***
— Почему ты ничего мне не сказала? — Ягер холодно смотрел на Лину, которая не глядя на него, рассеянно ковыряла вилкой ужин, заботливо поданный фрау Лизер. Она упрямо молчала, вообще за весь вечер не произнесла ни слова, и Клаус, несмотря на то, что обещал себе проявлять сдержанность, почувствовал глухое раздражение. — Потому что думала по-тихому избавиться от ребенка? Ты не собираешься отвечать, да? Лина резко посмотрела на него: — А когда я должна была тебе сказать? Когда ты меня насиловал? Или когда собрался отдать, как ненужную вещь? Или письмо надо было тебе вслед отправить, когда ты в очередной раз уехал? А что касается ребенка, ты и сам понимаешь, что самый реальный выход — это аборт… — Замолчи! — рявкнул он, глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Заговорил уже более спокойно, глядя в ее расширившиеся глаза. — С этого дня ты выполняешь все предписания своего профессора. Как только он подготовит подходящую версию, ты уйдешь из клиники. И если я узнаю, что ты как-то навредила моему ребенку, я не знаю что с тобой сделаю. — Прекрасно, — саркастически ответила Лина, — ты нашел нужные слова убедить меня. Что бы это могло быть, как ни угрозы? И действительно, зачем спрашивать меня, хочу ли я рожать этого ребенка или нет? — Лина, этого уже не изменить, ты беременна, — чуть мягче сказал Клаус. — Скажи, Клаус, а тебе это все зачем? Зачем тебе мешать свою высокородную арийскую кровь с моей? Готов скрывать плод позорной страсти? — чуть прищурилась девушка.- Так уж мечтаешь стать отцом? — Я хочу, чтобы мой ребенок родился, остального тебе нет необходимости знать, — Клаус смотрел на нее нечитаемым взглядом. Лина возмущенно смотрела в ответ, ее душила злость на него, ведь он снова давил, лишал ее выбора. Она рассерженно отодвинула стул, вскочила, с грохотом опрокинув тарелки на пол: — Раз так хочешь ребенка, прекрати со мной обращаться, как с вещью!***
Николай узнал, что оказывается Ягер не отменил его пропуск, поэтому как только настало время, выбрался в город. Профессор неторопливо прогуливался в старом парке возле заснеженного фонтана. Николай едва ли не бегом поспешил к нему. Он ведь так и не знал до сих пор, что с Линой, да и Ягер еще не появлялся в училище. — Добрый день, — скороговоркой начал он, — вы что-нибудь знаете, с Линой все хорошо? — Да, — удивленно ответил профессор, — я каждый день вижу ее в клинике, ее работа достаточно простая, а наши коллеги, ну скажем так, не проявляют открытой враждебности к ее положению. — Хорошо, — облегченно выдохнул Коля.- У вас есть новости по нашему делу? — Есть, мне передали, что послезавтра вам следует быть по этому адресу, — профессор незаметно опустил ему в руку небольшую бумажку.- Вам помогут надежно спрятаться. Дальнейшие действия будут зависеть, насколько быстро улягутся ваши поиски. — Я вас понял, — кивнул Николай, — есть еще одно, нужно что-то придумать, чтобы мы с Линой исчезли одновременно. — Да, об этом я и хотел с вами поговорить, — мужчина тяжело вздохнул.- Видите ли, Лине не стоит идти с вами. — Что? — побледнел Коля.- Это она так решила? — Нет, она также ждет от меня новостей, — профессор помялся, — но есть одна вещь, которую стоит учесть. — Да не мнитесь уже доктор, говорите как есть, — не выдержал Коля. — Она беременна, — мягко сказал он, — и в ее положении побег… Коля не слышал уже его слов, казалось, вся кровь ударила тяжелым шумом в уши, оглушила его, он тяжело присел на каменный бортик фонтана, уронив голову в ладони. Сейчас, когда реально уйти от тяготившей их власти Ягера, получить такой удар! Нет, он не примет этого как должное. — Да плевать, — он резко выпрямился, с вызовом глядя на профессора.