Adrenaline tends to kill the pain. Audra Major
Я больше не на подоконнике. Мгновенная невесомость — и сердце замирает, а воздух разрывает лёгкие. Она подбегает к окну, в ужасе смотря вниз. На меня. Это выражение матери, сожалеющей о том, что вырастила монстра. Но прикол в том, что я не монстр. Это просто я под влиянием других открываю самые тёмные части себя, которых раньше боялся. Теперь нет. Ухмыляюсь под шум ветра в ушах, пролетая четыре этажа. Небо тёмно-серое, как всегда в Нью-Йорке, и мне даже становится почти интересно, смогу ли я выжить и увидеть когда-нибудь его смену. Сомневаюсь. В конце концов, это не стоит того. Мамин крик разлагается на множество, отдаваясь эхом и теряясь в шуме машин в квартале отсюда. Падаю, земля всё ближе; скоро я добавлю мусора в баки у дома. Меня ловят. Смотрю на лицо: тёмные глаза, опасная ухмылка, заострённые зубы и губы, очерченные ртутью.***
Залезаю на окно, чувствуя ветви, задевающие спину, и сажусь на подоконник. В комнате привычно темно, что бесит всех, кроме меня. Расправленная кровать и шкаф, открытый ещё в воскресенье утром. Стараюсь не думать о заклеенной обувной коробке под ним, что хранит воспоминания, чтоб вновь не теряться между желанием сжечь всё к хуям и держать при себе до конца жизни. В любом случае, вряд ли придётся долго. Тихое шуршание, щелчок включателя в коридоре и зевок: в комнату заглядывает Хейзел. Её кошачьи глаза слипаются, а на голове такой беспорядок, что я сомневаюсь, что мы с расчёской сможем с ним справиться с утра. — Нико? — хмыкаю в ответ, стягивая кеды и пиная их под кровать, надеясь всё же найти потом, и вешая куртку на дверцу, которая и так скоро отвалится под тяжестью одежды. — Я разбудил тебя? Scusa, sorellina, — та качает головой и снова зевает, поднимая руки кверху, — на её пальцах остаются рефлексы тусклого света. — Нет, я ждала, пока ты вернёшься, — морщусь, потому что знаю, что сейчас далеко за полночь. — Эх, Хейзел-Хейзел, — вздыхаю, беря её на руки, — не нужно было этого делать, — сажаю её на кровать: она очаровательно выглядит в моей толстовке. Интересно, когда она успела её утащить. — Знаю, — она вяло пожимает плечами, закрывая глаза и укладываясь. Без понятия, что мне теперь делать, раз я не хочу спать вообще от слова «совсем», производное от «охуеть как». Так что аккуратно включаю лампу, доставая из-под подушки книжку с картинками, садясь рядом с Хейзел. Она поворачивается и примыкает ко мне на манер коалы, держащейся за ствол дерева, и обхватывает меня руками, задевая рёбра и сцепляя руки в замок у меня на животе. Это похоже на то, будто тебя зажали в утюжке для волос: только маленькому участку тела горячо от её рук, а остальное покрывается мурашками, оттого что это мило. И холодно. Ну, я сталкивался с вещами и похуже хватких маленьких девочек, думаю, я смогу это пережить. Во всяком случае, утром я избавлюсь от неё, отведя в школу, значит, всё нормально. Ещё бы было классно, если бы отца в это время уже не было дома, хотя это и маловероятно, зная его расписание. Наверное, это немного неуважительно — мечтать о том, чтобы кто-нибудь умер с утра пораньше и нуждался в немедленной обработке в морге. Задумчиво хмыкаю, гладя Хейзел по голове и вертя в руках свой зелёный листик для чтения. Возможно, стоит чаще его использовать. Он рванный по краям, оттого что его жевали в третьем классе, а также на нём сохранилось множество дырок — плод моей скуки уже в седьмом. Только ради таких воспоминаний его необходимо носить с собой везде.***
Презрительно усмехаюсь мужчине за столом, прячущимся за газетой и сигаретой. Отец. Хейзел он просто всегда не замечает, а когда мы встречаемся глазами, то пытается прожечь меня взглядом. В нём сквозит, и это очевидно, как день: разочарование. Он прав, но я не собираюсь показывать это дерьмо. Солнце пробирается в просветы между штор, и Хейзел, кажется, действительно нравится его тепло, так что я не спешу немедленно задёрнуть занавески, как обычно. На ней шорты и излюбленная футболка с арбузами, и я вздыхаю, глядя, как она собственнически засовывает мою толстовку себе в рюкзак. Наверное, мне стоит показывать ей пример, проверяя, что у меня самого собрано всё для школы. Но, думаю, как-нибудь в другой жизни, потому что в этой ничто не покидает мой рюкзак по возвращении домой. Насвистываю мелодию, которая статично вымораживает Аида (так что, вероятно, тут дело не в моей страсти к пению — бесить его доставляет истинное удовольствие), и спрашиваю: — Готова? Та кивает, улыбаясь, а потом хмурится, смотря на то, как отец пытается сломать мне позвоночник взглядом. Берёт меня за руку и отдаёт мой рюкзак и скейт — как предусмотрительно с её стороны. Оглушающе захлопываю дверь, бросая скейтборд на дорогу. Хейзел запрыгивает мне на спину, скрещивая руки на шее. Раньше она часто спрашивала, не мешает ли мне, но после перестала. Наверное, она поняла, что вероятность удушья — последнее, что меня волнует. Отталкиваюсь от тротуара, и мы отъезжаем от дома. Сворачивая за угол, я замечаю незнакомого парня, садящегося в машину к Посейдону.***
