***
Ягер, как и собирался, перевез его в Берлин, поселил в танковом училище. Видимо все-таки из благодарности за вовремя оказанную помощь, первое время особо не трогал — отправил заниматься техническим состоянием танков. Потом понемногу стал брать с собой на полигон, спрашивать оценку подготовленности курсантов. Они вернулись к отношениям до побега — то есть Ягер вежливо обращался с как бы коллегой, вроде как смирившийся Коля — делает вид, что, да, фриц, все по-твоему. Но при этом они враги, и это привычно и непримиримо. И еще, не было больше со стороны Ягера наигранной, застревающей в зубах добродушности. Колю вполне устраивала сухая отстраненная вежливость, ведь это означало, что все игры между ними Ягер считает законченными, противник надежно связан по рукам и ногам — теперь только служение германской нации. И была постоянная, душащая его обреченность, ведь из этой клетки, как из лагеря не сбежать. Теперь Коля понимал, почему Ягер не убил его сразу — во-первых, только через него получалось контролировать Лину. Во-вторых, морально растоптать врага видно интереснее — заставить побежденного служить на благо завоевавшей его стране. Да, сейчас он не требует, напрямую учить убивать своих же, но скорее всего это вопрос времени. морально Колю, конечно, ломало будь здоров. Лина…он не мог даже представлять, что она чувствовала сейчас, ведь она так же работает на этого гада, и скорее всего, вынуждена еще и спать с ним. Если даже предположить, что у них есть какой-то путь к спасению, то это очень далекий и выжидательный путь. Да — сейчас можно только выживать и ждать какой-то подходящий момент. В конце концов война не продлится вечно. Подумав, Коля решил все-таки учить немецкий — глупо отказываться, если оказался на неопределенный срок на вражеской территории. И еще, ему нужен свободный выход в город, что конечно сейчас равносильно чуду. А чудес, как теперь был уверен Коля, не бывает. Чудеса создаем мы сами.***
— Оберфюрер, говорят ваша таинственная спутница — русская, — к Ягеру грациозно приближалась первая дама Третьего рейха — Магда Геббельс. — Слышала даже невероятные слухи про романтичную встречу в концлагере. Вы действительно ее спасли из газовой камеры? — Дорогая, слухи и должны быть невероятными по глупости, — невозмутимо ответил Клаус. — И все же, поведайте мне романтичную историю, — настаивала Магда.- Это теперь такая редкость. — Моя история как человека военного, боюсь вас романтикой не впечатлит, — скупая улыбка скользнула по губам Клауса.- Я встретил Лину в условиях войны, ее таланты врача оказались для нас полезны. И все же, я мужчина, порой даже солдат сдается в плен красоте. Клаус поискал глазами Лину — она направлялась к ним — отстраненно-красивая, в элегантном вечернем платье, словно не замечая изучающих взглядов и шлейфа слухов окружающих ее. Магда перехватила его взгляд и серьезно сказала: — Я могу вас понять оберфюрер, но не забывайте, что наш фюрер ценит верность арийской нации, а это значит — ожидает от ее лучших представителей чистокровных наследников, что в данном случае невозможно. — Моя верность фюреру никогда не подвергалась сомнениям. Если потребуется я выполню и этот долг, — бесстрастно ответил Клаус, кляня про себя собеседницу на все лады. То, что она любимица фюрера, благодаря рождению шестерых детей и активной пропаганде крепкой семьи, не дает ей никакого права лезть в его жизнь.- Но моя работа занимает почти все время. я не могу жениться на первой встречной. — О, милый здесь необходима помощь мудрой женщины, — заворковала Магда.- Что вы скажете, если я попробую подобрать вам милую девушку из безупречной семьи арийского происхождения? Ценящей главные в жизни женщины вещи — дом, детей, мужа. — Что ж, попробуйте, — Ягер думал, что черта с два позволит кому-либо навязывать что ему делать, а что — нет. Но с этой женщиной приходилось считаться, и в чем-то она права. Он перехватил подошедшую Лину под руку, улыбаясь Магде. — Дорогая извините, вижу рейсфюрер освободился, и мне нужно…***
