***
Ягер вот уже два месяца наблюдал постепенную агонию Высшего эшелона Третьего Рейха. После покушения и последующих преследований заговорщиков, перевешав генералов на мясных крюках и рояльных струнах, фюрер стал еще подозрительнее. Он менял, как перчатки, приближенных к себе генералов, окончательно ударился в оккультизм. Геббельс, потеряв былое влияние, был зациклен на девизе умереть, если потребуется рядом с фюрером, не сдавая Берлин. Борман, несмотря на хитрость и расчетливость, также не мог поверить в крах великой империи, по-прежнему оставаясь верной тенью Гитлера. Геринга, казалось, не интересовало ничего, кроме морфия и еды. Вся власть сейчас сосредоточилась в руках Гиммлера, который строил самые радужные планы. Однако Ягер видел, что Гиммлер понимал — русские вот-вот придут к их границам. Они вернули почти всю свою территорию и, похоже, не собирались на этом останавливаться. Рейхсфюрер собирался договориться с Западом, чтобы, не теряя власти, объединиться с ними против русских. Шансов договориться практически не было — Запад требовал полной капитуляции Германии. Гиммлер же не собирался отказываться от власти, к которой шел годами. Сейчас Клаус сопровождал Гиммлера на тайные переговоры с президентом Красного Креста. Потомок шведских аристократов граф Бернадот был готов предоставить неприкосновенность рейхсфюрера, в обмен на освобождение заключенных из Ривесброка и возможность вывезти их на нейтральную территорию. Переговоры продвигались не слишком успешно, и Ягер знал почему — никто не собирался освобождать пленных концлагерей. Уже сейчас, предупреждая вторжение русских на территорию Польши, из Освенцима пешком перегоняли заключенных к холодным водам Балтики. — Сейчас я обладаю реальной властью в Германии, мне подчиняются части СС, — говорил Гиммлер, — я готов капитулировать на Западе, в расчете, что их войска пойдут на Восток, сдерживая чуму коммунизма. — Мы не раз уже обсуждали это, — устало ответил Бернадот, — освободите заключенных. Там около пятидесяти тысяч измученных, истощенных людей. В основном женщины и дети. Тогда мы сможем продолжать переговоры дальше. Я должен уже сейчас что-то ответить своему правительству. Ягер видел, что Гиммлер при всей своей хитрости не понимал, что эта интрига с Красным Крестом бессмысленна, если они не идут на уступки. Участники переговоров холодно попрощались и начали расходиться. Ягер немного отстал и вместе с ним отстал от группы еще один человек. Аллен Даллес числился в охранной службе президента Красного Креста и являлся сотрудником американской разведки. Ягер, благодаря приближенности к рейхсфюреру, уже давно вышел на него, осторожно пробуя договориться, но уже для себя лично. — Мы готовы предоставить вам необходимые документы и гарантировать безопасность, — тихо обратился к нему Даллес. — И что же требуется взамен? — проницательно спросил Клаус. — Всего лишь небольшое сотрудничество, — вкрадчиво ответил Даллес.- Несколько любопытных по содержанию документов, возможно периодически оказывать помощь организации, которая будет покровительствовать вам в дальнейшем. Понятно чего он хочет, — анализировал Ягер, — за помощь придется продаться и служить на какую-нибудь засекреченную контору. — В ближайшие дни я сообщу вам свое решение, — бесстрастно ответил он. Не стоит сразу бросаться на предложение, как голодная собака на кость, дальнейшее отношение к нему будет зависеть от того, насколько сильным он себя покажет. Что-то внутри него яростно протестовало против того, чтобы бежать из своей страны, как крыса с тонущего корабля. Он должен умереть, как солдат, в бою, несгибаемый, не признавая поражения. Вечером у него состоялся разговор с профессором Крузе. Тот по-прежнему регулярно осматривал маленького Кристофа. Обычно его общение с Ягером состояло из кратких отчетов о здоровье малыша, но на этот раз Крузе задержался в его кабинете: — Знаете, я ведь вернулся в клинику Отто. Он сейчас самое доверенное лицо нашего рейхсфюрера и это позволяет ему делать абсолютно все, что служит его цели. — И в чем же состоит его цель? — небрежно спросил Клаус. — В поиске секрета вечной жизни, — серьезно ответил профессор.