Встречаю Лу на дворе школы, и та садится на свой скейт. — Как жизнь, мальчик-смерть? — киваю ей. — Принцесса панков, — она усмехается. — И круче ты ничего не смог придумать, Нико, — пожимаю плечами, и мы заходим в школу. Пустые коридоры, лица, на которых буквально читается «пристрелите меня» и дезактивированные камеры видеонаблюдения, не работающие тут с девятого класса. Со стоном опускаю скейтборд на пол; звук отражается от стен, смешиваясь с топотом Лу, которая догоняет меня у туалета. Дверь туда открыта: Сесил и Стоулы смывают остатки марихуаны, даже не думая конспирироваться. — Давай, обдолбыш, ещё нужно успеть довести нашего ковбоя перед уроками, — зовёт Лу, а Сесил отвечает ей мутным взглядом, закатывая глаза. Не знаю, то ли он уже под кайфом, то ли просто ещё не проснулся. А вообще… Достаю пачку из рюкзака и зажигаю сигарету, делая затяжку: — Поднимай свою задницу и пошли, зависнешь после уроков в кабинете химии, если тебе так нужно накуриться, — это заставляет его встать на ноги, и тот грустно машет своим названным братьям, вздыхая, а потом хлопает меня по плечу. — В чём дело, ребят? И где… где мама? — нет, он точно под кайфом. — Так, всё, тупицы, мы сейчас получим. Разберёмся с этим позже, а сейчас делаем ноги, — командует Эллен. Несильно толкаю парня и веду его за собой, запрыгивая на скейтборд. Он слегка бежит, чтоб двигаться в темп с нами, и мы втроём не спешим в новый день. Вокруг меня крутится дым, я выпускаю его с каждым выдохом. — Слышали, что к нам пришёл новенький? — спрашивает Лу. Я делаю неопределённой жест рукой. — Вроде живёт напротив меня, — Лу двигается чуть позади, пытаясь сложить в голове картинку — образ новичка. — Ещё что-нибудь? — качаю головой, бросая окурок в урну неподалёку. — Не-а, но Хейзел скоро узнает, наверное; она же дружит с Тайсоном, — Марковиц искоса смотрит на меня, хватаясь за моё предплечье, чтоб больше не бежать, а висеть на мне. Пидор. — Не, не, подожди… это же Посейдон напротив тебя? Значит… что ли новенький — сын нашего водного магната? — до Сесила и так всегда долго доходит, а в его состоянии всё ещё плачевнее. Вынимаю ещё одну сигарету, иначе я не доживу до первого звонка. — Вероятно, да. Бля, я не знаю. Хейзел сказала, что видела этого чувака в его машине, — тот выдаёт слабое «хах». С ним всё хуево, а оценки уже на нуле. Не то, что бы я лучше, но, блять. Поворачиваем и подходим к дверям музыкальной студии, где и зависает Уилл. У нас хватает мозгов не шуметь, зная, как тот любит это дело, и оказываемся внутри: скейты в руках, а Лу тащит Сесила за воротник. Смеюсь над ним, когда он входит в столб, кретин. Уилл активно спорит со своей сестрой Кайлой, но мне как-то без разницы, в чём дело. Наверное, что-то касаемо их отца — это единственная тема, что их объединяет. Обычно это фразы типа «омг, омг, омг, прикиньте, он сегодня у нас заменяет» или «вроде он должен быть дома сегодня, так что я никуда не иду вечером». Уилл хочет быть с ним близок. Как бы я ни был циничен, у меня вряд ли когда-либо хватит духа сказать Соласу, насколько всё это фальшиво. Он верит в лучшее — многие из нас (я) уже давно нет. Он замечает нас, и мы машем, зовя его. Уилл быстро сворачивает диалог и подходит к нам: — Всем доброе утро, — ухмыляемся, показывая, чтоб тот шёл за нами. — Как дела, ковбой? — Папа должен прийти к нам на замену завтра, так что всё супер, — закусываю язык, чтобы не смеяться над ним или ещё как-то не проявить свою жестокость, показывая, что я нисколько не верю ему. Когда мы в последний раз поднимали эту тему, разговор закончился тогда, когда Уилл был на грани истерики и с уже разбитой губой. На самом деле, моё положение было плачевнее: фингал под глазом и сломанная ключица, потому что я не хотел бить парня. Вновь опускаю скейт на пол, когда мы возвращаемся в холл. Ловлю вызывающий взгляд Лу, но говорю быстрее неё: — Спорим, я первее буду у дерева, — она фыркает. — Ещё чего. И мы резко срываемся с места, оставляя за собой лишь белёсые следы на полу. Где-то сзади раздаётся смех невменяемого Сесила и крик Уилла: — Во имя всех святых! Ещё даже нет половины девятого! — он никогда не умел ругаться. Ладно, стоит прояснить: я без понятия, почему мне нравится создавать проблемы. Но я реально кайфую от скрипа колёс скейта на поворотах и волос Лу, похожих на искры греческого огня. Она ухмыляется, а её взгляд наполнен злобной решимостью —нестрашной, но смешной: надеется уломать меня. Но всё же это работает и добавляет мне сил и стремления, заставляя отталкиваться сильнее от плитки школьного коридора, чтоб со свистом оставить её за спиной, выезжая сквозь главные двери. Фак, здесь слишком светло — щурюсь и замедляюсь. Но я слышу, что Лу буквально следует за мной, и, блять, я обязан быть первым. Подпрыгиваю на скейтборде, чтоб проехать по перилам лестницы, насмехаясь и внутренне ликуя, оттого как она матерится, сбитая с курса. Внизу ступенек кто-то стоит — тёмные волосы и загорелая кожа — и у меня мурашки от скрипа металла о металл, с которым я съезжаю. Этот чувак быстро убирает руку назад, но я не ощущаю особой вины перед ним — я никогда её не чувствую. Мне хочется в это верить. Спрыгиваю на землю под восхищенный вопль Сесила, появляющегося