Драбблы по Академии

      – Ты не идиот! Ты просто клинический идиот!       Монома вскидывает голову и в привычном жесте разводит руками. Он одаривает Кендо широкой улыбкой и отворачивается, но она успевает заметить побледневшие губы и крепко стиснутые зубы. Монома слишком горд и не признает, что ему больно. Кендо хватает его за рукав и тянет вниз, за груду обломков, ближе к земле.       – Не высовывайся, дурак…       Развороченный асфальт усеян осколками стекол витрин и каменной крошкой. Она хрустит под их подошвами, и в наступившей после череды взрывов тишине звук кажется чересчур громким. Прячься сколько угодно – все равно услышат и найдут.       По ту сторону их импровизированной баррикады раздаются тихие шаги. Кендо подносит палец к губам и замирает, вслушиваясь. Незнакомец приближается – шаг-другой, и она готовится активировать причуду. Но Монома останавливает ее, хватая за запястье, и притягивает к себе. От удивления Кендо шумно выдыхает и оказывается под его увеличившейся ладонью – скопированной у нее же причудой. Все же, кто бы что ни говорил, Монома всегда думает и заботится о своих одноклассниках. Порой, даже чрезмерно.       Она лежит неподвижно, слушая, как с кем-то переругивается противник – таки он был там не один – и дожидается их ухода. Ладонь, прикрывавшая ее со спины, уменьшается, но остается на талии. Монома совсем близко. Слишком близко. Кендо чувствует, как тяжело вздымается и опускается его грудная клетка, когда он делает глубокие вдохи, видит, как дергается кадык от судорожного сглатывания, ощущает исходящий от него жар. В иной ситуации это могло бы показаться чертовски неловким и, может, чуть-чуть романтичным, но… Кендо поднимает к глазам руку – липкие от крови пальцы слегка дрожат.       – Просто царапина, – отрезает любые вопросы Монома. Излишне громко и слишком самоуверенно, даже для него. – Вот слабаки из «А» класса давно бы ласты откинули, – улыбается он, – а мы ничего – держимся.       Кендо в ответ улыбнуться не получается. Никогда не бывшие смешными шутки теперь больно режут по сердцу. «Держимся»? Едва ли. Она озирается в поисках выхода, но за прошедшие десять минут ничего не изменилось, и путей отступления не прибавилось. Повсюду дым, огонь, обломки да вывороченная с мясом арматура. Миру хватило лишь пары минут, чтобы перевернуться с ног на голову. И теперь, объятый пламенем, он медленно сходит с ума.       Монома дотрагивается до левого бока и приглушенно шипит: по ткани черного фрака-костюма расползлось темное – куда уж темнее? – пятно. Взмокшие волосы прилипли ко лбу, по виску быстро скатывается крупная капля пота. Взгляд блуждает по обломкам. Кендо ловит себя на мысли, что почти слышит, как крутятся шестеренки в его голове. Она закусывает губу.       – Туда, – неожиданно произносит Монома.       Кендо оборачивается – небольшой проход между зданиями, куда он указывает рукой. Почти скрытый из-за накренившейся вывески. И, насколько она помнила, выходящий на соседнюю улицу.       – Ты уверен?       Монома бросает на нее снисходительный взгляд и вместо ответа поднимается с земли. Даже в такой ситуации умудряясь казаться слишком самонадеянным. Он неосторожно ступает, пошатывается, и Кендо подхватывает его под руку.       С Мономой всегда так – его всегда слишком. Много. Громко. Шумно. Порой глупо. До сумасшествия. До раздражения. До странной, необъяснимой ей самой привязанности. Но как без него – она уже не представляет.       Кендо еще сомневается, беспокоясь – из-за Мономы и его раны, из-за творящегося вокруг, из-за неизвестности того, что ждет впереди. Но следует за ним. Потому что вместе, даже когда все рушится, уже не так страшно.