- Черный орден словно с ума сошел. Штраус постоянно изобретает все новые смеси гормонов, разных трав и наркотиков. Гиммлер всерьез верит, что он способен приготовить такие мифические вещи, как сыворотка правды, эликсир бессмертия и прочую чушь. — Ну и зачем вы мне это рассказываете? — прищурился Ягер. — Такая сумасшедшая истерия обычно всегда бывает перед падением империй. Вам известно что Гитлер, Геббельс и многие приближенные к фюреру генералы уже попросили у Штрауса капсулы с цианистым калием? На днях Штраус сам вшил рейхсфюреру в ткань щеки такую капсулу у нас в клинике. Они помолчали, обдумывая все невысказанное, что повисло между ними и так понятное обоим. Лина тихо отодвинулась от приоткрытой двери, без колебаний подошла к портфелю профессора, аккуратно порылась, доставая связку ключей. Затем прошла в ванную, вытряхнула из шкафчика несколько брусочков мыла. Через несколько минут также бесшумно проскользнула в холл, возвращая ключи на место. В ее голове стало потихоньку вырисовываться то, над чем безуспешно ломала голову уже многие недели. Что им придется бежать — это понятно, но как это осуществить с младенцем на руках, при этом умудриться не попасть в руки особистов, с перспективой быть расстрелянными без суда и следствия? Лина поднялась в спальню, взяла из кроватки проснувшегося Кристофа, стала размеренно укачивать сына. План побега, который давал им хотя бы шанс благополучного исхода безупречно четко ложился в ее мыслях. Вот только странная горькая, тянущая где-то внутри тоска настойчиво пробивалась сквозь ее логику. Неужели она настолько привязалась к человеку, который силой добивался ее любви и наконец взломал дверь, которая надежно скрывала ее душу? То, что в последние месяцы исчезла обжигающая ненависть к нему, Лину не насторожило — она даже рада была избавиться от ядовитых эмоций, разъедающих ее душу. То, что их связывала чувственная яркая страсть, она тоже смогла понять, списывая на физиологию плоти. То, что покорно приняла его силу, которой он как стеной отгородил от всего — ее временно тоже устроило — в конце концов, по его вине она оказалась беспомощной и нуждалась в защите. Но вот что происходило с ней теперь — она уже перестала понимать. Ближе узнав его, против воли стали пробиваться понемногу самые неожиданные чувства — уважение, хотя бы к тому, насколько быстро он реагировал в опасных ситуациях. Сожаление, когда она понимала кем бы он мог быть, если бы не война. Было еще что-то неправильное, она не могла назвать это чувство любовью, нет, это было какое-то болезненное притяжение, возможно ее затрагивали его чувства к ней. Все это настолько не было похоже на ее яркие, сильные чувства к Коле, что она отказывалась рассматривать свои ощущения под углом, что смогла полюбить Ягера. Но теперь, зная что скоро оставит его, она позволит себе немного эмоций между ними. И даже не будет больше задумываться, почему она их испытывает. Главное — эти непонятные чувства не смогут заставить ее изменить своего решения.***
Клаус сидел в кабинете, размышляя над разговором с Крузе. Пора признать окончательно, что война проиграна, что нужно принимать какое-то решение. Даллес ждал от него ответа буквально завтра. Стоят ли его чувства к Лине, того, чтобы предать себя, свою суть? Честно ли удерживать ее рядом после всего, что он ей сделал? Сейчас на грани того, что весь мир летит к черту, он наконец смог мыслить, как человек воспитанный в четких принципах. Как человек, которым он был, до того как война и излишки власти изменили его. Воспитанная в нем стойкость давно превратилась в непробиваемое хладнокровие, целеустремленность — в беспринципную властность, сдержанность — в полное отрицание любых слабостей. Но тот Клаус, которого воспитывал отец, потомок одной из многочисленных аристократических семей, был обязан позаботиться о том, чтобы Лина с ребенком оказались в безопасности, а сам бы остался, с честью приняв смерть в бою. Вот только он давно уже не был тем благородным, безупречно правильно воспитанным мальчиком. Он решительно поднялся, направляясь в спальню Лины. Застал ее склонившейся над кроваткой, она укладывала Кристофа спать. Он негромко сказал: — В последнее время налеты участились. Ты не должна выезжать в город без необходимости. Здесь в доме довольно крепкий подвал, по крайней мере я буду знать, что вы в