- Я уверен ее это не остановит. — Вы не понимаете, в ее положении уходить в бега — это полное безумие, вам придется прятаться неделями в подвалах, возможно даже в развилках канализационных сетей. Полная антисанитария, скудное питание, холод и сырость. А у нее после заключения слабое здоровье, она может потерять ребенка. — Да плевать! — заорал Коля.- Неужели вы думаете, что меня волнует, что она потеряет ребенка от этого ублюдка? — он осекся и уже тише продолжил. — Я уверен она рискнет уйти со мной, уверен, слышите? У нас вон женщины вообще в поле, если надо рожают и ничего, живые. — Послушайте, молодой человек, — строго ответил Крузе — я понимаю, что вы оба любой ценой хотите сбежать, все ваши чувства. А теперь поймите, что выкидыш — это не просто избавиться от нежеланного дитя, это и риск для жизни матери. Без медицинской помощи она умрет у вас на руках от кровопотери или инфекции. Коля сразу сник, что-то обдумывая. — Вы можете бежать один, как я и говорил, вам помогут, — услышал он голос профессора. — А для нее сейчас оберфюрер гораздо меньшее зло, чем побег. — Хватит, я вас понял, — Коля жестом остановил его.- Вы серьезно думаете, что я ее брошу в таком состоянии и уйду один? — Как хотите, — бесстрастно ответил Крузе. — И еще, что вы ей скажете? — Коля напряженно кусал губы — если начнете задвигать тоже, что и мне, она просто вас не послушает. Не надо ей проходить через муки выбора, раз его нет. — Вы что-то можете посоветовать? — Скажите ей, — Николай вздохнул и устало потер переносицу, — скажите, что я не вышел на связь с вами, что вы осторожно пытались узнать, что произошло и выяснили, что Ягер забрал мой пропуск.***
Лина смотрела остановившимся взглядом на присыпанный снегом парк перед домом. Черные силуэты деревьев, облепленные пушистым снегом, выглядели словно на рождественской картинке, но для девушки сейчас они были лишь очередной преградой к свободе. Она коснулась лбом прохладного стекла, устало подумав, сколько же еще преград будет возникать перед ней? Стоит только найти выход из лабиринта, как снова возникает очередная дверь, словно кричащая ей — ты не пройдешь! Последние недели стали для нее просто кошмарным сном. С того момента, когда она с ужасом осознала, что страстные ночи с Ягером закончились для нее ожидаемыми последствиями, и до вчерашнего разговора с профессором Крузе. Как же она не хотела этого ребенка, который был для нее олицетворением ее несвободы, отцом которого был человек, меньше всего подходивший для этого. Лина даже не стала ему ничего говорить о своей беременности, ведь как Ягер отреагирует и так было понятно. Еще бы, абсолютно недопустимо, чтобы безупречный офицер Третьего Рейха стал отцом наполовину русского ребенка! А после того, как он в очередной раз проявил жестокость и уехал, девушка окончательно для себя все решила. Она засыпала с мыслью об аборте, и с ней же просыпалась. Она придумала, что уговорит профессора помочь ей — ведь он мог легко соврать любому гинекологу в клинике, мол оберфюрер будет очень благодарен за небольшую услугу и сохранность конфиденциальности при этом. Ягер бы даже ничего не узнал — ведь он так часто уезжал. — Вы хотели со мной поговорить? — в дверях процедурной девушка увидела профессора Крузе. Она, покачнувшись, поднялась с кушетки, на которой пережидала очередной приступ тошноты и неуверенно начала: — Да…я хотела вас попросить… — Давайте поговорим за обедом, — предложил Крузе.- А сейчас я иду на осмотр новорожденных и не откажусь от вашей помощи — сегодня отсутствуют два доктора. Лина, слегка удивившись, последовала за ним — до этого ее работа заключалась в приготовлении прививок для более старших детей. Осматривать детей и потенциальных родителей ей не приходилось — в Либенсборне для этого было достаточно врачей. Это заведение было для нее очередной дикостью — вмешиваться в естественный процесс зачатия, проводить с родителями разнообразные процедуры, в том числе и самые глупые — вроде гипноза, а затем отнимать новорожденных детей для