Crema's & Vinedo's

      Чуя       Я просыпаюсь от резкой разрывающей боли в предплечье и сажусь, чертыхаясь и совершенно не понимая, что происходит. Снаружи все еще темно. Я смотрю на свою руку и замечаю впивающиеся до крови в кожу когти Ацуши, который спит неспокойно. Он сжимает руку крепче, и я тихо вздрагиваю, чтобы не разбудить его. Но оставить это так тоже нельзя. Я пытаюсь повернуться к нему лицом и слегка касаюсь его плеча, чувствуя, что он весь мокрый, дергается и сворачивается еще больше.       — Ацуши, проснись, — я шепчу и нежно глажу его по плечу, на что он снова вздрагивает, вонзаясь когтями глубже в кожу; я сильно кусаю губу, чтобы не выругаться. Его хвост обвивает мое запястье, останавливая и не позволяя отстраниться. — Ацуши, это всего лишь сон. Проснись, — он вновь дергается и, наконец, убирает когти; я вздыхаю с облегчением, подношу руку ко рту, чтобы хотя бы слизнуть кровь, и сажусь. Его хвост все еще держит меня за запястье. Свободной я мягко касаюсь его руки и слегка встряхиваю в попытке разбудить.       — Нет… нет, нет! Пожалуйста, остановитесь, просто перестаньте, — бормочет во сне Ацуши, и я замираю. Он перекатывается на спину, тянет хвостом на себя, и я почти падаю ему на живот, но все же удерживаю равновесие. — Хватит причинять мне боль, я не могу… Прекратите! — он кричит, резко садясь и пугая меня до чертиков. Я бы точно упал, если бы его хвост не держал меня так крепко. Глаза Ацуши, полные слез, распахиваются, его дыхание неровное; он пару раз оглядывается вокруг, пытаясь понять, где он. Он смотрит на свой хвост, сжимающий мое запястье словно для защиты, и отпускает его; наши взгляды встречаются, и у меня сжимается сердце от этого. Фиалковые глаза блестят и выглядят такими испуганными и грустными, он явно обеспокоен тем, что увидел во сне, бросается на меня, стискивая в объятиях так сильно, что я не могу вдохнуть и пошевелиться. Я обнимаю его как можно крепче и чувствую, как дрожит его тело. Мы сидим так какое-то время, но потом я слегка отодвигаю его, чтобы сесть удобней, хотя я вижу, как не хочет он отпускать меня.       — Ацуши, ты в порядке? — тихо спрашиваю я, и он смотрит на меня, покусывая губу. Все еще выглядит таким напуганным, но его дыхание успокаивается; я протягиваю руку и мягко поглаживаю одно из его кошачьих ушек, на что он заметно расслабляется, прикрывая глаза и делая глубокий вдох. Наконец, он раскрывает глаза и слабо кивает мне. Он рассматривает меня и, как только взгляд падает на мое предплечье, нервно вдыхает, касаясь кожи вокруг кровоточащих ран, оставленных его когтями, на что я отдергиваю руку.       — Это я сделал? — в шоке спрашивает он, и я беру его за руку, переплетая наши пальцы.       — Да, но я в порядке, не беспокойся, — я успокаиваю его и, наклонившись, целую в щеку, но он не сводит глаз с моей руки. — Ацуши, что тебе снилось. Ты казался таким напуганным…       — Я… иногда мои детские воспоминания возвращаются. Будто я переживаю их снова и снова, — он замолкает, напрягаясь, подтягивает свои колени к груди и, обняв их, бездумно смотрит на свои руки. Он потерян в своих мыслях. Понаблюдав за ним пару секунд, я решаюсь подняться с кровати и найти одежду; я говорю ему, что вернусь, и ухожу. Он все еще обеспокоен, поэтому я как можно быстрее иду на кухню, чтобы приготовить ему чай и немного промыть руку. Я возвращаюсь и замечаю, что Ацуши с места так и не сдвинулся. Сажусь к нему на постель и протягиваю кружку, которую он охотно берет и делает глоток, его щеки пылают. Он мягко улыбается, глядя на меня. — Спасибо.       — Я не буду заставлять тебя говорить, что тебе снилось, но с радостью выслушаю, если ты захочешь, — предлагаю я с неподдельным интересом, и Ацуши смотрит на меня влажными глазами, мягко икая. Он делает еще глоток и кладет чашку на колени, его хвост обвивается вокруг талии; я стараюсь не краснеть от такого восхитительного образа передо мной.       — Я был ребенком, брошенным всеми без какой-либо причины. В детстве люди злились на меня или просто боялись. Я проводил большую часть времени в одиночестве, поэтому все, чем я занимался, это читал или пытался найти хоть что-то, чтобы отвлечься. Нам не разрешалось покидать приют, и я всегда искал укромное место, в котором чувствовал бы себя в безопасности. Во сне я был в библиотеке приюта, услышал, как кто-то подходит ко мне… — он затихает, прикусывая губу, прикрывает глаза, чтобы сосредоточиться на сне, и, когда продолжает, я чувствую боль в его голосе. — Я слышал их голоса из-за угла: «Он должен быть здесь, он всегда прячется тут, когда что-то случается». Я пытался спрятаться. Но… они нашли меня, загнали в угол. Я пытался убежать, но они схватили меня за руки и тащили за собой. Я даже не мог бороться, потому что тогда наказание было бы в разы хуже.       — Притащили в главный кабинет приюта, кричали, обвиняли в разрушениях, причиной которых, как оказалось, был я сам. Они прижгли меня чем-то. Это их любимый вид наказания, — Ацуши практически шепчет, скользя пальцами по гладкому торсу. Я никогда не замечал его шрамы; они едва заметно пересекают его кожу, создавая узоры, и мне хочется коснуться их, чтобы успокоить, но не решаюсь, позволяя ему продолжить. — Я молил их прекратить, но они просто продолжали кричать, что я не должен был рождаться, что я бесполезен и всегда буду один, ведь кто захочет кого-то настолько ужасного. Мне удалось сбежать, я пришел обратно в свое маленькое убежище — библиотеку, потому что больше некуда. Никого не было у меня. Ничего я не знал. Я плакал в одиночестве в своем уголке, который сделал собственной зоной комфорта. Мне было так больно, что, кажется, горело все тело. Но меня кто-то спас. Вот я и проснулся.       — Я часто вижу эти воспоминания, один и тот же момент, все снова и снова. Я всегда чувствую боль, будто это происходит реально, но в этот раз она была не такой сильной. Все было по-другому. Во сне был кто-то, стоял в стороне и будто пытался защитить меня. Чем ближе он подходил, тем слабее была боль. И я проснулся раньше обычного, — говорит Ацуши, глядя на меня; его глаза уже не полны страха, хотя все еще влажные. — Я думаю, этим человеком был ты. Я был один всю свою жизнь, а пару лет назад меня, наконец, выгнали из приюта. Я скитался, разбирался в себе, потом встретил Дазая на программе по воспитанию, и, когда мне исполнилось 18, он забрал меня в квартиру, которую мы получили. Тогда он часто пропадал, даже чаще, чем сейчас. Я видел его крайне редко, так что, можно считать, что все равно был один.       — Поэтому, когда я запаникую и заставлю тебя пообещать никогда не покидать меня… Прости, что я такой надоедливый и раздражающий, но мне так страшно. У меня никогда никого не было, кто бы оставался со мной. У меня вообще ничего не было, — тихо говорит он, допивая чай. Я беру кружку и ставлю ее на тумбочку у кровати. Он берет меня за руку, так нежно, что я неловко краснею и берусь за его руку в ответ. — Никто никогда не заботился обо мне так или даже не был рядом столько времени, как ты, Чуя, поэтому мне страшно представить, что ты уйдешь. Я хочу, чтобы ты знал, что нужен мне, нужен по многим причинам, а не только из-за чувства одиночества. Не знаю, как объяснить… Ты для меня целый мир. И я хочу, чтобы ты знал — я верю, что ты не бросишь меня.       — Ацуши, я… — слова застревают в горле, я замираю, пытаясь придумать что-нибудь, что-нибудь сказать. Ацуши смотрит на меня широко раскрытыми глазами, полными надежды; он выглядит как маленький ребенок, такой невинный и милый. Я подвигаюсь под простынями ближе и сажусь к нему на колени, проведя пальцами по его волосам. Он обнимает меня и притягивает ближе, утыкаясь лицом мне в шею; я чувствую, что он снова плачет. Моя рука поднимается и гладит его за ушками, из-за чего он начинает мягко мурлыкать и расслабляться, обвивая хвостом мою талию. Такое мягкое прикосновение почти заставляет меня дрожать. — Я никогда не считал тебя надоедливым или раздражающим, никогда не буду считать. Если тебе будет легче, то я буду каждый день обещать, что не уйду. И я больше никому не позволю причинить тебе боль, клянусь своей жизнью. Если кто-то даже посмотрит на тебя неправильно, они будут серьезно сожалеть об этом.       