безопасности. Лина кивнула, соглашаясь, но между ними безмолвно повис тяжестью вопрос — что дальше? Каждый из них думал, как вырваться из капкана, в который постепенно превращается Берлин. Клаус медленно подошел к ней, буквально поглощая взглядом, напряженно всматриваясь в ее глаза. — Ты все еще ненавидишь меня? — тихо спросил он. Лина молчала бесконечно долго, он почувствовал как ее пальцы практически невесомо скользнули по его щеке, мягко проводя по шрамам. Это простое прикосновение с легкой, почти неуловимой нежностью словно парализовало его. Она смотрела в его глаза с какой-то обреченной грустью, тихо сказала: — Я ненавижу эту войну, ненавижу все, что меня окружает здесь. Но ты…нет, наша война уже закончилась. Он собственническим и одновременно осторожным жестом перехватил ее пальцы, другой рукой привлек ее к себе. Они ошеломленно замерли — сейчас было непонятно кто первый потянулся к другому, ловя губами губы. Он сжимал ее, словно пытался удержать это хрупкое пока чувство ее нежности. Их губы встретились сначала в робком ищущем прикосновении, затем поцелуй стал медленным, затягивающим в сводящую с ума нежность. Заново открывая для себя наслаждение от их близости, он медленно увлек Лину на постель. Их избавление от одежды больше не было резкими, рвущими ткань в нетерпении агрессивной страсти рывками, его руки больше не подавляли властными прикосновениями, ее поцелуи не были покорной уступкой его губам. Их накрыла нежность, в которой ощутимо разлиты ноты горечи, которая возможна лишь тогда, когда двое окутаны туманом неопределенности будущего. Они оба сдались друг другу даже не задумываясь пока, что каждый из них будет делать с этой неожиданной победой. Теперь он был уверен, что она тоже что-то чувствует, видел в ее глазах что-то, помимо бездумной страсти, чувствовал что она отдается ему без внутренних барьеров. Именно этой ночью к нему и пришло окончательное решение, что заплатит любую цену за то, чтобы она осталась с ним, пойдет на все, чтобы засыпать рядом с ней. Тем более у них есть теперь маленький Кристоф, сейчас мирно спящий в кроватке. Правда до побега ему придется принять еще одно сложное решение касающиеся его соперника. Решение, которое больше никогда не позволит Ивушкину стать между ними.***
Николай нервно отбросил тяжелый гаечный ключ, который с глухим звуком проскользнул вдоль корпуса танка. Вот уже которую неделю вынужденное бездействие заставляло его чувствовать зверем, запертым в клетке, поджидающим момент, когда человек хоть на мгновение откроет замок, чтобы нанести удар. Он просто не представлял как ему подобраться к Лине, чтобы хотя бы о чем-то договориться, спланировать побег. Уже было наплевать, что их могут расстрелять немцы или свои, он на все готов был сейчас идти, чтобы бежать из осточертевшего плена. Хотя Коля и не хотел себе признаваться, но периодически холодная хватка страха сжимала его сердце. Ведь он так давно не видел Лину, а что если в ее отношениях с Ягером что-то изменилось? В конце концов она уже два года живет с ним, спит с ним, она родила ему ребенка. Что, если устав бороться с непрошибаемой силой Ягера, она смирилась и теперь добровольно останется рядом с ним? Снаружи раздался требовательный вой сирены, означающий очередной воздушный налет. Коля торопливо выбежал из ангара, вокруг царил хаос — курсанты бежали, что-то крича, но он не слышал их, несмолкающий рокот самолетов гудел прямо над головой. Дежурные противовоздушной обороны бежали к блиндажам, где находились пулеметы. Коля увидел, как часть здания училища перед ним, медленно поднялась в воздух и развалилась на куски. Взрывная волна отшвырнула его на землю, оглушила ударом. Вонь и гарь не давали дышать, обжигая легкие горячим воздухом, вокруг уже царило море бушующего огня. Коля задержал дыхание, стараясь не вдыхать отравленный воздух, медленно поднялся, тряхнул головой возвращая ясность мыслей. Попытался оглядеться сквозь жжение в глазах — в пелене дыма слышно было хлопанье зениток, рев моторов бомбардировщиков. Внезапно Николай заметил, как в строну бомбоубежища, сквозь клубы дыма бежит Тилике, увлекая за собой Лину. Это ведь она — Коля не мог ошибиться, рассмотрев рыжие волосы и тонкую фигурку девушки. Коля чувствовал как перехватывает дыхание, он должен найти ее, поговорить с ней, пока не закончится налет. Второго шанса ведь может и не быть.***