— Скучаешь или сгораешь от ненависти к чертовым немцам? — тон Ягера был ироничный. — Не больше, чем обычно, — неопределенно повела плечом Лина.- Женщины смотрят на меня как на диковинную зверушку, мужчины… Она осеклась, не желая развивать тему. — Мужчины завидуют мне, хотя ни за что не признаются, — усмехнулся Клаус. — Я не понимаю, зачем я здесь? — посмотрела на него Лина. — И они все, кстати, тоже. Что русской девке делать среди сливок нацистского общества? — Потому что я так хочу, — рука Клауса, скользнула на талию девушки, притягивая к себе. Он наклонился к ее уху, чуть проводя губами по шее. Она слегка отстранилась, рассерженно глядя на него, а Ягер смотрел на девушку и вспоминал, как непросто пришлось ему последние месяцы. Поначалу когда они вернулись в Берлин, пока Лина еще выздоравливала, он рассчитывал, что между ними будет все, как он хотел с самого начала — условно-добровольное сотрудничество во всем. Он не трогал ее — что-то останавливало, когда видел ее потухший взгляд и ледяное молчание, которым словно стеной окружила себя девушка. Она без возражений приняла на себя новые обязанности в берлинской лаборатории, она больше не спорила с ним, она вообще практически не разговаривала, даже не смотрела на него. Когда однажды он все же решился зайти в ее спальню — она ничего не возразила, молча наблюдая, как он раздевается. И когда он лег рядом, тоже не прореагировала. Он максимально нежно привлек к себе девушку. Однако ничего не получилось — он просто не смог продолжать, обнимая неподатливо сжатое тело. Она не сопротивлялась, просто никак не реагировала. Клаус понимал, что слишком много между ними произошло за последнее время, что она его не хочет и боится. К насилию прибегать он не собирался — в воспоминаниях недавних экзекуций не было ничего приятного. Он пробовал переключить ее внимание — платья, прогулки, новая работа. Однако и это не работало — ни малейшего проблеска интереса, ни одной эмоции на лице. Это было ненормально. Это было страшно. Ягер никогда не считал себя сильным знатоком женских капризов или тонких душевных переживаний. Сейчас же видел что все гораздо серьезнее, и надо действовать не по накатанной линии стандартного поведения. Нужно что-то, что должно пробить щит под которым она прятала боль, страхи. Однажды вечером отправился к ней, встретил все тот же равнодушный взгляд. Не раздеваясь, присел на кровать. — Мы должны поговорить, Лина. — Поговорить? О чем? делай то, зачем пришел. — Так больше не может продолжаться… — Как? Что именно вас не устраивает, герр Ягер? неинтересно играть сломанными игрушками? — тень прежней ироничной Лины мелькнула в ее голосе. А еще тщательно подавляемая боль. — Дело даже не во мне, ты себе делаешь хуже, превращаясь в тень. — Ты этого и добивался. — Понимаю, ты меня боишься, но будет все по-другому. — Ты думаешь я боюсь тебя из-за этого, — яростно провела по шраму на руке — или этого — схватила все еще короткие пряди волос — думаешь я еще чего-то боюсь после того, что ты сделал?! Говоришь я на тень похожа?! Ты мне душу в мясорубке провернул, ты мне перекрыл кислород, ты даже умереть нормально не дал, щелкнул пальцами и… Рыдания душили ее, но это была уже живая настоящая вспышка эмоций и Ягер терпеливо молчал. Затем подхватил ее на руки и почувствовал, что она отталкивает его, сердито всхлипывая: — Да что ты меня хватаешь…можно подумать тебя волнует, что я чувствую… Ягер лишь крепче сжал ее и тихо сказал: -Тебя ведь тоже не волновало, что я чувствую, когда ты лгала мне. — Что? — Лина вывернулась из его рук и пораженно смотрела на него. — Ты серьезно? Не ожидал, что я любой ценой буду рваться на свободу, после того, как с первого дня выкручивал мне руки? — И тем не менее, сейчас ты здесь и больше не сбежишь, — спокойно, но твердо ответил Клаус.