мгновением позже. Это не отменяет моей победы, и Лу недовольно стонет. Но я снисходительно даю ей пять: униженные фанаты — тоже фанаты. Марковиц садится на корточки, по всему видно, что он уже приходит в себя. Уилл остаётся на лестнице, и его лицо настолько красное, что не засмеяться было бы преступлением. Или подвигом. Как посмотреть. Он выносливый, может поносить тяжести или архидолго идти, но не более того. Солас не создан для быстрого бега, эти два понятия находятся на разных параллелях. Он говорит с новичком, кажется, что-то о том, что мы легко возбудимы; вскоре отходит, направляясь к нам. — Давай, Солас! — дразнится Лу, а Уилл добродушно улыбается, закатывая глаза. — Почему в этот раз вы начали творить всякую фигню так рано? — А что ещё остаётся? — спрашиваю я, а Сесил тыкает меня локтем, ероша свои волосы. — Вау, офигеть, этот новенький ничего так, как тебе? — неопределённо качаю головой. И определённо не смотрю на его задницу, когда тот поднимается по лестнице и говорит с Джейсоном, прежде чем зайти в здание. Как говорится, милый, я ненавижу то, что ты уходишь, хотя на это и приятно смотреть. Уилл дразняще хмыкает, кладя ладонь мне на голову. Теперь мне слегка неловко, но нет, не особо. Мне никогда не бывает стыдно, да. — Хорош пялиться, ты выглядишь странно. Он не подойдёт к тебе и на десять метров, — поднимаю бровь. — Что за хуйню ты несёшь? — тот трёт затылок рукой. — Ну, у тебя пугающий взгляд. — И что? Твоего мнения, если помнишь, никто не спрашивал, ковбой, — Уилл улыбается, что называется, во все тридцать два, но меня бесит это выражение, я его не говорил. — Знаю-знаю. Ты всё равно в восторге от меня. — Я ненавижу всех и каждого. Лу облокачивается о моё плечо и тянет сладким голосом: — Оооу, все слышали? Нико любит нас, — пихаю её локтем, надеясь попасть в печень, и она охает, а я беспощадно усмехаюсь. — Я мечтаю наблюдать за тем, как вы гниёте в аду. — Ты, что, устраиваешь ночёвку? — как остроумно со стороны Сесила; я усмехаюсь, скаля зубы. Тот отодвигается, поднимая руки в защитном жесте: — да шучу я, шучу. Иногда от их приколов хочется убивать.***
Знакомлюсь с новичком, когда мы разговариваем с Джейсоном через окно в холле у кабинета Браннера. — И как его зовут? — спрашиваю, стоя на скейтборде, чтоб доставать до слишком высоко подоконника. Проклинаю всех проектировщиков школы за такую непредусмотрительность. — Перси Джексон. Он сказал, что ты со своей девчонкой чуть не отрезали ему руку, — усмехаюсь. — Да ладно? В любом случае, она не моя, она… — Джейсон кивает, прерывая меня. — Да-да, знаю. «Она беглый мутант из университета Ксавьера», — тот тушуется, замолкая на несколько секунд, а после продолжая: — знаешь, думаю, новенький тебе понравится, — скептически поднимаю бровь. — С чего бы? — Грейс ерошит мне волосы — блять, что с ними не так, можно оставить мою голову в покое, нет? — Ну, например, он отказался от экскурсии в моём исполнении, чтоб у него, в качестве перводневки, были причины для опоздания, — пожимаю плечами. — И что теперь? Предположим, у него есть парочка неубедительных отговорок, мне-то какое дело? — Джейсон посылает мне раздражённый взгляд, полный осуждения, напутствия. — Он из хороших детей, — тот снова запускает руку мне в волосы, и я делаю мысленную заметку обломать Джейсону все пальцы. — Так что просто веди себя адекватно, ладно? Ничего не отвечаю на это посредственное наставление, наблюдая, как дверь кабинета Браннера открывается и оттуда выходит просто, блять, какая-то ходячая ностальгия, отчего я сразу чувствую к нему ненависть. Причём ностальгия в двух смыслах: по нему ясно, что он скучает по дому, откуда бы ни приехал, и погружает меня в это состояние апатии, напоминая прошлого меня. Сука. Но всё равно новичок, Перси, ярко улыбается, подходя к нам и говоря Джейсону: — Здорово, чувак, — у него нью-йоркский акцент и настолько развязная походка, что я хочу опустить руки ему на бёдра — не в сексуальном плане, но показывая, кто в доме хозяин, что меня это бесит и я хочу, чтоб он перестал. Перестал быть собой. — Перси, привет, — Джейсон обращается к нему с радостной улыбкой, — это Нико, я говорил тебе о нём, — какая прелесть. Кажется, нам с Грейсом предстоит долгий разговор на тему информации о моей личности и того, с кем можно ею делиться. (Правильный ответ: ни с кем.) Перси подходит ближе, и у меня возникает желание ударить его, чтоб разрушить его. Его идеальное тело. Джейсон посылает мне предупреждающий взгляд из-за плеча новенького, будто говоря быть паинькой. Сердито смотрю на него, но всё же растягиваю губы в подобие дружелюбной улыбки. Вблизи кожа парня кажется ещё темнее, наверное, такой оттенок называется средиземноморским. Вместе с зелёно-голубыми, как сам океан, глазами, она создаёт безумно привлекательное комбо. И я впервые ощущаю сложность долго смотреть кому-то в глаза с обычной нахальной дерзостью. По ним видно, что он сынок Посейдона, от которого мой отец без ума. Но его глаза интенсивнее, ярче, и, блять, он может не улыбаться, а то я сдохну. На нём джинсовые шорты и футболка, и не думаю, что он привык к здешнему климату с его постоянной