В полутемном бункере время, казалось, остановилось. Никто не мог с точностью определить сколько они здесь уже находились — минуты? Часы? Коля настороженно присматривался, следя за Тилике, который не отходил от Лины. Девушка сидела на полу, опираясь о стену, на лице застыло отрешенное выражение. Наконец Тилике прошел к выходу из бункера, прислушиваясь, негромко сказал ближайшему курсанту: — Оставаться здесь до дальнейших приказов. Я выйду оценить обстановку и свяжусь с рейхстагом. Медленно, стараясь не привлекать внимания, Коля подобрался к Ангелине и тихо заговорил по-русски: — Не бойся, здесь крепкий бункер. Все будет хорошо. Лина повернулась к нему, в ее глазах стояли слезы: — Здесь да, будет. А наверху остался мой сын и единственная его защита — пожилая испуганная женщина. Я ехала в клинику, когда начался налет. Видела, как в дом попала бомба, люди которые выбегали, горели словно факелы. Этот фосфорный состав выжигает все, оставляя одни обугленные кости. Там же были дети… — Раньше надо было им думать о своих детях, — резко ответил Николай. — Сколько вот так было уничтожено наших детей, не думала? — Коля, сейчас в городе горит от бомбежки мирное население, — сердито сказала Лина. — А эти мрази из СС, когда придет время отвечать, трусливо наглотаются яда или сбегут в Штаты. Коля не знал, что ответить ей, все заготовленные слова словно испарились из головы, он глухо сказал: — Не знаю, как ты, а я буду уходить. Ты со мной? — Конечно, — нахмурилась девушка, — ты сомневаешься? Надо решить куда будем отходить. — А чего тут решать? — с горечью сказал Коля.- Будем теперь всю жизнь отсиживаться где-нибудь в глуши. — Может и не будем, — Лина быстро достала из сумочки бумажный сверток, незаметно сунула ему. — сделаешь мне ключи. — Что ты задумала? — Я проберусь в клинику, и возьму хотя бы часть бумаг, обличающих зверства Штрауса. Тебе советую тоже порыться здесь и взять все, что может оказаться полезным. — Лина, нет, — резко ответил Коля, — хватит геройствовать. Придется смириться с тем, на что мы шли, чтобы остаться в живых. Если получится уйти, просто затеряемся, да хоть в тайге, хоть в горном ауле — Советский Союз большой. — Нет, — твердо сказала Лина, — мы можем как-то искупить то, к чему оказались причастны. Эти мрази постараются сжечь все архивы, уничтожить все, что доказывает их преступления. Но я ни шага не сделаю в сторону Союза. Мне в первую очередь припомнят, что я дочь врага народа, а тебя вообще сразу к стенке поставят. — Если у нас будут бумаги, фотографии, может что и получится, — упрямо спорил Коля.- Знала бы ты как я по дому соскучился, мать уже три года меня оплакивает как пропавшего без вести. Раз уж ты хочешь рисковать, надо этим пользоваться. Это реально наш шанс вернуться на Родину. — Какой же ты наивный, — Лина неверяще смотрела на него, — ты всерьез полагаешь, что получится о чем-то договориться с особистами? Ну так я таких иллюзий не питаю, я не хочу, чтобы мой ребенок оказался в ближайшем детдоме, и не желаю попасть в еще одну клетку! Нет, мы останемся на нейтральной территории, здесь недалеко Швеция, передадим документы, и нас оставят в покое. Мы начнем абсолютно новую жизнь, будем свободны. — Ты и ребенка собралась тащить с собой? Совсем с ума сошла? — Коля не мог ничего с этим сделать, сейчас он на нее злился. Он непримиримо относился к ребенку Ягера и не собирался ничего менять в этом направлении.- Да нас могут пристрелить раз двадцать, пока будем уходить. Оставь его Ягеру, все ж таки папаша родной, позаботится о нем. — Коля, ни одна мать не оставит свое дитя, я не брошу сына среди этого хаоса, — отчеканила Лина.- Тебя я люблю и готова поддерживать во всем, но не ценой отказа от своего ребенка. Жаль, если ты не можешь этого принять. Коля смотрел ей в глаза и видел пугающую его железную твердость, понимая что сейчас бесполезно с ней спорить. Ладно, он и не будет этого делать, просто поступит так, как единственно возможно для него поступить в такой ситуации. — Успокойся, любимая, — он порывисто накрыл ее губы своими, — все будет хорошо, мы выберемся отсюда. Я больше не позволю ничему нас разлучить.