал спиной к трибуне, на которой сидела Хазан, скрестил руки на груди и уставился себе под ноги. На паркет выбежала дюжина высоченных, крепко сбитых девиц в прекрасной спортивной форме. Глядя на их подтянутые, полностью сформированные тела, сложно было поверить, что барышни ещё даже школу не окончили. Зазвучала первые аккорды агрессивного попсового трека. Чирлидерши слаженно задвигались, поражая изумлённую публику отточенными, профессиональными движениями. Многие зрители наслаждались представлениями с открытыми ртами, костюмы танцовщиц хоть и находились в рамках дозволенного, однако демонстрировали чуточку больше, чем это было необходимо: то слишком откровенную зону декольте, то округлые бёдра, едва прикрытые коротенькими шортиками. Корай играл нечестно даже здесь, использовал школьниц в качестве сексуальной приманки и завоёвывал очки симпатии у мужской аудитории. Зрители активно хлопали музыке и издавали различные подбадривающие звуки. Хазан скривилась, украдкой поглядывая на Корая. Тот походил на петуха, гордо осматривающего свои куриные владения. Его группа поддержки выделывала невероятные по сложности финты, а благодарная публика стонала от восторга. Закончилось представление на весьма эмоциональной и сложной акробатической ноте. — Вау! — принялся восторгаться конферансье, обращаясь к залу. — Это было невероятное шоу, согласны? Людское море на трибунах пришло в волнение, а Хазан охватила нервозность. Как после такого яркого и завораживающего выступления будут восприняты детские танцы Эдже и компании? Почувствует ли сестра, что зрители по-другому отреагируют на них? Хазан решила, что вывернется наизнанку, но поддержит девочку так, как сделал бы их отец. Эдже, Селин и остальные ученицы школы Эгемена сгрудились с краю площадки, неуверенно переглядываясь между собой. Их практически целомудренный наряд — штаны и толстовка — резко контрастировал с тем, во что были одеты предыдущие выступающие. Несмотря на яркий макияж, лица их оставались наивными и юными, также отличаясь от внешнего вида танцовщиц Корая. В больших серых глазах Эдже мелькнул испуг. Когда группа вышла на центр площадки, Хазан поднялась во весь рост и размашисто помахала сестре. Та заметила её и широко улыбнулась, помахав в ответ. Эгемен, до этого стоявший как изваяние, вдруг резко обернулся. Ещё никогда Хазан не была такой прыткой. Она быстро села, прижалась грудью к коленям и спрятала голову. Сосед-старичок укоризненно поджал губы на её странные манипуляции. Хазан выдавила в ответ вежливую улыбку и достала телефон. Осторожно выглядывая из-за голов впередисидящих людей, она привстала, высматривая господина директора. Тот, похоже, её не заметил и сейчас, прекратив изображать столб, уселся на скамейку рядом с баскетболистами. Хазан выпрямилась и сделала фото всех участниц группы поддержки, застывших в напряжённых позах. Однако Эдже выглядела заметно веселее и увереннее, и, как только зазвучала музыка, повела остальных в бой. Хазан непроизвольно сжала кулаки, сосредоточенно вглядываясь перед собой. Мотив популярной несколько лет назад французской песни в стиле рэп был на удивление тепло встречен публикой, и у Хазан немножко отлегло. Многие притопывали ногами в такт, некоторые повскакивали с мест, тряся плакатами в поддержку школы Эгемена. Хазан осторожно выглянула, чтобы разглядеть макушку с тёмно-русыми вихрами, и вовремя. Директор вновь обернулся прямо в её сторону, выискивая кого-то в толпе за спиной. Кого-то? Её! «Я не ради тебя здесь, не обольщайся», — мстительно процедила сквозь зубы Хазан. Но вряд ли директор был в состоянии обольститься на её счёт. Последний разговор между ними расставил все точки над «i» предельно чётко. Зачем тогда он оборачивается? Злясь и распаляясь, Хазан буквально силой заставила себя повернуться к выступающим и сконцентрироваться на танце. Тот и вправду был хорош. Не такой слаженный, как у первой группы, не так безукоризненно отрепетированный, однако в нём была искра и какая-то подкупающая настоящесть. Живые эмоции били через край, на лицах девушек отражался неподдельный энтузиазм и старание, и не откликнуться было невозможно. Всё это мало походило на идеально очерченные красной помадой фарфоровые улыбки девиц Корая. Это было то, ради чего люди ходят на живые выступления звёзд: страсть, драйв, отдача. Финал выступления ознаменовался красивой поддержкой Эдже, застывшей в поперечном шпагате, тремя девушками. Хазан закрыла глаза и смогла наконец выдохнуть. Обошлось. Публика бушевала в диком восторге. Сосед-старичок приставил пальцы ко рту и издал пронзительный свист, чем вызвал крайнее изумление у своей почтенной супруги. Хазан также поднялась и принялась громко хлопать. Тут-то Эгемен её и подловил, словно ждал этого момента. Он стоял, повернувшись к ней лицом, и пристально смотрел прямо на бывшую учительницу тяжёлым взглядом. Хазан нашла в себе силы выдержать этот взгляд со спокойным видом, не опустить глаза, не броситься убегать в панике. Она бесстрастно смотрела прямо на него, пока директора случайно не задел плечом один из баскетболистов, и зрительный контакт был потерян. Хазан ещё раз помахала сестре, подбадривающе улыбнулась, показала большой палец, поднятый вверх, в глубине души трусливо мечтая о возможности прямо сейчас оказаться дома, в безопасности. Она отбыла повинность, выполнила свои «отцовские» обязанности, и теперь больше не хотела находиться в одном помещении с моральным уродом по имени Ягыз Эгемен. — Сестра, ты останешься на матч? Сестра? Хазан даже не заметила, как Эдже бесшумно пробралась на верхний ряд зрительного зала и присела рядом, стараясь не отсвечивать. — Что? — удивилась Хазан. — Зачем? — Не знаю... Разве тебе не интересно, чем закончится игра? — Абсолютно не интересно, — отрезала старшая Чамкыран. — Хотя бы до большого перерыва, — Эдже жалобно посмотрела на сестру. — Мы снова будем выступать после второй четверти. — Класс, — прищёлкнула языком Хазан. — Это уже через двадцать минут. «Не считая маленького перерыва, тайм-аутов, замен, оказания медицинской помощи...» — с тоской подумала Хазан. — Я почему-то решила, что ты останешься посмотреть матч, — скорбно поджав губы, произнесла Эдже, надеясь впечатлить сестру актёрской игрой. — Но раз ты занята... — Ладно! Ладно, — скрепя сердце согласилась Хазан. — Но только до выступления включительно. Договорились? — Конечно! — Эдже просияла, чмокнула Хазан в щёку и умчалась со сверхзвуковой скоростью. — Ваша сестрёнка? — прошамкала соседка, перегнувшись через колени мужа. — Красавица, чтоб не сглазить! — Спасибо, — смущённо пробормотала Хазан, словно внешние данные Эдже были в какой-то степени её заслугой. Отгремели музыкальные отбивки, конферансье, наконец, разродился открывающей матч речью, команды вышли на площадку и началась игра.