***
Он до глубокой ночи просидел в штабе, составляя планы, отчеты в Берлин, сочтя за лучшее и для Лины, и для себя быть подальше, пока не успокоится. Ибо чувствовал, как все чаще через его самообладание прорывается темная густая ярость, которая в стремлении подавить, ломает все вокруг. Он не хотел пока переходить на банальный уровень физических истязаний. Нет, он по-другому, именно в своей продуманной манере, будет ее воспитывать. Утром Лина открыла глаза, повертелась, пытаясь найти затекшим мышцам чуть более удобное положение. Она была одна, Ягера не было, и девушка пыталась вспомнить возвращался ли он вообще. Наверное не стоило провоцировать его, но по-другому Лина не могла, слишком велико было желание доказать самоуверенному, расчетливому немцу, что не все подвластно его контролю. Послышались резкие шаги в коридоре, Ягер вошел, как всегда в идеально сидящей форме, как всегда подавляющий хладнокровием. Прошел к девушке, расстегнул наручники, она стала растирать онемевшие запястья, настороженно глядя на него. Он не торопил ее, ждал, пока восстановится кровообращение, подошел к окну и обманчиво-тихо позвал: — Подойди сюда. Лина с какой-то тяжестью в сердце, понимая, что не просто так он зовет ее, подошла. Почувствовала, как его руки легли ей на плечи, разворачивая к стеклу, как его дыхание опаляет кожу шеи: — Помнишь я говорил тебе, что если ты проиграешь, придется заплатить. Она видела, как во внутреннем дворе выстроили в шеренгу заключенных и вокруг них расхаживают солдаты. — Ты решила, что эти жалкие крысы безнаказанно скрылись? Ну так за них ответят другие, — продолжал говорить он. Лина услышала равномерные щелчки выстрелов, увидела как один за другим, изломанными куклами опускаются на землю тела. Шокированная дернулась в сторону, но Ягер перехватил ее, сдавил шею, не позволяя отвернуться: -Нет, ты будешь смотреть! Ты запомнишь, что игры со мной, всегда заканчиваются очень плохо. Сейчас застрелили ровно семь человек, которых ты выкрала у германской нации. В моем лагере дисциплина и порядок не будут нарушены никогда. Если не хочешь, чтобы твой день начинался с подобных зрелищ, ты вернешься в лабораторию и доделаешь свою работу. Она лишь молча кивнула, желая как можно быстрее уйти. Но он не спешил отпускать ее, его руки властно сжали девушку, притягивая к себе: — Из лаборатории ты пока не выйдешь. Но я жду тебя вечером здесь. — Один момент — Лина резко дернулась из его рук.- Я доделаю свою работу, но спать с тобой больше не стану. Клаус насмешливо поднял брови: — Вот как? — Да, так, можешь чем угодно грозить, мне плевать. Что ты можешь — будешь просто так пачками людей убивать каждый день? Не слишком ли это даже для тебя, а? — Ангелина отчаянно пыталась оставить, хотя бы в этом, за собой свободу выбора. — Ну кое-что я все же могу, — Ягер грубо заломил ее руки, буквально швырнул грудью на стол. Лина в ужасе пыталась вдохнуть воздух, настоящая паника охватила ее — его руки жестко удерживали ее в унизительной позе, рванули подол юбки, девушка почувствовала, как он вжимается в нее. Пыталась вырваться, что-то кричала, но Ягер лишь жестче удерживал ее руки, почти ломая, она чувствовала, как его зубы прикусили кожу на шее. Обмякла на грани обморока, чувствуя уже какое-то равнодушие, пусть делает, что собирался, и вдруг поняла, что он отступил. Все еще не веря, медленно распрямилась, отступая от него. Как загипнотизированная смотрела на тяжелый вихрь эмоций в его глазах — желание подавить, возбуждение и даже какое-то смятение. Он тяжело дышал, пальцы с силой сжимали край стола, на который он опирался. В страхе, что этот кошмар продолжится, Лина быстро метнулась к двери, и услышала хриплый голос за спиной: — Мне плевать, чего ты хочешь, ты будешь раздвигать ноги по первому моему требованию. А как это будет, добровольно или как сейчас — выбор за тобой.***