Ацуши немного отодвигается, чтобы посмотреть на меня своими удивленными глазами. Он просто смотрит на меня с приоткрытым ртом. Я чувствую, как краснею под его взглядом, и он прикусывает губу. — После того, что ты сделал с Дазаем, я могу поверить…       — Тц, это еще цветочки. Я могу сделать гораздо хуже, поверь, — говорю я с ухмылкой и только сейчас замечаю румянец на его щеках. Я целую его в лоб, легонько толкаю, чтобы он лег, и, подвинувшись, укладываюсь на его грудь. Его хвост ползет вверх вдоль моего позвоночника, вызывая невероятную дрожь, останавливается на талии; Ацуши улыбается по-настоящему. — Вижу, ты быстро научился контролировать свою способность.       — Отчасти, но я еще не уверен, что именно ее вызывает, — он краснеет, и я целую его. Губы солоноватые от слез, но теплые и сладкие от чая и его самого, из-за чего я не могу не таять. Я снова нежно целую их, облизывая и слыша тихий стон; целую его алые щеки, линию челюсти, касаюсь горла — все, до чего могу дотянуться. Я чувствую, что не могу насытиться этим мальчиком; мне нужно показать, как сильно я забочусь о нем. Мои мысли сейчас только о том, как мне стоит выразить эту заботу, но я останавливаю себя — прямо сейчас не время думать об этом, хотя мое тело, похоже, думает иначе. Успокойся, Чуя.       — Ты удивителен. Знай и никогда не думай, что ты бесполезен, что ты плохой или еще что-то, что тебе сказали тогда те ублюдки, — шепчу я над губами Ацуши и слегка поднимаюсь. Его нижняя губа слегка дрожит; он смотрит на меня блестящими глазами, пока по раскрасневшейся коже скатывается слеза. Я вновь целую его, долго и нежно лаская губы, а затем отстраняюсь. Сползаю с него и беру за руку, поворачиваясь и прижимая его к моей спине; он обнимает меня, закручивает хвост крепче вокруг талии и груди и переплетает наши ноги. — Ты в порядке, Ацуши? — тихо спрашиваю я, проводя пальцами по его руке.       — Буду, — он отвечает и целует меня меж плеч, на что я мгновенно вздрагиваю. — Мне все еще страшно остаться одному, быть обиженным… но, рассказав все тебе, я чувствую себя немного лучше. Я в безопасности рядом с тобой, и, надеюсь, это чувство сделает мои кошмары не такими реальными, — признается он и начинает слабо мурлыкать, заставляя меня расслабиться и понять, что ему точно лучше. Через какое-то время его дыхание становится спокойным, похоже, он уснул. Я рад; он заслуживает того, чтобы хорошо поспать после всего случившегося и видеть лучшие сны.       Я не могу перестать думать о том, что он мне сказал, чувствую себя взбешенным от того, что люди могут так легко причинить ему боль и заставить чувствовать себя таким ужасным. Никогда не встречал такого светлого и доброго человека за всю свою жизнь; мне интересно, как он стал таким, пройдя через все это. Иногда я забываю, как он молод; он все еще подросток, чуть старше, но все же. Он едва смог выжить, жизнь для него была пыткой; мне определенно нужно изменить все это. После его признания, что он доверяет мне, после его истории мне просто необходимо показать ему, что жизнь не так уж и плоха и что он идеален, независимо от того, что он думает о себе. Я начинаю планировать все, что могу сделать для него, и постепенно засыпаю.       На следующее утро я просыпаюсь в пустой постели, солнце только поднимается, поэтому я переворачиваюсь, чтобы взглянуть на время. 6:30. Я все еще не выспался, но заставляю себя встать, чтобы найти Ацуши. Он бы не ушел, да? Мое сердце уходит в пятки от этой мысли. Я хватаю халат с двери и накидываю на себя, выходя из спальни. В коридоре пахнет жаренными яйцами и другими продуктами для завтрака, и я улыбаюсь, вздыхая с облегчением. Ацуши все еще здесь. Добравшись до кухни, я тихо сажусь за островок и смотрю, как он готовит, не замечая меня и выглядя естественно. Он что-то напевает себе под нос и готовит омурайс* на плите, одет только в спортивные штаны, которые я ему вчера дал. Его волосы намного растрепанней обычного, и, когда он поворачивается и видит меня, я замечаю все оставленные мною этой ночью маленькие синяки на шее и груди, которые создают милый контраст на его бледной коже и красиво выглядят. Похоже, у него чуть не случился сердечный приступ, когда он понял, что я сижу здесь, на что я смеюсь, а он в шоке хватается за грудь. — Доброе утро.       — Боже, Чуя! Ты напугал меня до смерти, — Ацуши задыхается, пытаясь восстановить дыхание; я смеюсь еще больше, и он улыбается, приходя в себя. — Доброе утро, надеюсь, ты любишь завтракать. Я умирал с голоду, поэтому подумал, что тебе тоже захочется.       — Да, очень, особенно после твоих слов. Да и пахнет отлично, — говорю я, тепло улыбаясь. Ацуши заканчивает готовку и накрывает на стол. Ставит тарелку передо мной и садится за свою. Я откусываю кусочек и удивляюсь вкусу. — Ацуши, это невероятно! Я не думал, что ты так прекрасно готовишь.       — Я рос почти без еды, а когда переехал к Дазаю, которого почти всегда не было дома, мне пришлось учиться готовить самому. Возможность позволить себе еду была роскошью, поэтому я всегда пробовал разные рецепты, чтобы понять, что мне бы понравилось, — он говорит, слегка краснея и заставляя мое сердце болезненно сжаться. — Спасибо, что доверяешь моей стряпне, — он подмигивает мне, и я не могу не улыбнуться его шутке.       — Просто решил быть честным, — признаюсь я с усмешкой, и он тихо смеется. — Ты сегодня работаешь?       — Только днем… я боюсь этого, — говорит он, грустно опуская плечи. — А ты?       — Я работаю, когда хочу. Зайду, как только высажу тебя, — предлагаю ему я, и он улыбается в ответ. Мы заканчиваем завтрак, и я начинаю мыть посуду, но Ацуши настаивает, что он сделает это сам, потому что он и готовил тут, наделав беспорядок. Я не возражаю и отправляюсь в душ. Когда я выхожу из ванной, возвращаюсь и вижу, что Ацуши надел свитер. Это немного разочаровывает. Он сидит на диване, и я присоединяюсь к нему.       — Как твоя рука? Я чувствую себя таким виноватым… — спрашивает он с беспокойством, глядя на наложенную на рану повязку. Я закидываю ноги ему на колени и устраиваюсь поудобнее, отвечая.       — Я в порядке, правда. Думаю, я справлюсь с тем, что мой маленький тигр нападает на меня, — подмигиваю я, и Ацуши тут же краснеет, закусывая губу. Мне нравится его реакция. — Что ты собираешься сказать Дазаю? Ты всегда возвращался домой или на работу.       — Да, я думал об этом. Даже не проверил телефон, слишком страшно, — он хмурится и водит ладонью вниз-вверх по моей ноге, будто пытаясь найти в этом утешение. — Мне придется сказать ему.       — Сказать ему что? — мое сердце замирает, когда наши глаза встречаются. Мы оба волнуемся.       — О нас. Я хочу быть честным с ним, поэтому скажу, где я был прошлой ночью… Дазай должен знать. Я не могу скрывать от него секреты, — после этих слов Ацуши откидывает голову на спинку дивана и закрывает глаза, несколько раз дрожаще выдыхая, думая, наверняка, о том, что он собирается сказать. Я решаю дать ему спокойно подумать и просто смотрю на него, погружаясь в собственные мысли. Зная Дазая, он, скорее всего, взбесится, но я молюсь, чтобы он понял Ацуши. Он, вроде, достаточно порядочный, чтобы остаться добрым к нему, даже если это касается меня. Ацуши заслуживает счастья, и если я тот, кто может дать ему это, то, думаю, я потерплю Дазая, даже если будет бесить, как заноза в заднице. Я хотел бы, чтобы он даже не был частью всей этой картины.       Мы проводим следующие часы, просто расслабляясь и не говоря о Дазае; я стараюсь постоянно отвлекать Ацуши от этих мыслей и радовать чем-то. Кажется, это работает, потому что он улыбается все время после нашего последнего разговора об этом идиоте. Когда я вижу его улыбку, мне хочется сделать для него еще больше, и я клянусь, что сделаю все, чтобы отныне он был счастлив. Все же мы собираемся ехать на работу, ни капли не радуясь этому, но вдруг я вспоминаю, что вчера оставил машину у Viñedo’s, и еще больше расстраиваюсь. Мне так хочется остаться дома и затащить Ацуши обратно в постель, но я знаю, что не могу, поэтому мы вызываем такси и терпеливо ждем, когда же наш день станет отвратительным. День Ацуши точно испортится, хотя я буду стараться не допускать этого, надеясь на лучшее.