жарой. — Новичок, да? — ухмыляюсь и переношу вес тела на локти, опираясь на подоконник. Грейс опять пристально на меня смотрит, что тоже рискует стать причиной для серьёзного разговора. Но в том, как Перси сглатывает, не произнося ни слова, и просто кивает, если что-то такое прям вау. Не знаю, он стесняется или испуган, но это классно. Наклоняю голову, осматривая его снизу вверх, от поношенных кед до широких плеч, наконец находя в себе силы встретиться с ним взглядом. И, блять, его реакция восхитительна: зрачки сужаются в лёгком стеснении, и я практически чувствую, как у того пересыхает в горле. Ну, или, возможно, это у меня проблемы с глоткой от слишком долгого смотрения в его глаза. Неважно. Отхожу от окна, бросая: — Увидимся, Джейсон. И с тобой, пацан, — отталкиваюсь от асфальта, объезжая мусорку, возвращаясь к генгу. Хватаю Сесила за шею, сжимая руки, замечая, как тот намекающие двигает бровями: — Оооу, кто-то увидел лакомый кусочек, а? — Лу хихикает над этим, и вряд ли это поможет Марковицу, учитывая, насколько велик у него сейчас риск быть придушенным. — Заткнись, петушара, или я заберу у тебя всю травку, — Уилл ловит меня за плечи, мягко отстраняя от Сесила. — Так, успокойтесь, день ещё даже толком не начался. Пошли давай, — он машет руками, подгоняя нас к зданию школы. Краем глаза вижу, что Джейсон до сих пор говорит с новеньким; наверняка толкает очередную хуйню про недооценённых. Аргх.***
— Мне казалось, что я тебя лучше воспитывал, ты плохая собака, — дразню Лу, затаскивая её в класс, оставив ходячую дисфункцию ака Солас-Сесил толкаться в дверном проёме. Меня несколько бесит тот факт, что Уилл уже как-то сдружился, по ходу, с новеньким; это не моё дело, кто с кем общается, но если тот теперь будет ошиваться с нами, то я не готов мириться с его возможными тупыми вопросами и предсказуемо наивным мировоззрением. Почему ты куришь? Неужели ты не знаешь, насколько это вредно? И хлопают глазами. Проходили. У меня уже есть один приближённый уёбок, постоянно пилящий меня за это, в лице нашего солнышка Уилла, и приятное дополнение в виде Перси с промытыми Соласом мозгами тут ни к чему. Сажусь за свою последнюю парту и тянусь, открывая окно, чтоб выветрить дым от необходимой предурочной сигареты. К тому же, Сесил, вероятно, захочет развеяться с чем-то похлеще табака, поэтому нужны дополнительные меры. Типа я курю, но наркотики это не по моей части; спасибо, что сигарет достаточно, чтоб убить тебя. Ну, и, в конце концов, держать лицо тоже нужно; знаю я, какую дичь творят Сесил или Октавиан, когда под кайфом. Лу запрыгивает мне на парту, толкая мои ноги, чтоб усесться поудобнее. Коротко улыбаюсь ей, а она подмигивает. Люблю такие моменты — когда я могу просто улыбаться друзьям, и это не жестокие или саркастические ухмылки. Наконец, Уилл вваливается в класс, ведя за собой Сесила и сажая того за парту, и занимает своё место. Потом он указывает на стол передо мной, и только что вошедший Перси проходит к ней. Блядский Уилл, ты и твоё сраное доброе сердце, когда-нибудь я уебу вас обоих. Кажется, Перси вздыхает, будто смирившись со чем-то, но с ощущением странного проигрыша. У меня чувство, словно он пытается привыкнуть к своей участи — наверное, он всё же появился в городе не просто так. Тот осматривается, глядя на нас и, вероятно, резюмируя весь генг, и я не могу не размышлять о том, как же он видит нас. Впечатление, будто он удовлетворён своими выводами и ему похуй, насколько они ложными могут быть. Мудак. (Не знаю, откуда во мне столько враждебности, но Перси в принципе заканчивает её своими разглагольствованиями во время ланча типа «Да я понимаю, я новенький, а ты осторожный».) — Эй, как там наверху, новичок? — Лу развлекает себя тем, что врывается в размышления Перси, какими бы они ни были. Она ухмыляется так, что может треснуть рожа, но я рад, что она больше не смущается и не замыкается в себе, как делала это в детском саду. — Потолок, в основном, — равнодушно отвечает тот, и вправду осмотревшись. Знаете, мне начинает нравиться его остроумие, судя по тому немногому, что я слышал. — Умный зараза, смотри, ди Анджело, он может перебить тебя! — ок да, Сесил умеет испортить ситуацию, особенно когда он вот так смеётся, прямо-таки нарываясь, поэтому отныне и навсегда меня бесит юмор Перси. — О, ну, да, он пологичнее тебя будет, Марковиц, — тихо осаждаю его, и тот затыкается, сердито бормоча, потому что теперь интерес Лу направлен исключительно на него. Они собачатся, и Эллен, как обычно, говорит что-то о том, что он ведёт себя, как ребёнок. Уилл пресекает этот невинный спор, сбрасывая ноги мои ноги со стола, что, вообще-то, может быть расценено как вызов, так что пусть держит руки при себе. У него слишком золотое сердце, слишком хорошие намерения, и он общается со слишком не теми людьми. Солас базарит что-то про контракт с дьяволом, и Перси отвечает ему с унылым вздохом, отчего мне хочется его придушить. Блять, да как он смеет решать что-то, касательно «своей пропащей судьбы» всего по нескольким словам, это же охуеть как тупо, прямо как судить книжку по обложке. Да, я отдаю себе отчёт в том, что я мегакритичен, и этим