Лина сидела на подоконнике, наблюдала, как сумерки тенями скрывают лагерь, и обдумывала последние события. Все стало еще хуже — ее ни на шаг не выпускали из лаборатории, рядом все время вертелся немецкий доктор, наблюдая за действием лекарства на больных. Теперь ей никто не доверял, постоянно следовали приказы держаться на виду, показать руки, доказывая что она ничего не замышляет. Боятся ее, презрительно скривилась Лина, и горько подумала, что вряд ли еще раз смогла бы пойти против принципов врача и навредить кому-либо. Нет ничего важнее человеческой жизни, учил ее отец — не так-то легко пойти против убеждений, усвоенных с детства. Ягер уже несколько дней не появлялся в лаборатории, и она была рада этому, потому что морально была просто раздавлена. Никогда до этого ей не приходилось сталкиваться с насилием, к тому же привыкла считать, что он не опустится до такого. До того вечера воспринимала его, как врага, у которого хотя бы какие-то принципы, была уверена, что психологический шантаж — его максимум. Как теперь с ним себя держать, Лина не знала. Она просто не переживет повторения такой животной ярости, такого жестокого стремления растоптать ее. Ее внимание привлек шорох куста, чуть дальше от ее окна, девушка присмотрелась и увидела Николая. Сердце пропустило удар, она даже не смогла сказать ничего, просто смотрела и не верила, что видит его здесь. Где-то внутри завертелась воронка из самых разных эмоций — волнения, стыда, светлой грусти. — Ты это, в порядке там? — как-то смущенно заговорил Коля. — Как видишь да, — слабо улыбнулась Лина.- Ничего не изменилось, посадили под замок, заканчиваю тестировать пенициллин. — Ну, главное — он тебя не прибил, — Коля усмехнулся. — А вообще, ты конечно герой, хитро увела у них из-под носа наших. — Меня он не убил, это да. Он других убил, расстрелял невинных людей вместо тех, что убежали, — с горечью ответила Ангелина.- Так что никакой я не герой. Все оказалось бессмысленно. — Ну это ты зря, — по-доброму вдруг улыбнулся ей Коля.- Ты здорово здесь подняла моральный настрой для борьбы. Люди будут видеть, что хоть режь, хоть стреляй, хоть вешай нас, не прогнемся мы под фашистских гадин. Они немного помолчали и Коля собрался идти: — Ладно, ты береги себя. Как бы там ни баловал тебя Ягер… — Подожди, — перебила Ангелина, — я знаю тебя, ты попробуешь вырваться отсюда. Возьми образцы материала и готового порошка. Тогда все это будет не зря. Николай с сомнением смотрел на нее. Лина взволнованно продолжала: — Да знаю я, что не веришь ты мне. Но это лекарство должно попасть в Москву… — Зачем это тебе? — подозрительно прищурился Коля. — Ты должна ненавидеть тех, кто упек твою семью в лагеря. Откуда я знаю что ты не подсунешь дрянь, вроде той, которой угробила того дядьку. — Знаешь, я не горжусь тем, что мне приходилось делать здесь. Я даже не уверена, что стоило идти против своих принципов, чтобы остановить предателя. Да я ненавижу существующий режим в Союзе, ты знаешь что мой отец умер под пытками особистов? Он ведь был вхож в ближний круг Сталина, работал в Кремлевской больнице. Когда ему приказали провести операцию для неугодного человека так, чтобы тот не выжил, естественно отказался. Я лишилась семьи буквально за месяц, и меня бы ждал детдом для детей врагов народа, если бы папа не успел меня до этого отправить в Англию. Но это все не означает, что я не люблю страну в которой росла и где жили все мои предки, я русская, у нас великая, прекрасная страна. И мы должны победить, невозможно, чтобы люди, пережив столько испытаний, сдались сейчас, — она старалась убедить человека, который считал ее подлой предательницей, и у нее было очень мало для этого времени — в любой момент разговор могли прервать. — Лина… — Нет, слушай, лекарство действует, у меня лежат здесь больные воспалением легких, с гнойными ранами, с инфекциями — и оно работает. Ты представь, сколько жизней можно спасти людям на фронте? Я тебе дам адрес профессора Егорова, он работает в Кремле, он помнит моего отца. Покажешь ему записи, материал, он разберется, — Лина замолчала, они оба услышали где-то близко немецкую речь и Коля торопливо пошел к ангару.***
