Луна утонула

      Лежа в кровати, Чонгук ощущал, как материнские ладони гладили щеки, убирали влажные волосы с лица, дарили ощущение давно потерянных заботы и тепла. Боль, словно змея, скрутилась в комок на груди и медленно пульсировала там, но смутный облик сидящей подле женщины уменьшал муки. Чонгук повернул голову в бок и прильнул к ней, напрашиваясь на ласку. — Жар скоро пройдет, — прозвучавший в тишине ласковый голос, будил в душе невероятный отклик.       Чонгуку мерещились стены родного дома, чудились запахи только что сваренного матерью картофеля и испеченного по утру ржаного хлеба. Он с удивительной ясностью понимал, что бредит, но никак не мог противиться проснувшимся чувствам. Ему сейчас, как никогда ранее, хотелось, чтобы все прожитые годы в монастыре оказались тяжелым сном, и в данную секунду он оказался мальчишкой, который босыми ногами мерял улицы Рима.  — Когда сила проявится снова, ты должен будешь ее принять, Чонгук. Дольше тянуть нельзя. Ты можешь еще сильнее навредить себе, мой дорогой, — мать продолжила говорить, разрушая словами его иллюзорный кокон, сотканный из образов давно минувших дней детства.       Она никогда не заводила разговоров об унаследованной им магии, и Чонгук замер, удивленный внезапно затронутой темой. Несмотря на охватывавшее его полубредовое состояние, он все еще прекрасно помнил слова Епископа. Яркими всполохами боли они отдавались в затылке. Силе Дьявола ни в коем случае нельзя давать овладеть собой, иначе это приведет к гибели его души.       Парень сощурился, желая рассмотреть лицо матери, но глаза болели, и взгляд оставался расфокусирован. Он забыл ее, отрекся и считал позором быть одной крови с ведьмой. Собственноручно поджег кострище… Неприятные воспоминания ощутимо кольнули, давно забытое горькое чувство вины всплыло из глубин, начав терзать. В воспаленном горячкой сознании, Чонгук снова проживал тот день, когда в их дом ворвались охотники. Он маленький и жалкий трусливо оправдывался перед ними, заглушаемый мольбами матери. Заново видел блики солнца на белых колоннах монастыря и темные углы отведенной ему кельи, отблески алых языков пламени в глазах замученной инквизицией матери, которые почему-то приобрели оттенок зеленого. Тяжелая большая ладонь Епископа лежала на его плече, давила. Ощущения уязвимости и беспомощности накрыли, поглотили почти полностью. — А если я не смогу? — голос его оказался слабым, дрожащим. — Что будет, если я не хочу принимать эту силу? — О, мой милый, — снисходительность, прозвучавшая в словах матери, заставила Чонгука понять всю тщетность его попыток избежать этого, — твоя Луна рано или поздно должна утонуть. Отпусти меня, мой мальчик… боюсь, я не смогу и дальше направлять тебя.       Рука, покоившаяся ранее на его макушке, исчезла, как пропали озноб и боль терзающие тело. Чонгук все так же мог видеть лишь силуэт женщины, склонившейся над ним. Он протянул руку, желая коснуться ее, задержать, и вцепился пальцами во что-то мокрое. Хотел попросить остаться, но вышло только прохрипеть. — Святой отец!       Сначала Чонгук не мог понять, почему мать не зовет его по имени, отчего голос ее изменился? Он попытался вновь открыть глаза, и сквозь свет, окружавший ее облик словно ореол, разглядел глаза. Глубокого зеленого оттенка. Что-то холодное и влажное упало ему на лицо. Потянувшись рукой ко лбу, Чонгук ощутил влагу. — Ну же, очнитесь!       Парень моргнул несколько раз, полностью убирая муть из взгляда. Иде склонилась над ним. Красивые черты ее лица заострились, с самого кончика носа свисала капля. А спустя мгновение, Чонгук понял, что это была слеза. Она плакала. — Слава Богу… — прошептала девушка, увидев, что он окончательно пришел в себя.       Не сдержавшись, Иде прижалась к нему, обняв. Чонгук наморщил лоб, пытаясь понять, какие же чувства охватили его от таких, на первый взгляд, невинных касаний, но что-то неприятно стянуло кожу, отвлекая. Он зашевелился, и Иде отпрянула, поспешно вытирая слезы с лица, на котором теперь Чонгук видел горечь прошедших испытаний. Медленно воспоминания возвращались в его сознание.       Изменившийся, полный ненависти взгляд ведьмы, борьба охотников и толпа нежити — все это пронеслось перед взором молодого священника, усыпляя бдительность, не позволяя недавно увиденному видению быть истолкованным. Образ смерти в виде сгнившей плоти и костей заслонил собой облик матери. Слова ее потерялись на фоне сказанного ведьмой в ту ночь.       «Луна! Через несколько дней наступит новолуние!» — Чонгук резко привстал, вспомнив об этом, и пошатнулся на онемевших от холода ногах.       Он пристальнее всмотрелся в ее лицо, пытаясь понять Иде ли сейчас перед ним. — Это я… — Иде поднялась за ним следом, однако увидев его взгляд, тут же замолчала и не стала подходить ближе.       