***
Меньше всего Лина в тот день ожидала, что доктор Штраус возьмет на себя труд лично сопроводить ее к Ягеру. Да еще не домой, а туда, где он последнее время обретался почти все время — в танковое училище. Лина еще не отошла от пережитого страха, когда профессор Крузе раскрыл ее аферу. Она тогда смогла лишь прошептать: — Вам стоило отдать это доктору Штраусу. — Снотворное не выход, фройляйн, — он передал ей ампулу, — если вы для себя, то скажу что вы совершаете глупость, в вашем возрасте все еще поправимо, война когда-нибудь закончится. — Это не мне…- смутилась Лина — я хочу сказать я… — Если это не вам, то здесь ничтожно мало для такого количества истязаемых людей, — невозмутимо продолжал профессор, — в любом случае будьте предельно осторожны. Больше такой фокус проворачивать я вам не советую, доктор Штраус далеко не дурак. Лина кивнула и растерянно спросила: — Но я не понимаю, вы разве не должны сейчас меня отвести в ординаторскую и сообщить об этом? , — сжала в пальцах ампулу. — Повторяю, будьте предельно осторожны, фройляйн, в следующий раз тем, кто вас вычислит могу быть уже не я, — бесстрастно сказал Крузе и вышел из операционной. Лина не знала, что и думать, подозревала ловушку, но пока все было тихо и спокойно. Поколебавшись, решила, что, возможно, он просто врач, обычный человек у которого не хватает храбрости открыто протестовать против столь сильной и опасной власти. Доверяла ли она ему? Их теперь связывала общая тайна, но доверять кому-то из немцев? Конечно, нет. Она шла к зданию, когда увидела Николая — он не заметил ее, стоял что-то объясняя курсантам. Лина жадно вбирала глазами такую знакомую худую фигуру, уверенный разворот плеч, его голос теперь огрубила немецкая речь. Девушка остановилась, никакая сила не способна была сейчас сдвинуть ее с места, она должна просто посмотреть на него, запомнить все черты родного лица. Как же он изменился за полгода — горькая складка казалось навсегда пролегла вокруг рта, черты лица стали жестче, резче, взгляд больше не грел уверенной теплотой — в глазах теперь лишь сталь, сквозь которую, на дне плескалась усталость. Он заметил девушку и решительно пошел к ней. Лина судорожно вдохнула — она не готова была сейчас столкнуться с ним лицом к лицу, не хотела, чтобы он увидел в ее глазах боль и обреченность. — Лина, ты.как? — услышала она его чуть хрипловатый голос.- Я знаю, глупо спрашивать в порядке ли ты. Просто скажи мне, что ты хоть как-то держишься, что ты не сломалась. — Я не знаю, что ответить, — Лина мужественно посмотрела ему в глаза.- Все это… слишком больно… — Послушай, сейчас главное, что мы живы. Ягер он... в общем старайся не провоцировать его. — Коле с трудом давались слова как-то поддержать девушку. — Дело не только в нем, — слезы сами потекли у Лины из глаз. — Я теперь работаю с поехавшим садистом, это тот доктор, что привез меня. Если бы ты видел их клинику и то, что они делают с людьми… я просто не выдержу. — Лина, девочка моя смелая, мы уже столько пережили, сейчас нельзя сдаваться, — Коля едва удерживался, чтобы не сжать ее в объятии. — Я делаю все, что могу, но сейчас нельзя бежать необдуманно. У нас будет один самый последний шанс, просто подожди. — Я каждый день теряю себя, я чувствую, как эта мерзость поглощает меня, — прошептала Лина. — Может, я и не заслуживаю больше спасения. Беги, одному тебе будет проще, я просто хочу, чтобы этот кошмар для меня закончился. — Не смей так говорить! — Коля не выдержав, сжал ее плечи.- Ты. Он замолчал — из здания вышел Ягер, направляясь к ним. Он холодно кивнул Лине: — Иди в машину. Подошел вплотную к Коле и прошипел, сквозь зубы: — Запомни, солдат, третьего шанса я не дам.***