Клаус последние дни предпочел с головой уйти в работу. По крайней мере, там все шло четко и согласно планам. Периодически ходил в ангар, с удовлетворением наблюдая за слаженной работой русских танкистов. Ловил себя на мысли, что ему нравится наблюдать за русским лейтенантом. Ивушкин больше не выглядел загнанным в клетку, беспомощным пленником — он уверенно работал с командой, в глазах горел азарт. А мы с ним похожи с удивлением думал Клаус. Он понимал, что именно предвкушение сражения зажигало блеском голубые глаза русского, что, у него пробуждается волевое стремление обыграть противника. Ягер даже чуть смягчил им условия лагерной жизни, закрывал глаза на их выход на территорию, на то, что девчонка-переводчица постоянно толклась в ангаре. В лабораторию не заходил даже, отдал приказ следить за каждым шагом Лины и проверять ее работу. Доктор вечерами приносил новости, что русская не лжет, лекарство способно остановить многие болезни, тестирования скоро завершатся. Лина, при мыслях о ней, что-то больно царапалось где-то глубоко внутри. До чего они дошли, Клаус без удовольствия вспомнил последнюю сцену. Он ведь и не собирался ее серьезно наказывать за побег, решил припугнуть, чтобы считалась с его силой. Но девчонка умудрялась до последнего дерзить и огрызаться, довела его до бешенства — пришлось напомнить ей, кто из нации победителей, а кто — нет. Вот только он был при этом недоволен собой — Клаус никогда не был насильником. В этом и не было нужды — недостатка в женщинах, восхищенными его внешностью, силой, положением, никогда не было. Ему не нравилась такая потеря самоконтроля, хорошо хоть вовремя остановился, отпустил ее. Теперь ее придется завоевывать заново — он не хочет в своей постели плачущую, безвольную жертву, и теперь пережидал, пока пройдет время и они оба успокоятся. Однажды все же подошел к лабораторному блоку, решил просто посмотреть как она. Дежурный солдат пропуская его, открыл двери. Лина сидела на подоконнике и беспомощно плакала. На тумбочке стояла нетронутая еда. Подойдя ближе, он заметил на ее ладони свежий ожог. — Это что? — требовательно спросил Клаус. — Твои солдаты сочли, что я проявила непослушание, вовремя не выйдя на обыск. У меня на спиртовке обрабатывался препарат, бросить я не могла, и вот…- сердито ответила Лина. — Сама виновата, что теперь под постоянным контролем — упрекнул Ягер.- Почему ужин не съеден? Говорят, ты уже не первый раз отказываешься от еды. Я ведь ясно сказал — больше ни единой выходки. — Я и делаю свою работу, что еще тебе надо? — злые слезы текли по щекам девушки.- Какая тебе разница, что я чувствую? ем я, или мне кусок в горло не лезет? сплю я, или просыпаюсь каждую ночь от кошмаров? Тебе же дела нет, что я задыхаюсь в этой клетке! Ягер даже отшатнулся, настолько сильная боль лилась из ее глаз, что отголосок ее эмоций кольнул и его. Он молчал, изучающе глядя на девушку, что-то обдумал и кивнул ей: — Идем. Девушка настороженно посмотрела, только вздохнула и спрыгнула на пол. К ее удивлению они прошли во внутренний двор. — Это конечно не самое приятное место для прогулок, но…- улыбнулся ей Клаус. Лина тихо шла рядом, с наслаждением дыша свежим воздухом, подняла голову, смотря на звезды. Увидит ли она