- И тебе придется научиться жить с этим. — Конечно научусь, — непокорный огонек вновь появился в глазах Лины.- Захочешь — сколько угодно новых препаратов приготовлю, захочешь — в постель с тобой лягу. Только удовольствия ты при этом не получишь, я гарантирую. Ягер тогда только посмеялся про себя — так, да? Это было похоже на вызов. Который уже он принял. А утром его вызвал рехсфюрер, сообщая о повышении до звания оберфюрера и тяжелом положении на Восточном фронте. Планировалось отправить самые мощные танковые войска под Курск — русские активно пошли в наступление. Два месяца среди рокота пулеметных очередей, взрывов от снарядов, отрывистых команд, криков раненых, среди стойких клубов пыли, поднятой множеством танков от сухой земли. Короткий сон, напряженные расчеты, куда распределить наступление, постоянное ощущение смерти за затылком, контроль морального настроя солдат, которые периодически срывались. Два месяца ожесточенных боев, которые закончились победой русских. Получив приказ отводить войска и вернуться в Берлин для проработки дальнейших действий, Клаус понимал, что Восточный фронт они теряют. Вернувшись домой, решил, что больше не будет ждать, пока Лина разбирается в своих чувствах. Она нужна ему прямо сегодня. Идет война, он вполне мог и не вернуться с фронта, у него просто нет времени на сантименты. Он рассеянно наблюдал, как домработница накрывает стол к ужину, открыл вино. Услышал стук двери — вернулась Лина. Его глаза вбирали все детали — исчезла болезненная худоба, бледность — девушка выглядела здоровой. Отросшие волосы уложены мягкими волнами. Похоже разлука пошла им на пользу — она больше не похожа на тень, он уже насчитал в ее глазах, как минимум несколько оттенков эмоций — удивление, настороженность, неприязнь. Он кивнул ей: — Удивлена, что я вернулся? — В общем, нет. Ты живучий, как зараза, — усмехнулась Лина, проходя к столу. — Я так понимаю, на фронте полный провал? — Можешь радоваться — русские взяли Курск, и еще попутно пару городов, — Клаус протянул ей бокал вина. — Не взяли, а освободили, — поправила его девушка.- Согласись, что разница есть. — Вижу ты снова становишься собой, — Клаус беззлобно улыбнулся. — Уже освоилась в лаборатории? — Великие умы высшей расы пребывают в глубоком шоке, что им приходится работать с русской деревенщиной, — девушка маленькими глотками пила вино, ей даже доставляла удовольствие их беседа. Кому еще она могла безнаказанно демонстрировать всю палитру сарказма? — А если закрыть на это глаза, то я сейчас проверяю на разных штаммах бактерий действие пенициллина и да, как видишь, работа мне помогает. — Фрау Лизер сказала, ты не доставляешь ей хлопот, — Клаус аккуратно нарезал лежащий перед ним стейк. — Стараюсь втереться в доверие к твоей домработнице, мало ли где пригодится, — насмешливо смотрела на него Лина. — Осторожнее с шутками, ангелочек, — опасный огонек промелькнул в глазах Клауса.- Ты же знаешь, я терпелив, но не стоит проверять насколько именно. — Хорошо, не буду, — легко согласилась Лина.- Я пойду? Она легко поднялась, прошла к выходу, Клаус, не раздумывая, догнал ее. Его рука перехватила пальцы девушки на дверной ручке, он чуть наклонился к ее уху. — Наверное, не стоит спрашивать скучала ли ты по мне? — тихо спросил он. Лина слегка мотнула головой: — Нет, не стоит. Быстрым движением он подхватил ее на руки: — Больше, чем есть ты меня уже ненавидеть не будешь. — Подожди, — успела выдохнуть Лина, прежде, чем он властно накрыл губами ее рот. В глазах разглядел напряжение, и еще не страх, нет, снова мелькнула та уже знакомая растерянность, когда он целовал ее раньше, словно она боится собственных ощущений. Клаус потом даже не вспомнил, как они оказались в спальне. Он опустил Лину на кровать, торопливо снял китель. Повернулся к девушке — она сидела, выжидательно наблюдая за его действиями. Клаус опустился рядом, подтянул ее к себе. Его пальцы с поразительной быстротой расстегивали пуговицы ее блузки.