— Я уезжаю, на этот раз Италия нуждается в военной поддержке, — Ягер сидел в спальне Лины, небрежно развалившись на кровати и наблюдал, как она, сидя перед зеркалом, расчесывает волосы. Лицо девушки оставалось бесстрастным, она по привычке съязвила: — Могла бы сказать, что очень расстроена, но не буду. — А зря, ведь ты на время моего отсутствия отправишься в местный лагерь. Доктор Штраус сказал вы будете тестировать прививки, — Ягер решил не тянуть с озвучиванием решений. Лина отреагировала, как ни странно достаточно спокойно, пожав плечами: — Какая разница, где гнить — в этой клетке или в другой. Клаус плавным движением перешел к ней, мягко сдвинул с ее плеч шелк халата и провел пальцами по шее: — Мне казалось, пребывание здесь стало приносить тебе удовольствие. — Тебе показалось, ты же знаешь ничего не изменилось, — Лина отвела глаза, не желая видеть, того, что он делает с ней, не хотела ощущать прикосновения, чувствовать, как тело предает ее. Ягер аккуратно сжал руками ее грудь, она чувствовала как его рот накрыл сосок через легкую ткань лифчика, как зубы слегка сжимают и тянут, и тут же горячий язык зализывает укус. Затем губы переместились на шею, обжигая горячим дыханием, и девушка услышала провоцирующий шепот над ухом: — Посмотри сама, насколько не изменилось. Повинуясь, она подняла взгляд к их отражению — увидела, как со стороны, его глаза, в холоде которых было столько желания, и читая в своих собственных такое же. Чувствовала жадную напряженность его рук, и такое же напряжение сжималось пружиной внутри и у нее. Она вывернулась: — Прекрати, я не хочу, сказала же… Ягер перехватил ее талию, легко, словно она ничего не весила, приподнял и резко опустил на постель. — Вот сейчас и выясним ангелочек, хочешь ты или нет. Склонился к ней в требовательном поцелуе, прихватывая зубами ее губы, обводя их языком, отбрасывая в сторону тонкий шелк скрывающий ее. Его руки нетерпеливо скользили по ее животу, груди, забирались под шелковое кружево белья, касаясь нежной кожи. Он впился в ее плечо поцелуем-укусом, оставляя красный след, сжимая соски пальцами, поглаживая костяшками. — Скажи…как тебе нравится? Лина тяжело дышала, попыталась перекатиться на живот, но он удержал ее, снова впиваясь в губы глубоким поцелуем. Девушке оставалось только беспомощно ощущать, как он поддевает бретельки, стаскивает их по плечам и сдвигает ливчик вниз, тут же обхватывает грудь ладонями слегка сжимая, погружает язык в ее рот. Лина неосознанно выгнулась к нему, чувствуя, как он спускается одной рукой вниз по ее животу, медленно стягивает ее белье. — Хочешь меня, — хрипло слетает с его губ и это не вопрос. Она машинально поднесла ладонь к губам и прикусила ее, пытаясь сдержать стон в то время, как его палец скользит в нее и начинает медленные движения. Невольно подалась к нему бедрами, чувствуя, как пылает низ живота. Он добавил второй палец, растягивая и проникая глубже. Убрал ее руку от губ: — Нет, я хочу слышать тебя. — Я ненавижу тебя, — прошептала девушка. — Даже когда я делаю так? — его пальцы стали двигаться быстрее, сильнее. Он вжал ее в постель, вновь целуя, его руки приподняли ее бедра, заставляя обхватить его ногами. Девушка снова закрыла глаза, чтобы не видеть его, как он высвобождает из брюк уже возбужденный член и резко входит в нее. Этот секс больше походил на войну. Лина из последних сил пыталась сдерживаться, не отвечать ему, удержать рвущиеся стоны, пока он неспешно, но ритмично брал ее, не прекращая ласкать. — Будешь и дальше сопротивляться, или мы все же оба получим удовольствие? — хрипло, со сбившимся дыханием спросил он, и обхватывая девушку за талию, стал еще сильнее двигаться в ней. Он хотел перед отъездом получить как можно больше, понимая что может быть убит в любой момент, хотел запомнить ее глаза, темнеющие от страсти, хотел помнить ее рваное дыхание и едва сдерживаемые стоны. Он не мог насытиться ощущением ее кожи под пальцами, вкусом губ и почему-то стало так важно, чтобы она хотела его тоже, чтобы целовала сама, чтобы руки не отклоняли в немом протесте, а сжимали его.***