не стоит гордиться, но эта черта не особо мне мешает, так что я не собираюсь что либо менять. Да даже если бы она меня коробила, я ничего бы не предпринял, я ведь упёртый. Лу что-то шипит себе под нос и надувает губы, и я понимаю, что мне жизненно необходима ещё одна сигарета. Смотрю по сторонам: пачка здесь, на столе, но зажигалка явно свалила в самоволку. Роюсь в карманах и чекаю рюкзак, ища там, пока Сесил, вдруг проявивший проницательность, не спрашивает: — У кого-нибудь есть зажигалка? — Не смей курить здесь, Сесил, — Уилл сразу отвечает, сведя брови к переносице. — Не, она, кажется, нужна Нико, — Марковиц качает головой, мол, «я не я». — Лу, дай мне свою по-братски, хочу затянуться, пока Браннер не пришёл, — смотрю на неё. Та рассеянно передаёт мне зажигалку, которой я щёлкаю с воодушевлением чуть большим, чем того требует ситуация. Похуй, я откидываюсь назад, скользя спиной по подоконнику. Джексон смотрит на меня с удивлением и досадой — я ж сказал, что он наивный — а Уилл глядит сердито, разражаясь своей обычной тирадой-проповедью о том, что эти «палочки смерти» доведут меня до рака. Злобно отмахиваюсь от него: — Заткнись, Солас. Я прекрасно помню все сто-пятьсот предыдущих лекций, — наверное, очевидно, что это неправда, потому что я едва ли дослушал хоть одну из них до конца. Однако я чувствую себя несколько кровожадным, и, чтоб стереть это ощущение, я поворачиваюсь к Перси: — У тебя же все нормально со здоровьем? Нет астмы и прочего? — тот отрицательно качает головой. — Нет, все нормально, — оу, вау, к нему вернулся голос, ослица Валаама, блять. Он думает секунду-другую, а потом беспечно добавляет: — вообще-то Уилл прав, — уеби себя, щенок. Пожимаю плечами, запрокидывая голову назад, делая затяжку и бросая: — Какая разница? Я все равно умираю, почему бы не ускорить этот процесс? Лу небрежно подкидывает мои сигареты, корчась и критикуя мой выбор. Игнорирую её доводы, как-то дерзко отвечая ей, даже не думая о том, что я говорю. Краем уха слушаю разговор между Уиллом и Перси, и первый нагло рассказывает ему все сплетни средней школы: что-то о том, что Лу знает меня дольше, что на самом деле мы хорошие. Мой интерес достигает своего пика, когда я слышу: — Мальчик-смерть был социопатом с разрушительными наклонностями… — чувствую острую необходимость прервать его, не дать договорить, хотя подобное звучит очень часто и я ни разу до этого не испытывал желания представить себя в каком-то более выгодном свете. — Ложь. — Да ты что? А как же Танака? — она блядская сука, и это запрещённый приём. Пусть сброситься с моста нахуй. — Она это заслужила, — кое-как заставляю себя не срываться на крик. Никто не имеет права задирать Хейзел. Ну, может быть, я, но это другое. Уилл объясняет Перси причины моего «смертельного преступления», а затем сразу следует ожидаемый вопрос: — Что у тебя был за пунктик, касающийся детсадовцев? — чувствую, как Джексон медленно выбирается из моего чёрного списка, в который попадает сразу каждый, с кем я знакомлюсь. Было бы типично, если бы я бесился от таких вопросов, но их никто не задаёт, а он не боится этого делать, и, хотя он и осёл, он заслуживает уважения за то, что не тушуется в новой среде. — Она издевалась над моей сестрой, — лениво наблюдаю, как он переваривает этот ответ. — Это… — неуверенный кивок, Перси всё ещё усваивает информацию, — весомая причина. Не совсем, на самом деле. Он просто слишком вежлив, чтобы сказать иначе. Движущие мной мотивы всегда и у всех вызывают вопросы. Я знаю это наверняка, но, как обычно, не собираюсь над этим работать. А теперь все вместе: я не прогибаюсь ни под кого. И Солас вновь говорит о том, что мы вовсе не такие плохие, как может показаться, что мы, по правде говоря, добрые, просто слегка жестокие***
Иду к двери из кабинета, усмехаясь над «ну что поделать» от Перси. Рюкзак бьёт меня по бедру***
Я… я не настолько зол, как я ожидал, что буду, чувствуя, что Перси постепенно входит в наш — в мой — круг. Он запросто сошёлся с Джейсоном и Уиллом, с их повышенной коммуникабельностью и лёгкостью в одаривании окружающих тёплыми улыбками. Лу вообще оказалось как-то чересчур несложно захватить в свои объятия, а Сесилу похуй на всех, до тех пор пока у него есть возможность закурить со Стоуллами. С Рейной ему, конечно, придётся повозиться, чтоб стать друзьями; она продолжает бросать на меня взгляды вскользь, что-то пытаясь понять и просчитать одновременно. Посылая мне вопросы, на которые трудно ответить. Я не хочу отвечать. Я не знаю, что отвечать. Перси отражает атаку Рейны, заверяя, что он абсолютно безвреден. Меня бесит эта опека, и я стряхиваю пепел, говоря: — Заткнись, ты же мне в сторожевые собаки не нанималась. Я способен сам... И в глазах Рейны тут же загорается недобрый огонёк, и она отвечает с неменьшей язвительностью. Наверное, именно из-за этого она и стала моей названной сестрой — она не боится скалить зубы и произносить слова с интонацией, до дрожи похожей на мою собственную. Не знаю, но… приятно знать, что есть люди, которые со мной на по-настоящему одной волне. Я общаюсь с очень немногими, и это классно, что Рейна стоит буквально