того, чтобы их воспитывать в заведении, больше похожим на интернат? Никогда она не сможет понять чертову логику этих немцев! Но, по крайней мере, здесь действительно не было никаких кровавых экспериментов, ничего по-настоящему жестокого. Они пришли в блок для новорожденных. Лина пораженно смотрела на ряды железных кроваток-люлек, комната сияла чистотой, малыши лежали аккуратно спеленутыми кулечками. Профессор осторожно распеленал ближайшего младенца, проводя нужные манипуляции, и передал его Лине: — Подержите, пожалуйста, пока я достану фонендоскоп. Лина послушно приняла на руки практически невесомое тельце, малыш проснулся, маленький ротик капризно искривился, выражая недовольство тем, что его потревожили. Девушка почувствовала, как что-то больно кольнуло ее изнутри — этот малыш, как и остальные, появился на свет не от союза любящих родителей, а по извращенной прихоти холодной логики людей. Их родители, словно животные после спаривания, заранее отказались от своих детей, все эти маленькие будущие идеальные арийцы, не просили жизнь и уж точно не виновны в том, кем они родились. Лина машинально помогала профессору в осмотре ребенка и чувствовала, что терпит поражение в своем решении. Господи, она не сможет еще раз совершить преступление против чужой жизни, еще раз пройти через муки совести, когда убеждаешь себя, что нет другого выхода, что так будет правильно, но при этом поступок не меняет градуса своей мерзости. Она не будет больше никогда решать, кому жить, а кому нет. Слезы предательски щипали глаза — ведь ребенок в ней не только плод ненависти, это еще и ее плоть и кровь. Он не должен нести ответственность за своих безголовых родителей, разве справедливо, что он не нужен никому из них? Нет уж, пора ей вспомнить кем она является — дочерью своих родителей, которые воспитывали в ней смелость и благородство, умение принять свой долг с достоинством. — Вам нехорошо? — услышала она сочувствующий голос профессора. Девушка смогла только кивнуть, перед глазами поплыли круги, голос профессора стал куда-то удаляться, и успела почувствовать его руки, подхватывающие ее.***
Лина накинула пальто и вышла на крыльцо — что там говорил профессор о пользе свежего воздуха? Да и фрау Лизер теперь постоянно донимала ее заботой, бесцеремонно отправляя на прогулки, отдыхать да еще постоянно убеждала больше питаться. Девушке же из-за токсикоза и расшатанных нервов меньше всего хотелось есть. И Лина подозревала, кто надоумил ответственную женщину изводить ее — Ягер конечно же. С тех пор как он узнал о ее беременности, Лина окончательно перестала понимать его. В своей привычной манере он безапелляционно заявил, что аборт отменяется и теперь ревностно следил, как проходит ее беременность. Его реакция пугала девушку, она не понимала зачем ему был нужен этот ребенок, скорее всего из противоречия, ведь он знал, как она не хотела этого. И еще ее здорово нервировала сложившаяся ситуация. Их отношения по-прежнему были в стадии войны, сейчас он ее не трогал, а что дальше? Заберет ребенка неизвестно для каких целей, а ее отдаст, как и обещал? Или будет сам издеваться, пока не надоест? После последней их ссоры, закончившейся для нее насилием, она больше не питала иллюзий по поводу его отношения к себе. Но оставалась надежда бежать — до вчерашнего дня, пока профессор Крузе сочувственно не сообщил ей, что побег не состоится — Николай лишен пропуска в город. А одна она конечно никуда не уйдет. Лина прислонилась к холодному от облепившего снега стволу большого дерева. Рассеянно коснулась пальцами пушистого снега, не чувствуя холода. Холод разливался в душе — холод пустоты. У нее больше нет будущего — оставался только Ягер и то, как он сочтет нужным с ней поступить. Девушка медленно опустилась на мягкий снежный покров, глядя на небо, казавшееся бесконечным. Вспомнила как любила в