Ночь безрассудных

Вероника смывает со своего тела его запах. И не только его — еще и запах дыма, городского смога, туалетной воды. Запах Нью-Йорка, запах темной стороны Нью-Йорка. Или светлой — как для кого-то. Она стоит под душем, и вода горячая, очень горячая, такая, что ей приходится терпеть, стискивать зубы. Но ей хочется — именно этого — слишком горячей воды, обжигающей. Чтобы было чуть больно, и чтобы боль стирала воспоминания. Замещала. Просто раньше это было не так. Она закрывает глаза и вспоминает свой девятнадцатый день рождения. Тренд? Вероника и Хайрам. Семья? Пара года? Да, наверное. Треть новостей — о них. Фотографии, слухи, интервью. Вот они в Центральном парке, обнимаются и кормят уток. Вот они вместе — идут по торговому центру, держась за руки. Примерный отец, воспитавший свою крошку без жены. Смерть Гермионы Лодж все ещё со стикером «дело закрыто за неимением доказательств» в одном из пыльных архивов полицейского участка. Никто ничего не знает. Вот они — улыбаются друг другу. Любимый папочка всегда рядом — да, именно он. Хайрам. Вероника бы сказала — мой Хайрам  — но кто она такая, чтобы так говорить? Просто есть то, о чем они все не знают. Грязные и больные секреты, способные разрушить её душу репутацию и придать фамилию Лодж негативной окраске. Ничего особенного, ничего примечательного. В тот девятнадцатый день рождения Хайрам принёс в её комнату результаты ДНК-экспертизы — она не являлась его дочерью. Вероника как раз меряла новое платье от Валентино, и нервные пальцы едва справлялись с застежкой на корсете. — Но я никого никогда так не любил, Ронни, — Хайрам ослабил галстук и наклонился, целуя свободное от кружева плечо. Вероника не понимает, что он имеет ввиду. Сначала. Потому что это не может быть правдой — бумага приземляется у её ног на персидский ковёр ручной работы медленно и изящно, а привычный мир рушится к чертям. Он уходит, позволяя ей прийти в себя (для вида, ему плевать). Всё началось тем августом. Это же не важно, да? Часы восемнадцатого столетия отбивают десять вечера. Их ужин на две персоны. Хайрам сидит диаметрально напротив — глаза в глаза. Она знает этот взгляд: нетерпение, интерес и… что-то новое? Вероника опрокидывает бокал за бокалом. Её любимое Crystal сегодня особенно вкусное. Он не смотрит с осуждением, в нем нет (и никогда не было) родительских нравоучений. Более того — Вероника привыкла ощущать партнерство. Именно в этот вечер перед ней появляется мужчина. Статный, спокойный и по-дьявольски привлекательный. Но ведь это её отец (или нет). Вероника делает ещё глоток. Когда он несет её на руках в спальню, это похоже на игру. Алкоголь все ещё не отпускает её разум, и Вероника смеётся. Он целует её в губы и улетает на несколько месяцев на другой материк. Кажется, Вероника тогда живёт обычной жизнью. Или пытается. … Хотя нет — все началось не так. Все началось раньше — иллюзиями, наивной преданностью. Или восхищением? Она даже посещает психотерапевта под чужим именем. Лето, и жара сводит с ума. Лето в Нью-Йорке, и раскаленный воздух пахнет дымом и пылью. Лето, и Вероника в городе, и она почти одна. Друзья из колледжа, которые общаются с ней из-за денег и популярности, прислуга, несколько скучных свиданий, ночные клубы и сон до обеда в чужих квартирах Вест Сайда. Ни один мужчина не может вытеснить его. Потому что никто и никогда не будет лучше. Память о том дне не отпускает. Она проводит пальцами по своему телу и пытается представить, как бы это было, если бы это делал он. Назвать его отцом она не может. Телефон звонит. Вероника смотрит на мерцающий в темноте дисплей, протягивает руку — и тут же отдергивает ее. Ей кажется, что мелодия длится вечно. Кажется, что Хайрам так и будет звонить, пока она не возьмет трубку. Но нет — он отключается. Сообщение приходит чуть позже. («Ронни, я волнуюсь») Она отвечает «Буду в восемь». — Ты пропустила ужин. Он ждёт в своём кабинете — на стене её портрет, и Вероника чувствует предательские мурашки, когда он отпускает их охранника до завтрашнего утра. Хайрам снимает пиджак, садится в кресло и откидывает голову назад, не разрывая зрительный контакт. Вероника не помнит, когда была трезвой в последний раз за неделю, но разве это оправдание? Сделка с совестью. — Иди ко мне. Она садится к нему на колени. Чувствует, как его пальцы подцепляют тонкие бретели её платья. Руки исследуют ключицы, грудь, сминают их сквозь атласную ткань, и её соски от возбуждения твердеют. Он усаживает её на стол, освобождает от платья, и оно скользит к ногам. На ней нет бюстгальтера, только крохотные трусики и чулки с подвязками — и Вероника стонет от предвкушения, когда его пальцы гладят бедра, пробираясь к эпицентру удовольствия. Хайрам оттягивает французское кружево в сторону. Он целует, начиная с голени, вверх. Вероника широко разводит ноги, не снимая шпилек, позволяя трахнуть себя пальцами — возбуждена настолько, что смазка стекает на стол. Ценные бумаги, плевать. В ней нет той привычной Вероники — только изнывающая от нетерпения девица с повадками шлюхи. Пожалуйста, хрипит. Пожалуйста, не останавливайся. Хайраму это нравится. Он дразнит, не спеша, медленно погружая один палец. Потом второй. Попроси лучше. Набирает темп, зажимает ей свободной рукой рот и контролирует ситуацию. Когда Вероника от досады прикусывает ему ладонь, смеётся. Грязные, порочные. Вероника сжимает бедра, позволяя себе кончить. Позже, в своей комнате, она тихо плачет всю ночь, зная, что ни один поход к лучшему психоаналитику Манхэттена не поможет. Вероника сходит с ума, касается макушкой дна, и не может остановиться.