у меня за спиной, окружённая остальными из генга. Она парирует: — На что способен? Прыгать со второго этажа и переписывать устав школы, потому что этот тебе не подходит? Не парься, fratello, я в курсе всего, — и, несмотря на то что Рейна сейчас перерывает слишком свежие для меня воспоминания, с которыми мне бы не хотелось в данный момент бороться, ей следовало загнать эту иглу мне под кожу. Потому что она правильная — этим Рейна ставит меня на место, на что никогда бы не решились Лу, Уилл или Сесил. В любом случае, я остаюсь раздражённым, чтоб гнить, пока не разложусь окончательно. — А тебя никто не спрашивал, так что помолчи, — на самом деле, я сам же и просил её, много-много лет назад, показывать мне линии, по которым стоит следовать. Хотя я никогда этого не делаю. Перси усмехается, наблюдая за нашей перепалкой, и мне приходится наклонить голову, чтоб спрятать за волосами улыбку. Я… ну, короче, он ничего так. Нормальный. В моём чёрном списке много имён, но его там нет. Теперь нет. Он втёрся мне в относительное доверие всего за несколько часов, и я не могу не думать о том, насколько глубоко он сможет пустить корни в моей душе, прежде чем вырвать их целиком, как делают все остальные. Отработанный вселенной механизм. Мне нравится Перси, думаю. Он смелый, и в нём есть какая-то искра, показывающая, что он не просто маменькин сынок, только приехавший из Нью-Йорка. То, как его сознание, кажется, ставит всё на свои места, составляя единый образ, достойно уважения; во всяком случае, большего, чем то, как небрежно это делал я, создавая неоконченные история каждого из наших характеров. Перси будто обещает закончить их за меня, но он этого не сделает. Никогда не сможет. Он сражает Лу, делясь с ней яблоком, хотя, на самом деле, она была на его стороне с самого начала просто потому, что он новое лицо и обещает вместе с этим что-то свежее. Перси чем-то смог понравиться, наверно, даже Сесилу, какой-то своей манерой; теперь не мне одному придётся мириться с бесцеремонностью и бестактностью Марковица, на которых мне, впрочем, всегда было параллельно. Джексон — очередной лучик света в генге, среди нескольких, что у нас имеются, но ярче, чем Уилл с Джейсоном вместе взятые. В течение дня Перси несколько дотошен в своём стремлении говорить то, что он думает, высказывая своё мнения о любом предмете, что мы обсуждаем. Он может просто, но деликатно поменять тему разговора, так что никто не заметит, — и, да, у меня есть с этим проблемы, поэтому я тупо отсиживаюсь большую часть времени. В то же время я чувствую, что он учится, начиная понимать, что к чему, хотя и несколько тормознуто. Но у нас у всех было сомнительное, неловкое и нечёткое начало, так что я не заостряю на этом внимание. В конце концов, у Перси нормально получается: если, смеясь, он замечает, что никого больше это не веселит, тот тут же перестаёт, или, воодушевленный нашей поддержкой, улыбается шире. Ангельский. Это слово я искал так долго. Не простодушный — он слишком внимательный к другим и понимающий для этого. Не наивный — не бесхребетная тупая мямля. Нет, у него есть внутренний стержень, хотя и присутствуют некоторые проблемы с тем, чтобы присоединить его к остальному скелету. И я ему вряд ли в этом помогу. Перси смотрит на меня и улыбается, когда я встречаюсь с ним взглядом. Всё, что я могу предложить сейчас, — это циничная ухмылка, но он остаётся неуязвлённым.***
Единственное моё желание на следующий день — уебать всех в радиусе десяти метров от меня. Так что, учитывая отсутствие обязательной сигареты или, на худой конец, кофе утром, у Лу очень велика вероятность остаться сегодня с переломанной шеей. И, хотя я и получаю лёгкое удовлетворение от раздражения Лу, большая моя часть всё же негодует и орёт, чтобы я как можно скорее забрал у неё сиги. Она говорит о том, что мои сигареты у Перси, вновь и вновь повторяя это, как мантру, пытаясь ободрить меня тем, что те якобы ему всё равно ни к чему и он без пробоем отдаст их при встрече. Лу уже начинает слегка напрягаться от моего напора, что видно по её посеревшим глазам, но я слишком бессердечная тварь, чтоб как-то её успокоить. Когда Джексон наконец приезжает, я буквально набрасываюсь на него, но тот лишь улыбается и с усмешкой передаёт мне пачку: — Держи. Прости, что не отдал вчера, я просто забыл, — он остаётся искренним со своим щенячьим взглядом и глупой жизнерадостной улыбкой даже после моего грубого «дай сюда». Без понятия, почему он до сих пор здесь и продержался так долго: моё стандартное поведение уёбка и постоянный непробиваемый цинизм стабильно отпугивают здравомыслящих людей. Но Перси просто безмятежно идёт между мной и Лу, прикалываясь над своим новым тупым никнеймом — акулья приманка. Это идея Эллен, и был уверен, что тот её возненавидит. Но он, блять, всё ещё здесь и говорит о том, как это креативно и что он в восторге, а его глаза показывают, что речь идёт не только о прозвище — ему нравимся мы… я. Это вгоняет в дрожь, какая должна появляться только после быстрого бега или когда я хамлю кому-нибудь. Огромная доза адреналина, пущенная по венам, а всё, что я делаю — это общаюсь и разговариваю с ним. И, блять, это настораживает.***