Выходя из машины, Лина чувствовала, словно за ней захлопнулась тяжелая дверь очередной ловушки — снова воздух, казалось пропитанный пеплом от крематория, снова резкие окрики солдат, снова мрачные коридоры очередного концлагеря. Абсолютное зло, возведенное в систему.Тянулись однообразные, полные жуткой работы дни. Доктор Штраус буквально преследовал девушку, постоянно открывая перед ней новые грани самых ужасных экспериментов. Сегодня ночью она не выдержала, и прокралась в палату к умиравшему от химического ожога человеку. Этот чудовищный опыт был призван разработать методику лечения подобных ожогов для солдат германской армии, при поражении зажигательными бомбами. Сейчас Лина видела перед собой почерневшую сожженную кожу, лопавшуюся и кусками обнажавшую гноящуюся плоть. — Помогите, пожалуйста, прошу, эта боль сжигает изнутри, словно огонь… Лина на мгновение прикрыла глаза в беззвучной молитве: — Прости меня Господи… Твердой рукой разломила пару ампул, принесенных в кармане, осторожно влила жидкость в потрескавшиеся губы. Мужчина тяжело метался, девушка положила прохладные пальцы на горевший лоб и тихо сказала: — Скоро, ты станешь свободным, ты уйдешь и эта боль закончится… Мужчина смотрел на нее в немом понимании, потянулся за ее рукой, силясь что-то сказать. — Просто закрой глаза, представь ты уже не здесь… В ту ночь она не могла спать, чувствовала себя убийцей, пусть из милосердия. Она не могла заглушить свою совесть. Врач, который ничем не может помочь, кроме как подарить легкую смерть пациенту — это страшное ощущение неправильности, извращающей ее принципы, мораль, грызло девушку постоянным теперь чувством вины. Штраус, словно нарочно, брал ее на самые ужасные эксперименты, избегая разве что палат с зараженными тифом, малярией. Лина не знала, решится ли она еще раз повторить свой жуткий опыт, должен быть другой путь как-то спасти хотя бы несколько обреченных. Но здравый смысл удерживал ее пока от непродуманных действий.***
— Дорогая, вы не очень замерзли? — мягко спросил Штраус девушку. Они уже час стояли на промозглом ветру, наблюдая, как в огромной бочке с ледяной водой беспомощно двигаются трое молодых мужчин. Эксперимент должен был установить максимальное время, которое могут выдержать сбитые над Атлантикой летчики. Кто-то умирал довольно быстро, кто-то сходил с ума, кричал, истерически смеялся, кто-то слал проклятия своим мучителям. Ангелина с ненавистью посмотрела на Штрауса. — Не больше, чем эти несчастные в воде. — В следующий раз будет присутствовать профессор Крузе, — утешительно говорил доктор. — А пока освежите ваши знания физиологии, расскажите мне, что сейчас происходит с этими организмами? — Температура тела скоро понизится до критической точки, все процессы организма угнетены. Все зависит от крепости сердечной мышцы и сосудов, сколько сможет выдержать каждый из них, — нехотя выдавила Лина, заставляя себя отвечать. Она понимала, что ничего не может сейчас сделать, но беседовать с этим жутким человеком так, как будто они находятся в теплой благоустроенной клинике, а не наблюдают на морозе за мучениями людей, было невыносимо. — Прекрасно, дорогая, — от его безлико-вежливого обращения девушке хотелось завизжать.