детстве прыгать в пушистых сугробах суровой русской зимы, тогда она смотрела в небо, придумывая причудливые фигуры из облаков и мечтая. Сейчас это забытая сцена из прошлого рождала какое-то ленивое оцепенение, было даже приятно ни о чем не думать, отпустить все эмоции… — Ты совсем сошла с ума? — услышала она такой же холодный, как и снег вокруг нее, голос. — Вы, русские все с придурью, ты зачем валяешься в сугробе? — Дышу свежим воздухом, что не так? — отозвалась Лина. Ягер бесцеремонно поднял ее, отряхивая снег: — Тебе сказано было гулять, а не заморозить ребенка. — Никого я не заморожу, в моем ребенке русская кровь, — с вызовом ответила девушка.- Забыл, что русские дикари не боятся холода? Ягер настойчиво тянул ее в сторону дома, продолжая ругаться: — Ты должна следить за своим здоровьем, чтобы выносить крепкого ребенка, а ты что творишь? Фрау Лизер говорит, что уговорить тебя поесть невозможно, ты даже нормально погулять выйти не можешь… Лина вырвалась и возмущенно крикнула: — Да пусти меня, сама могу идти! И что вы пристали с этой едой? Меня тошнит все время, я просто не в состоянии осилить огромные порции, которые она мне приносит. Они вошли в дом, Клаус стащил с нее пальто и приказал: — Марш к камину! Тут же позвал фрау Лизер с требованием подогреть Лине чай или молоко, что угодно, лишь бы согревало. Женщина с упреком посмотрела на девушку, свернувшуюся в кресле у камина и молча принесла ей плед.***
Клаус расслабленно сидел в кресле, глядя на Лину. Девушка, укутанная в плед, маленькими кусочками осторожно ела печенье, горячий чай видимо согрел ее, с лица ушла неестественная бледность. — Лина, это должно прекратиться — тихо сказал он.- Я предлагаю добровольно свернуть войну хотя бы на несколько месяцев. — А что потом? — Лина смотрела ему в глаза.- Что ты сделаешь с нами? Ребенка заберешь в какой-нибудь интернат, где его с детства будут учить убивать, а меня будешь так же мучить? — А вариант жить со мной, быть матерью нашему ребенку ты даже не рассматриваешь? — неожиданно спросил он. — Ну да, будем жить как обычная семья, — нервно улыбнулась Лина, — мама боится папу, папа постоянно орет на маму. Мы с тобой ненавидим друг друга, о чем ты сейчас говоришь? — Я устал от ненависти, — Клаус устало прикрыл глаза, глухо продолжая, — кругом идет война, я не могу воевать еще и с тобой. Лина молчала, пристально глядя на него. Она тоже устала от напряжения последних недель, от тяжелых мыслей и своих страхов. Возможна ли в их войне хотя бы малейшая передышка? Обволакивающая тошнота вовремя ей подсказала, что отныне она принимает решения не только за себя. — Наверное мы можем попытаться что-то изменить — медленно ответила Лина.- Мы оба не готовы сейчас к появлению ребенка, но он скоро придет в этот мир. И только от нас зависит, каким он его увидит. Я согласна на перемирие. Девушка откинула плед, выбираясь из кресла, слабо улыбнулась: — Иду спать. Как и положено примерной будущей маме. Она слегка покачнулась от головокружения, Клаус моментально поднялся, поддерживая ее за талию. Лина вздрогнула от его прикосновения, и он понимающе убрал руку. В ее глазах все еще плескалась память о боли, причиненной им. Он горько усмехнулся: — Успокойся, я не позволю навредить своему ребенку ни тебе, ни себе.***