Наблюдаю с подоконника, как остальные делают убогонькую пентаграмму и Сесил предлагает кровожадным помазанникам дьявола мои кости в обмен на ювелирку. Стряхиваю пепел с сигареты, выпуская дым в окно. У Уилла, по ходу, сейчас взорвётся голова, и он призывает богов ответить, где же он накосячил в прошлой жизни настолько, что в этой ему приходится торчать с отморозками вроде нас. Перси удаётся слегка примирить Соласа с окружающим миром, хлопая того по плечу с улыбкой, которая показывает, что он вроде бы солидарен с ковбоем, но при этом находит всю ситуацию крайне забавной. Они говорят о чём-то слезливо-сахарном, и Уилл лопочет, кажется, о безразмерной любви к нам — я стараюсь не слушать, потому что иначе у меня заболят зубы от такого количества сладости. Потом идут приколы и шутки про призыв дьявола. — Так я уже здесь вроде бы, — мельком вставляю я, и сыпятся куча комментариев про смертоносность моего отца. Я реагирую на них по-детски, чтоб скрыть то, насколько они близки к правде. К тому, что я боюсь своего отца. И одновременно ненавижу, питаю безграничное отвращение к самому факту его существования. Без него бы не было меня, и так было бы лучше для всех. Перси время от времени улыбается мне, смотря с теплотой и мягкостью, от которой у меня в желудке переворачиваются огромные скользкие черви — вещь, которой я раньше вообще за собой не замечал. Вдруг я осознаю, что внутри меня просто гниющая банка червей, которая переодически занимает место сердца, — и Перси открывает её без предупреждения. Ухмыляюсь ему, не говоря ни слова. Уверен, если я открою сейчас рот, то оттуда выйдут лишь обмазанные кровью черви, вперемешку с сердечными жилами. И, блять, это пугает. Отворачиваюсь к окну, надеясь вместе с дымом выкурить остаток жизни в себе.***
— Знаешь, ты не совсем ужасная компания, — всё, что я произношу за ланчем. Я не могу сказать что-то ещё, потому что я никогда не говорю большего людям, — иначе я выблюю на них всё своё сердце и тех блядских бабочек, которые появляются в животе, оттого что со мной говорит хоть кто-то; такие люди значат так много для меня, и Перси устойчиво поднимается, чтоб стать с ними в один ряд. И это страшно. И это то, что я не признаю никогда в жизни. Мне бы хотелось, чтобы он чувствовал себя принятым в нашем кругу, но все разрывы моей души и жалкие привязанности не способствуют расширению словарного запаса. Так что я молчу. А он улыбается, щурясь от солнца: — Хм, я уверен, что если ты потерпишь меня ещё чуть-чуть, то поймёшь, что я далеко не ужасная компания, — очевидно, что Перси не имеет ни малейшего понятия, насколько верны его слова, и меня устраивает такой расклад вещей. — Почему ты так уверен, что я не держу тебя при себе просто для того, чтобы толкнуть при случае под проезжающий автобус? — спрашиваю; я хочу, чтобы он оставался в неведении. Как в слоумоушене наблюдаю, как его радость увядает на несколько мгновений, но на место унынию почти сразу приходит осознание, и его глаза озаряются пониманием, а губы вновь растягиваются в улыбке. Перси выдаёт короткий смешок: — Что-то мне подсказывает, что ты как бы проверяешь меня. Замираю, и у меня за секунду переворачивается сознание. Этот парень явно видит дальше, чем хочет показать. Сознание Джексона работает быстрее и схватывает больше деталей, чем это было бы ожидаемо, судя по его рассеянности. — И правда, — стряхиваю пепел с сигареты, не зная, куда себя деть. — Вообще, я так обычно не делаю... Но, да, тестирую. Тот тыкает меня в плечо, вряд ли догадываясь, что от этого моё сердце начинает стучать отрывисто, разрываясь в ёбаном бите, не попадая в него и причиняя боль, двигаясь быстрее в неконтролируемом беге. Но от его проницательного тона тошнит: — Да я понимаю, я новенький, а ты осторожный. Это нормально. Я выдыхаю, чувствуя странную радость, и приподнимая уголки губ в лёгкой улыбке, которая всегда предназначена только Лу и Рейне. И у меня внутри всё стынет от этого, потому что, блять, я не давал согласия, он её просто взял и вытянул из меня, и я не помню, чтобы кто-то когда-то это делал. — Наверное, но не существует ничего нормального. Это очень абстрактно, — вяло отзываюсь. — И правда, — кивает Перси, делая глоток колы. — Уже тыришь мои фразочки, акулья приманка? — поднимаю бровь. Он улыбается со своей особой ухмылкой, и я знаю, что у любой девчонки разбилось бы сердце, если бы чувство, что эта улыбка предназначена только ей, исчезло. А оно неизбежно появляется каждый раз, когда Перси ухмыляется. У меня никогда не было и не будет такой черты. — О, да, конечно, просто если я постараюсь, то смогу стать плохим мальчиком, вот и тренируюсь. Я отвечаю не сразу и вижу неуверенность, мелькающую в его взгляде, опасение, что он сказал что-то не то. Молча курю, позволяя своему сознанию анализировать Перси так, как тому вздумается, потому что я всё равно уже не могу его контролировать. Всё это оборачивается хронологическим перечислением всего того, что я знаю о нём и вижу, начиная от нескольких небольших прыщей у того на лбу и заканчивая ими же. Энциклопедия всего и ничего. — Тогда мы сделаем из тебя монстра. И ты не знаешь, во что выльемся этот процесс. Перси потерян и не говорит ничего, отводя взгляд и делая ещё глоток колы. Усмехаюсь в сигарету, чувствуя горечь на языке и желчь в горле.***