Тонкие руки напряженно легли ему на плечи, в попытке остановить. Клаус пальцами сжал подбородок девушки, отводя в сторону и накрывая губами нежную кожу шеи. Ощутил ее судорожный вдох, пальцы стянули с ее плеч тонкую ткань блузки, спуская ее к локтям. Его руки скользнули вверх по втянутому животу, ребрам, оглаживая каждое, легли на грудь. Он чувствовал лихорадочное биение сердца под своими пальцами. Лина не успевает даже протестовать, когда он возвращается к ее губам — язык нетерпеливо чертит контур нижней губы, побуждая открыться ему. Она перехватывает его предплечья напряженными пальцами, пытается уклониться, но он уже чувствует, что успел уловить ту искру тщательно скрываемой, так отрицаемой ею страсти. Губы скользят по горячей коже ключиц, ловя прерывистый выдох. Заглядывает в распахнутые глаза девушки — в ее взгляде борьба, но сейчас он не будет в этом разбираться, сейчас он занят окончательным избавлением их от одежды. Его руки снова вернули память о гибких изгибах ее тела, он не позволил ей уклониться ни от одной ласки, он вновь чувствовал губами, как становится горячей ее кожа, как трепещет венка на ее шее, жадно ловил сдерживаемые ею прерывистые вдохи. Они больше без разделяющей тела ткани — он медленно входит в нее, замирает и чувствует, что ее руки на его плечах разжимаются. Он со стоном прижимается к ее губам, целуя глубоко и вновь возобновляя толчки. Он слушает ее тело, двигаясь сначала медленно, затем все быстрее, сильнее. По ее закушенной губе, судорожным сжатиям, понимает, что она уже близко к грани, которая окончательно сломит баррикады ее борьбы, и ускоряется сам, толкая ее в полет с этого обрыва.***
Ангелина стояла у окна, с брезгливым любопытством смотря на высшую арийскую элиту, которая наслаждалась приемом в загородном доме Ягера. Далеко не первый раз, находясь среди этих истинных арийцев, она до сих пор не могла спокойно слушать, как ухоженные женщины, многодетные матери образцовых нацистских детей спокойно рассуждают о сумочках, сшитых из человеческой кожи. О рациональном использовании труда еврейских рабов. О том, что у людей в концлагерях не должно быть имен, только номера. Мужчины были не лучше — финансовые махинации обогащения на войне, романы с актрисами и певичками, упоение великим фюрером, прославление великой арийской расы. В стекле увидела отражение изыскано-одетой, ухоженной девушки, которую видят со стороны люди вокруг, и, словно слышала их мысли — для ничтожной русской девки, ей дико повезло. Повезло, уж конечно, — Лина с горькой усмешкой вспоминала свои первые месяцы здесь. Все дни до и после ее болезни слились в одно сплошное пятно. Она словно перестала тогда что-либо чувствовать вообще, предпочла закрыться глухой стеной безразличия. Потому что боль после изощренного шантажа, унизительного вмешательства в ее душу, выворачивала наизнанку. Она считала, что человек способен перенести многое, если еще можно что-то изменить. Она это и делала всю жизнь — потеряв семью, не опустила руки; потеряв возможность жить на родине, не отказалась от мысли как-то помочь; попав в казалось бы безвыходный концлагерь и там до конца продолжала бороться. Что можно было сделать сейчас, чтобы изменить ситуацию, Лина просто не представляла. Шаг влево, шаг вправо — и в голове все еще звучит голос Ягера…я сделаю с другим все, что о чем говорил сейчас. Ягер — поймавший ее в продуманно-извращенную ловушку, сыгравший на последнем, что еще у нее оставалось — ее чувствах. Она до сих пор не могла вспоминать о Коле, без очередного приступа накатывающей