еще свободное небо в своей жизни, Ангелина не знала. Доктор с издевкой не уставал ей напоминать, что теперь от нее будут требовать новые открытия для блага великой нации. Ягер ясно заявил, что ждет ее в роли наложницы, а что будет когда устанет от нее? Да отдаст, как надоевшую вещь, очередному высокомерно-холодному, поехавшему от власти ублюдку. — Ты с таким интересом смотришь на звезды. Разве в России они другие? — в голосе Клауса ей послышалась теплота. Девушка меланхолично ответила: — Конечно другие. Самые яркие и близкие. Здесь все другое, чужое. И воздух пахнет горечью. — Насколько я понял, ты последние годы жила в Англии, откуда такая сентиментальность? — Клаус говорил непривычно мягко, в другое время Лина бы удивилась, но сегодня ощущая острое одиночество и враждебность вокруг, была даже не против вот так с ним разговаривать. — Зачем ты вообще поехала в самый центр военных действий? — Разве никогда не слышал о противоречивой русской душе? — без привычной резкости ответила девушка.- Я вынуждена была уехать из России и жить вдалеке, но мой дом именно там. Только там где вырос, можно найти покой. Она замолчала, не желая поднимать тему, которая их разделяла — сейчас ее дом горел от войны, земля выжжена и пропитана кровью, а она сама находится в одном из самых жестоких концлагерей Германии. Но Ягер будто не заметил заминки: — Я тебя понимаю, для меня моя страна самая великая. И я все делаю для ее процветания. Какое-то время они шли молча, неожиданно Ягер спросил: — Почему ты сбежала? Ты все еще боишься меня? — Боюсь конечно, — помрачнела Лина.- Ты штандартенфюрер, я заключенная из презираемой вами нации, как не бояться? Ягер остановился, осторожно приподнял ее голову и улыбнулся: — Ты сейчас лжешь. Если бы ты боялась меня, то не старалась бы каждый раз довести до бешенства. И как мужчина, я не вызываю у тебя отвращения, не спорь, я знаю о чем говорю. — Может ты и прав, — пробормотала Ангелина, уворачиваясь от его руки. — Так может стоит принять, как данность, тот факт, что не так уж плохо получить мое покровительство? Я увезу тебя отсюда, ты будешь работать в лучшей лаборатории Берлина, заниматься любимым делом. Я не жесток с женщинами, положение моей любовницы не будет для тебя чем-то ужасным. Ангелина слушала его вкрадчивую речь, и с тоской подумала, что эта ласка искушает, подчиняя куда больше, чем жестокость. Ну что может быть проще, чем согласиться с ним? Он обладает властью, достаточной для того, чтобы защитить ее, он не садист и не будет по-настоящему мучить и издеваться, в конце концов, он действительно не противен ей. Неожиданно память ожогом кольнула сердце — мысли о ее матери, которая всю жизнь учила ее не предавать свою душу, об отце, который погиб, не предав своей морали. Был еще Николай — его бесшабашная улыбка, говорящая, что прорваться можно всегда, смущенная ласка в его глазах, руки обнимающие так, словно защитят от всего мира. Лина подняла взгляд на Ягера, не желая почему-то нарушать их перемирие, осторожно спросила: — Мне ведь не обязательно отвечать прямо сейчас? Тот внимательно изучал ее лицо, считывая что-то, потом кивнул: — Хорошо, я дам тебе время.***
-Ты смотри как фриц пялится, будто тоже хочет к нам сюда залезть, — высунулся из люка танка Василенок. Николай оглянулся — за спиной стоял Ягер с довольной улыбкой, наблюдая за ремонтом. Он кивнул механику с лукавой улыбкой: — Ну так давай пригласим, по глазам же видно помочь нам человек хочет. — Ты давай, Микола, зови Анечку, пусть говорит ему, что мы уже заканчиваем., — Василенок затянулся самокруткой.