- Сейчас их отправят согревать, и если процессы восстановления обратимы, то мы продолжим. Я кстати, придумал разные методы быстрого согревания подопытных экземпляров. Одних будут согревать телами женщины из заключенных, другим попробуем внутреннее вливание кипятка, нужно выяснить, какие быстрее согревают. А вам советую, пользуясь перерывом, выпить чего-то согревающего. В России любят крепкое спиртное? Лина предпочла не отвечать, развернулась, и пока шла в здание, чувствовала, как ее током прошивает ненависть к ним всем. Она ушла к себе, долго не решалась вернуться в медблок, ночью все же проскользнула в палату подопытных. Я только посмотрю, как они, — стучало в голове девушки. В палате двое уже были мертвы, Лина медленно в лунном свете обходила койки, и вдруг услышала русскую речь: — Милая моя Маша, я не знаю, вернусь ли я с фронта. Мы попали в плен, а я даже не отправил тебе последнее письмо. Я еще жив, я все время думаю о тебе и знаю, ты меня слышишь. А остальное уже не так и важно. Я вернусь к тебе в улыбке нашего сына, я буду смотреть на вас с мирного неба, я приду к тебе во сне, когда ты будешь плакать… Лина молча вышла, пошла к своему тайнику — ампулы она хранила, закопав в цветочном горшке стоявшем в ординаторской, и бесшумно вернулась в палату. Осторожно присела на край койки, глядя на последнего подопытного. Мужчина оказался крепким, его отогреют и вновь будут опускать в ледяную воду, затем снова будут пытаться реанимировать, возможно варварскими методами, сколько это продлится? Сколько будут продолжаться бесполезные мучения невинных людей? На этот раз Лина не говорила ничего, он сам предпочел уйти мысленно к тем, кто его любил и ждал, она тихо вылила в его рот горькую жидкость, опасаясь хватит ли количества. Со смесью отвращения к себе и каким-то облегчением наблюдала, как постепенно расслабляются его сведенные ознобом мышцы, как разглаживаются черты лица и замедляется дыхание. На тумбочке увидела раскрытый планшет, видимо принадлежавший ему. В глаза бросился фронтовой треугольник, девушка бережно взяла листок, успев увидеть строчки...... наш сын уже наверное делает первые шаги, а я еще так и не видел его, помню только, как радостно мы с тобой его ждали… Сухое рыдание сжало горло спазмом, Лина собиралась опустить сложенный листок в карман, не желая, чтобы эти строчки хватали мерзкие пальцы убийц. — Дайте это сюда, — услышала над ухом такой знакомый омерзительный голос Штрауса.- Этот экземпляр уже минут как двадцать мертв, и конечно же, весь этот хлам должен быть отправлен в печь. Обидно, он казался крепче остальных, я планировал продолжение эксперимента. Лина сидела в опустевшей палате, не в силах двинуться с места. Почувствовала движение за спиной — к ней тихо подошел профессор Крузе. — Нет никакой необходимости так мучить себя, фройляйн. — Конечно же нет, — безжизненно ответила Лина.- Разве это что-то изменит, преждевременно вырванная для них смерть? — Девочка, твое мужество достойно восхищения, но ты же так рискуешь, — в бесстрастном обычно голосе мужчины прозвучали отечески-заботливые нотки. — Я не могу ничего не делать, иначе просто потеряю свою душу, — Лина устало смотрела на него. — Необязательно делать это так, — вдруг сказал он. — Это же не выход. — У нас в России говорят — у каждого врача за спиной свое кладбище, — ответила Лина.- Я не берусь оценивать моральность своих действий, но знаю одно — таких мучений, как здесь не заслуживает ни одно живое существо.***