волны едкого отчаяния, которое сжимало грудь, не позволяя вдохнуть. Ягер, рядом с которым теперь предстояло жить, который рано или поздно, придет вновь получить ее. Понимала, что ему наплевать, что она не хочет, что возможно просто будет насиловать ее. В первый раз увидев его в спальне, она даже не боялась, ей действительно было все равно. Она равнодушно думала, что получив сейчас свое, он уйдет, надо просто перетерпеть, это, в общем-то, не самое ужасное. Не думать о том, как отчаянно ненавидишь его, не думать о том, что сейчас чужие руки будут требовательно ласкать, не думать ни о чем, не думать… И почти удивилась, когда поняла, что он не стал продолжать, уходит. А потом была ночь, когда он опять пришел. На этот раз поговорить, — она до сих пор не поняла, какого черта вообще стала отвечать ему, но это случилось — выбросила ему в лицо свою боль. Как ни странно, стало чуть легче дышать, она впервые ощутила себя живой, а не потерянной в пелене пустоты. Ягер остался с ней, просто обнимал ее, останавливая истерику. Тогда, лежа в плотном кольце его рук, к ней и пришло осознание — единственное, что она могла бросить против него, раз ему так важна полноценная близость — это отравить ему все удовольствие от нее. И она убедилась, насколько ошибалась, через пару месяцев. Когда он уехал на прорыв в Россию, она чуть расслабилась — по сравнению с лагерем ее новые условия были довольно приемлемы. В доме были только прислуга и пара дежурных солдат, но ее никто унизительно, как в лагере, уже не контролировал. Шофер отвозил ее в лабораторию, где несмотря на ее положение сотрудники все же были достаточно вежливы с ней. Конечно свободы передвижений особо не было, но Лина просто приходила в себя, отвлеклась на работу, так жить было можно. Ей нужна была передышка, прежде чем серьезно обдумать, что делать дальше. Но Ягер вернулся — она даже не успела как-то продумать линию поведения — он чуть ли не с порога схватил ее в охапку и потащил в спальню. Все, что последовало за этим не было насилием, не было грубостью, нет, это было хуже. Хуже в тысячу раз, когда непонятно как, но твое тело принимает врага. Когда его страсть будит в тебе неправильный, порочный отклик. Когда твои руки сжатые, чтобы оттолкнуть вдруг наливаются свинцом и лишь мягко скользят мимо. Она засыпала думая, что завтра его сильные руки возможно будут сжимать ее до боли в случае неповиновения. Что его нежности и страсти в любой момент может прийти на смену беспощадная хладнокровность, с которой он ломает ее. И что проснувшись, она не простит себя за ту покорность, с которой сейчас позволяет обнимать себя.***
— Оберфюрер, позвольте украсть ваше внимание? — позади них стоял высокий худой мужчина с интиллигентным умным лицом. — Доктор Штраус, польщен вашим интересом к моей персоне, — учтиво отреагировал Ягер. — Только ленивый не пересказывает легенды, что благодаря вашему военному трофею, мы можем утереть Америке нос, — улыбался доктор.- Это она? Лина моментально вскипела — ну точно отношение как к диковинному животному, разговаривают, как будто она пустое место. Ягер предупреждающим жестом накрыл ее пальцы, отвечая собеседнику: — Да доктор, эта девушка ваша коллега. Лина бактериолог. — Как интересно, а она действительно что-то в этом понимает? Поймите мои сомнения, все-таки женский мозг весьма ограничен, да еще и эта раса дикарей, — его голос звучал безобидно-мягко. — Тем не менее, могу вас уверить, она настоящий профессионал в своей области. — Тогда вы не будете против, если я посещу лабораторию, чтобы оценить ее знания? — В любое удобное для вас время, доктор. Лина наконец поняла, какое чувство пробивается через пульсирующую от унижения ярость, когда она смотрела на доктора Штрауса — в голове колоколом звенело о сигнале опасности, исходящей от этого безобидного по внешности человека.