Он остался сидеть у камина, после того как Лина ушла спать, задумчиво глядя на огонь. Действительно ли она сложит оружие? Сможет ли он когда-нибудь доверять ей? Ведь столько раз уже она казалась смирившейся, и тут же вновь бросала ему вызов. Но сейчас ему придется взять ее под контроль как-то по-другому, без привычного давления. Пока она носит его ребенка, придется перетерпеть ее выходки. Вот и сейчас он не даст ей понять, что знает о несостоявшемся побеге. Сегодня к нему подошел Тилике: — Клаус, твой Ивушкин во время выходов в город, регулярно встречается с одним человеком. — Выяснили кто это? — безразлично спросил Ягер, не поднимая головы от бумаг. — Некий профессор медицины Эрвин Крузе. Что-нибудь говорит это имя? Еще бы, оно много чего ему говорило. Ягер со злостью отложил бумаги, хищно прищурился, что-то обдумывая. А затем поехал в клинику. Незаметно вошел в кабинет, где профессор сидел, работая за столом, среди кип бумаг. Тихо, так обманчиво-тихо Ягер подошел ближе: — Добрый вечер профессор, много работы? — О, конечно, — вздрогнул от неожиданности тот.- Я заканчиваю работу над изданием книги по физиологии… — Вижу вы довольны своим новым местом работы? — наигранно-доброжелательно продолжал Ягер.- Не правда ли здесь спокойнее, чем в клинике вашего бывшего ученика? — Да…гхм.вы правы, — Крузе нервно переплел пальцы, видимо догадываясь уже о чем пойдет речь. — А ведь это я рекомендовал вас перевести сюда. И если вы и дальше хотите без последствий тихо и мирно работать здесь, советую не скрывать от меня ваших маленьких секретов, — Ягер уперся руками об стол, глядя ему в глаза.- Ну что вы молчите, спасайте себя, а заодно и вашу бестолковую дочь, которая вместе с вами будет отвечать за ненужное геройство. — Они собирались бежать, это так, — профессор тяжело бросал слова. В его глазах читалась борьба с собственной совестью. — Но я убедил его отказаться от этого плана. — Серьезно? — удивился Ягер, — продолжайте. — Вы должны понимать, что для врача всегда в приоритете человеческая жизнь. Я всего лишь рассказал ему, как опасен побег для Лины в ее положении. — И что, он согласился с вами? Что-то не верю я, что русский так быстро сдался. — Сдался, когда понял, как сильно она рискует собой и что может погибнуть. И даже просил меня помягче убедить ее, что побег невозможен. Ягер задумался, затем с нажимом сказал: — Вы продолжите наблюдать ее. И помните, что вы в безопасности ровно до тех пор, пока полезны мне. Сейчас Клаус даже не мог злиться на Николая в полной мере. Он ведь понимал его стремление бежать из плена, и даже уважал его хитрость и упрямство. Черт, он теперь и понимал и его боль в отношении Лины, также как и стремление спасти ее. Но только он на его месте шел бы до конца, он бы тянул ее из рук соперника любой ценой. И этого он не понимал ни в Коле, ни в русском характере вообще — способности жертвовать ради другого человека. Они ведь этим и пользовались самым циничным образом на войне. Да он сам их на этом и поймал. Память выудила лицо Ивушкина — непослушный ежик волос, хитрый прищур глаз, губы, чуть кривящиеся в легкой усмешке. Как бы ни ломал его Клаус, русский оставался верен себе — у него оставалась смелость противоречить ему, благородство, чтобы защитить любимую, искренность даже по отношению к врагу. Лина тоже вряд ли изменится, он это ясно понимал. Они потеряли все — и каким-то образом победили его. Потому что именно так Клаус себя и чувствовал — ведь измениться пришлось ему. Он лишился своих привычных щитов, надежно укрывающих чувства, он давно уже наплевал на многие из своих принципов, из-за них он шел чуть ли не на военные преступления. Вот и сейчас вместо того, чтобы сдать профессора гестапо, он дает ему возможность спокойно жить. Пусть и дальше наблюдает Лину во время беременности, ему некогда сейчас искать другого врача, который будет хранить его тайны. А что касается Николая, так он еще жив только благодаря тому, что хватило ума вовремя остановиться. Клаус даже не стал в этот раз ничего ему говорить — просто приказал посадить под замок. Он не будет чувствовать себя спокойно за Лину вплоть до ее родов. С ней теперь не работают его привычные эмоции — эгоистичное стремление сломить ее любыми средствами, жадное наслаждение чувственностью их страсти, болезненная на грани ненависти ревность. Пока ему остается лишь вовремя успевать не давать ей наделать глупостей, защищая от себя самой.