Ягер сидел в компании Гиммлера, Геббельса в штабе и отчитывался о поездке. Поймал себя, что за обсуждением политики не может отделаться от тревоги, тяжестью разливавшейся внутри. Лина не выходила у него из головы. Он не Ивушкин, он не будет гладить по голове, приговаривая, что все хорошо. Потому что ни черта ни хорошо, слишком часто стало звучать это в его голове последнее время. Нужно что-то делать с этими секретными клиниками, пока она не сорвалась. — Ягер, вас что-то беспокоит? — вопросительно посмотрел на него рейхсфюрер. — Ничтожно малая вещь, по сравнению с тем, что мы обсуждаем, но все же, — медленно начал Клаус. — Я вас слушаю, если в моих силах освободить вашу голову от таких незначительных вещей, я с удовольствием помогу вам, — Гиммлер был настроен доброжелательно, после удовлетворившего его отчета. — Как вы знаете, я постоянно в военных разъездах и мне не нравится, что дома меня ждет напуганная, в слезах женщина, — Ягер пытался придать тону небрежность. — Я рассчитывал, что она будет без излишних потрясений работать в лаборатории, но похоже доктор Штраус перестарался. Все эти кровавые операции, эксперименты, а вы же знаете чувствительность женщин. — Давно хотел у вас спросить, не слишком ли вы открыто выражаете сердечные привязанности? Кажется эта девушка русская? — Гиммлер невозмутимо крутил в пальцах цепочку от карманных часов. — Это так, но ведь личная жизнь не имеет ничего общего с политикой. — Я понимаю вас, герр Ягер, — подал голос Геббельс, известный своими романами.- К тому же, Генрих, я видел ее, девушка действительно красива. Кого волнует, что она русская? Фюрера? Но некоторые русские актрисы вызывали восхищение даже у него. — После Сталинграда, фюрер давно не восхищается русскими актрисами, — отрезал Гиммлер. — К тому же вам напомнить, как он с пеной у рта орал, обещая, что вы вернетесь горсткой пепла из Бухенвальда, за роман с актрисой из оккупации? Геббельс промолчал, вспоминая гнев фюрера, за свои грешки на стороне — Магда умело пользовалась имиджем идеальной арийской жены и матери. — Пожалуй, вам стоит принять предложение моей жены помочь вам обзавестись семьей, — пробормотал он Ягеру. — Естественно, что мой выбор падет на безупречную, с точки зрения Рейха девушку, — Ягер невозмутимо смотрел на рейсфюрера.- Но все же моя личная жизнь решается мной лично. Гиммлер помолчал, оценивающе глядя на собеседника, наконец ответил: — Ввиду ваших предыдущих и надеюсь последующих заслуг перед Рейхом, я пока закрою глаза на ваше увлечение. При условии, что вы не будете явно афишировать вашу связь с девушкой.***
Ягер ехал в лагерь, уверенный, что все его беспокойства напрасны, убеждал себя, что Лина не осмелится ни на какую глупость, что ее надежно держит страх за Ивушкина. Конечно, не стоит ей все же находиться больше в клинике, раз она такая чувствительная. Ягер был искренне убежден, что работа с людьми в концлагере помогает Германии стать великой страной, но понимал, что девушке сложно принять такие условия работы. Его беспокоили две вещи — что она устроит истерику или откажется выполнять работу, думать о том, что она может пойти дальше, вообще не хотелось. И ему не нравилось, что доктор Штраус, при помощи хитростей, пытается распоряжаться тем, что принадлежит ему. В любом случае сейчас он решит эти проблемы, считал Клаус, однако чутье военного внезапно проснулось еще на въезде в лагерь. Он сразу увидел, что-то не так. Вокруг царила суета, светили прожекторы, солдаты, удерживая рвущихся с поводков собак, бегом направлялись в разные стороны. Он торопливо прошел в штаб, увидел коменданта, докторов и… ее. Бледная, с невозмутимо-презрительным лицом, она походила на ангела, спустившегося в преисподнюю. Ягер моментально оценил обстановку, ледяным тоном поинтересовался: — Что здесь происходит? — В очередной раз сбежал кто-то из заключенных, — отчитался комендант. — Собирайся, — Ягер кивнул Лине.- Я теперь сам решаю, сколько и где она будет работать, доктор Штраус. — Конечно, оберфюрер, вот только до выяснения причин побега, боюсь вы не сможете забрать ее. Дело в том, что сбежали заключенные из медблока. Мы сейчас поверяем все обстоятельства.