- До черта надоело уже, ходят как в цирк ей-Богу, смотреть как мы, да что делаем. — Скажу Степан, скажу. Обсудим сегодня кое-что, и пусть выпускает нас гад этот улыбчивый, на полигон, — твердо ответил Николай. Ягер подошел ближе к ним, рядом как всегда бледной тенью Аня, что-то спросил: — Когда я смогу увидеть этот танк в действии? — перевела она. Николай с вызовом смотрел в бледно-голубые глаза штандартенфюрера: — Да прям завтра и увидишь. Пока Аня переводила, Ягер с насмешливым ожиданием смотрел Николаю в глаза, словно подначивая, ну давай, посмотрим, что ты там придумал. Николай застыл в напряженной позе, едва сдерживаясь, чтобы не врезать по улыбающейся немецкой роже. Горячая ненависть рвалась, невзирая на вынужденное положение побежденного. Немцы конечно все гады, за людей здесь никого не считают, но этот, скользкий как змея, со снисходительно-добродушным обращением, был еще хуже. Коля не обманывался добродушными улыбками Ягера — по глазам видел, что играет с ним немец, как кот с мышью, которую просто так жрать скучно. Ну ничего, на этот раз подавится гад. Едва дождавшись, пока Ягер уйдет, Коля прошел к ящику с песком, где были прочерчены линии стратегии и выложены из веточек макеты танков и резко позвал: — Так мужики слушаем план действий. Вечером снова бродил вокруг темных окон лаборатории, пытаясь увидеть Лину хотя бы мельком, ругая себя, зачем ему это вообще нужно, вон добрые люди уже рассказали, что Ягер по-прежнему к ней таскается. Но сердце не отпускала тяжелая когтистая лапа тоски, от мыслей, что больше не увидит ее, понимая, что он любит ее вопреки всему. И не было никакого выхода, ведь придется бежать и оставить здесь всю память о ней, все свои не нужные ни ему, ни ей чувства.***
Аня сидела, пристроившись на ящике в ангаре. Она слышала, как переговаривались мужчины, обсуждая ремонт танка, детали побега, предположения куда вечерами бегает их командир. Поймала сочувствующий взгляд Степана, — лишь он кроме нее знал, куда Николай исчезает вечерами. На глаза Ани навернулись слезы, она успела полюбить красивого, мужественного лейтенанта, который по-другому, как на младшего товарища не смотрел на нее. Как-то быстро сложилось, что Аня оказалась в курсе того, что они планируют, помогала им — достала план полигона, теперь очередь была за картой местности. Скрипнула дверь — вернулся Коля, устало улыбнулся: — Чего спать не идешь? Неужто немец наш, на ночь глядя, еще что-то задумал? — Нет, я тебя жду. Коля возьмите меня с собой, — Аня умоляюще глядела на него.- Не жить мне тут, пристрелят рано или поздно. — Аня, то что мы задумали очень опасно, тебя ведь могут пристрелить и вместе с нами, — Коля пытался переубедить девушку. — Уж лучше так, — настаивала Аня.- И потом я знаю немецкий, это может помочь, пока будем пробираться к границе. Николай задумался и согласился: — Хорошо, тем более, если ты украдешь карту, они будут подозревать тебя. — Спасибо, — девушка порывисто обняла Николая. Тот аккуратно расцепил ее руки, погладил по плечу и ответил: — Да не за что еще спасибо говорить, убежим, тогда и будешь радоваться. Она вновь видела в его глазах тоску, видела отстраненность, понимала, что Лина причина этой боли в любимых глазах. Она не любила эту, непонятную для нее, девушку, она ревновала к ней, понимая, что Николай влюблен. И еще она прекрасно знала, что тогда произошло между Линой и штандертенфюрером. Так просто, позволить считать Коле, что его любимая — продажная девка, ведь если они сейчас сбегут, то возможно со временем, он все забудет как страшный сон. Аня вздохнула — а как же честность и справедливость, те непреложные правила, привитые с детства? Сможет ли она поступить подло, промолчать, зная правду? Аня этого не знала, зато она знала, что любит его. А если любишь, то все сделаешь, чтобы любимый человек был счастлив, ведь так? Быстро, чтобы не передумать, Аня позвала: — Коля, я… я хочу тебе кое-что рассказать.