Девушка обняла себя за плечи и сникла. Заметив эти перемены, Чонгук решился сделать несколько шагов ей навстречу, но резко остановился. Неожиданно для самого себя он осознал, что совсем не чувствовал боли. Ни в теле, ни в голове, хотя удар был настолько силен, что он мгновенно потерял сознание. Чонгук опять нахмурился и во второй раз ощутил неприятное натяжение кожи. Он опустил голову, коснувшись пальцами лба. Сухая корка отпала сама, стоило ему провести по ней. Подсохшие темные комки лежали на его ладони, покрытой непонятными рисунками из грязи вперемешку еще с чем-то. Взгляд опустился вниз, на грудь. Камзол был расстегнут, а на теле отчетливо виднелись нарисованные линии. Картинка сложилась в одно целое, но Чонгук не смог удержать вырвавшиеся сами по себе вопросы. — Что случилось? — Он посмотрел на Иде, простирая к ней грязную ладонь. — Почему я весь в грязи?.. А это еще откуда? — добавил Чонгук, совершенно забыв о ведьме и ее страшной силе некроманта. Он схватился за перемотанное запястье на руке Иде, разорвав натянутую струну напряженности, витавшую меж ними с момента его окончательного пробуждения.       Иде шумно вздохнула, будучи не в силах подобрать нужных слов для описания тех часов мучительного ожидания и надежд на то, что все обойдется.  — Я совершила обряд. — Слова выходили из нее с трудом. Девушка не пыталась вырвать ладонь, просто продолжала стоять напротив него. — Раны были слишком ужасны, и мне пришлось… — На этом моменте она замолчала, коротко взглянув на свою покалеченную руку. Молодому священнику было видно, насколько она боялась его ответа. Кончики пальцев подрагивали от волнения, плечи поникли, и сама Иде будто вся сжалась. — Даже если Вы станете меня презирать за применение магии крови, я ни о чем не жалею… — Тут она замолчала, так и не подняв глаз.       Больше всего на свете девушка сейчас хотела, чтобы Чонгук узнал насколько небезразличен ей был, и скольким еще она готова пожертвовать ради него… Даже если в итоге он ее предаст. — Ты снова спасла мне жизнь, — проговорил горестно он, накрыв второй рукой ее рану. — Разве я могу презирать тебя за это? Чонгук сделал еще один шаг навстречу и прижал худенькую ладонь к своему перепачканному камзолу, под тканью которого благодаря Иде до сих пор билось сердце. Девушка подняла взгляд, с надеждой глядя в ответ. Но в глубине ее зеленых глаз, сидело чувство вины и страх. Иде боялась повторения.       Путь сквозь почти бесконечно тянущиеся болота, должен был занять несколько дней. Чонгук был в этом уверен. Парень помнил как выглядела карта этой местности, развернутая на огромном столе Папы. Его память еще никогда не подводила. Чтобы выбраться они должны были двигаться строго на юг, к воде. Однако сколько им удалось преодолеть и сколько еще необходимо пройти оставалось непонятным. Так как большую часть пути Чонгук прошел именно ночью.       Иде больше не говорила ни слова, погрузившись в себя. Чонгук испытывал невозможное ранее чувство голода и жажды и готов был поклясться, что скорее всего девушка тоже. Он, все еще держа ее ладонь в своих, оглянулся в поисках чего бы то ни было, что могло бы им пригодиться.       Болота не были пусты, все вокруг кричало о вчерашнем. Практически все пространство около края трясины было завалено костями и разлагающимися телами. Только сейчас Чонгук ощутил эту ужасную вонь. Она теперь казалось будет сопровождать его вечно. В стороне лежали угли от давно потухшего костра. Около них и сидел Сокджин. Сгорбившись, священник вертел грязный ритуальный клинок в руках. Больше никого вокруг не было.       Он испытал облегчение, несравнимое ни с чем. Чонгук теперь мог не опасаться подлого удара в спину и коварных действий из-под тишка. Чимина и Тэхёна больше не было в живых. Эти двое не вызывали к себе ни капли жалости. Чонгуку достаточно было взглянуть на огромный кровоподтек на лице Иде и черные от слипшейся крови на голове волосы, чтобы утихли все внутренние противоречия. — Что ж, туда им и дорога, — Чонгук высказал свои размышления влух, не заметив растерянное выражение лица Иде.       Несчастная ждала, когда же он обвинит во всем ее, но молодой священник вопреки всем ожиданиям молчал. Девушка нерешительно коснулась его руки, с замиранием сердца следя за каждой сменой эмоций Чонгука. — Сколько времени прошло? — Спросил он у нее, совершенно не выглядя злым или недовольным. -Должно быть полдень, — Иде ответила быстро.       