Прихожу к заключению, что Сесил крайне тупой. И я не в первый раз это за ним замечаю. Тот толкает Перси в плечо, с видом победителя отмечая: — Ооу, чувак, выглядишь как рыба, брошенная на берег, — тяжело смотрю на него. — Ты чё, это же про легавых, — тот чешет подбородок, отводя взгляд. — А, ну я подумал, что типа «Sharknado», и... — без понятия, какая связь между этим и юристами. Но Перси, кажется, схватывает. — Извинения приняты, — говорит Джексон. Ох, ну хоть кто-то может принимать непроходимый долбоебизм этого придурка.***
— ... с сукой? — тихо переспрашивает Перси, сам же моргая от своего ругательства. На секунду впадаю в ступор и ухмыляюсь, глядя на него, но потом вновь прихожу в дурное расположение духа (моё каждодневное состояние.) — Ну, он пытается создать полную семью и всё такое, — чеканю. — Правда, с какой-то дешёвкой, у которой на меня аллергия, — и на Хейзел тоже, что хуже. Персефона просто мегаадская сука в квадрате. Она ненавидит меня, ненавидит Хейзел, презрительно фыркает каждый раз, когда видит семейные фотки, на которых, естественно, нет её, и вешается на моего отца, как на кусок мяса. Пусть уже унесёт его куда подальше, реально. У неё безумно острые ногти и куча планов, касающихся того, чтоб засадить меня в ящик и отправить дрейфовать океан, плывя к куда-нибудь к Австралии. А у Перси, по ходу, вообще отсутствуют инстинкты самосохранения, потому что он выдвигает следующее предположение: — Ну, наверное, она не может быть такой ужасной... — ничего не могу и не собираюсь делать с тем, что губы искривляются во что-то демоническое, не похожее ни на что. — Конечно, нет. Кому вредил десятицентовик, на него ведь можно купить жвачку, — кручу браслеты, скрывающие шрамы и раны, которые та оставила мне, впервые ощущая желание их снять, показав. — Безобидна и невинна, — шепчу, голос садится от злости. — Просто потрясающе ангельская святая дрянь. Джексон настолько тупой, что не догоняет, что не стоит меня сейчас трогать. Но ладонь на моём плече не дрожит и действует отрезвляюще, несмотря на то что больше всего на свете я сейчас хотел бы оставить голову где-то на облаках, чтоб та никогда больше не вернулась мне на плечи. — Хей, всё понятно, — он мужественно натягивает улыбку. — Кто вообще сказал, что тебе надо туда идти, а? Первое предположение, родившееся после этих слов, — я сломал его. Тот продолжает: — Не, я как бы понимаю, что твой отец настоял на этом, но... ты ведь не их тех вечно безукоризненно послушных детей, верно? Всё, блять, понятно, да, я сломал его. Перси сломан, и я должен немедленно отправить его обратно в Нью-Йорк, чтоб его там починили, вернув обратно того маменькиного сынка с весёлой улыбкой и щенячьим взглядом, кем он был ещё вчера. Я знаю, что Джексон медленно, по кусочкам собирает информацию, что смог узнать о мне в первые два дня. Он что-то неразборчиво бормочет, но мне посрать — я слишком занят внутренним опрокидыванием всех столов мира. Но ярость постепенно уходит, и я успокаиваюсь. У Перси есть булавка, и он прикрепляет меня к своей пробковой доске, окружая стикерами с пометками о том, что он видит во мне, чтоб найти самый простой способ укрощать меня. Он быстро учится. И, блять, я в ужасе от этого. Сердце отказывается гонять кровь, и трескаются рёбра.***
Перси смешно смотрит на меня, широко раскрыв глаза, заканчивая телефонный разговор с отцом. Он пытается несколько раз начать говорить, но потом сдаётся и вздыхает. — Нет, правда, ничего такого. Просто... я постоянно забываю, что ты не совсем... — В своём уме? — ухмыляюсь. — Не парься, это и так понятно. Он грустно улыбается мне, будто понимая, что я умышленно упрощаю себя в его глазах, чахну в этой смертельно скучной дыре, на зная, как исправить это. Я просто не выдерживаю этого взгляда и судорожно встаю, хватая его за предплечье и таща в никуда.***
У Перси есть странная способность возвращать на землю, вырывая из дисфории, в которой я теряюсь ежесекундно. Он говорит, что я не могу прыгнуть, потому что умру, и это будет жуткая и неизбежная кончина на острых камнях и подножия скалы. Перси побуждает и осаждает одновременно, и позже, в среду, четверг или пятницу, я выясню, чего в нём больше. Джексон спорит со мной и в то же время позволяет втягивать себя в то, во что я бы не хотел его вовлекать, но я это делаю, потому что я больной извращенец, наслаждающийся страданиями других похлеще всяких паразитов. Он за любой движ, за самую безрассудную предложенную мной идею, принимает их с лёгкой усмешкой и идёт вперёд, боясь не поспеть за мной. У него в голове есть постоянно ноющий голос, побуждающий того двигаться дальше; я это чувствую, ровно как и меланхолию, оттого что я этот звук оставил далеко позади, сжигая фотографии матери. Он хоронит себя в моих руках. Он приходит ко мне с притуплёнными зубами и обкусанными ногтями — нисколько не похожий на волка и далёкий от всего опасного. Он просит научить его жить, и как я могу отказать?