Чонгук улыбнулся ей. В данный момент парня уже не ужасала мысль о сотворенном на человеческой крови заклятье. Подобное меркло на фоне его собственной жизни, а Иде продолжала удивлять. Чонгук сбился со счету сколько раз девушка могла сбежать, убить и не делала этого. Нет, наоборот она рисковала собою и помогала ему, спасала. Казалось они настолько срослись вместе, что жизненные пути их стали одной дорогой. Если он собирался отпустить ее, то сможет ли действительно это сделать? Хотелось бы дожить до этого момента…       Сзади фыркнул конь, и Чонгук обернулся. Реальность казалась весьма безрадостным местом. Еды у них почти не осталось, а единственный полупустой бурдюк с водой, подвешенный к седлу, ярко демонстрировал отчаянное положение оставшихся в живых. Парень глянул вдаль. Дорога тянулась в серой дымке сгущавшегося тумана. Блеклые камыши и тростник сгибались под резкими порывами ветра.       Поежившись, Чонгук попросил Иде отвязать его коня и отвести подальше от трупов, к пока еще зеленеющей траве у кромки воды. Если они хотели сохранить лошадь, то необходимо было кормить и ее. Об овсе или яблоках с сахаром речи и не шло. В распоряжении животного был только подножный корм и дождевая вода, скопившаяся в лужах. Это могло помочь ему продержаться до того момента как они достигнут края болот.       Поняв его намерения с полуслова, Иде ушла, оставив Чонгука одного. Простояв на месте с пару минут, парень смог себя заставить поговорить со священником. Сокджин сидел молча, вглядываясь в пустоту. Пальцы его посинели от холода, как и губы. Грязная роба свисала с широких плеч. Только сейчас Чонгук заметил насколько сильно похудел мужчина. Он и сам выглядел сейчас не самым лучшим образом, однако обряд Иде поможет ему продержаться чуть дольше. — Ты выжил, — безрадостность тона с которым Сокджин это сказал не удивила Чонгука. Вполне вероятно, священнику хотелось совсем иного. — На то была Божья воля, — так же холодно ответил ему Чонгук, глядя прямо.       Сокджин сжал кинжал в своих руках сильнее и решился посмотреть в сторону топи. Там последний раз они вдвоем видели братьев. — Знаешь, я ведь встретил Чимина, когда им с Тэхёном было не больше десяти. Таких очаровательных и красивых детей я еще не видел. Воистину Господь сотворил их в радость миру… — Джин провел пальцами по защитным рунам на кинжале и они слабо засветились. — Конечно, что Чимин, что Тэхён были упрямцами, но я любил их… — Они были убийцами и насильниками, — выплюнул с раздражением Чонгук. — Ты не знаешь, что им пришлось пережить! Кто ты, чтобы судить?! — Джин набросился на него моментально, священник был не в себе, и Чонгук понял, что лучшим решением будет просто оставить его в своих заблуждениях и больной вере. — Ты не знал ни одного из них по настоящему. Ни Юнги, который научил тебя многому, ни Хосока с Намджуном! Никого из них ты не знал, но своей слабостью уничтожил всех и каждого! — Сокджин направил острие ножа в его сторону, глаза его горели болью многих потерь. — Чимин и Тэхён были в десятки раз лучше такого как ты, они хотя бы не сжигали собственную мать на костре!       Последнее утверждение было сказано с презрением. Джин знал куда бить и ему удалось задеть Чонгука за живое. То, что он прятал от самого себя, всплыло наружу, словно воняющий смертью труп на поверхности воды. Однако вестись на провокации, выглядещего как никогда жалко, священника Чонгук не стал. Парень сохранил невозмутимость и молчание.       Видя, что Чонгук больше не станет ничего говорить, Сокджин опять сник, теряя пыл. Пауза возникшая в этот момент и откровения священника сбили с толку Чонгука, он никогда не думал о более тесной связи этих троих. Теперь было совершенно ясно и очевидно поведение Сокджина, его молчание и вмешательство во все дела братьев. Он вел себя как их отец. Огораживал и оберегал. — Никто из них не заслужил подобной участи, — глаза священника взглянули прямо в душу Чонгука, а затем устремились к Иде, гладившей коня. Джин не высказал все свои обвинения, смолчал, но Чонгук понял его и без слов. — Все что мне осталось от них — этот кинжал, даже похоронить их не смогу.       Голос священника стих, он притянул кинжал к себе и сгорбился. Чонгуку было жаль его, но жалости этой осталось совсем немного. Потому что все хорошее понемногу вытеснялось теми жестокостями, что творили на протяжении всей дороги охотники. Их равнодушие к страданиям, глухость сердец и непринятие правды буквально изменили Чонгука. Он практически стал таким же. Только это не касалось Иде. Глядя на то, как корчится в рыданиях Сокджин, парень невольно думал о том, что возможно все так и должно было случиться. Все было предопределено. Но вот Господом ли? — Нужно дойти до побережья. Если хочешь, можешь пойти с нами. — Чонгук предложил это просто из человеколюбия и еще потому, что надеялся увидеть нечто хорошее и в Джине. Возможно пережитое горе изменит его в лучшую сторону?