***
Новым откровением стала ночь, где Волжак была ближе ко мне, чем когда-либо. Нет, она не говорила слов любви, не клялась в верности и даже не сказала, что скучала. Но… когда я расстегнула ее рубашку, а она по привычке хотела убрать мои руки, я нашла в себе силы сказать: — Пожалуйста. Я хочу… Хочу касаться тебя. Она смотрела так, будто решала — взойти ей на эшафот самостоятельно или все же сбежать. В ее ледяных глазах взрывались фейерверки, пока она думала — стоит ли подпустить меня ближе. И когда ее руки безмолвно опустились, разрешая снять ненавистную мне в такие моменты одежду, — я поняла, что она сделала свой выбор. Смогла, решилась, набралась смелости и шагнула в пропасть. Конечно, я на многое не рассчитывала, но даже так — трогать ее, прикасаться к ней — уже было моей личной победой, моим личным достижением. И, разумеется, я не забывала о том, как сложно было ей — довериться мне, пустить туда, где двери были закрыты много лет. Подставить под мои ладони свою кожу, которой никто не касался черт знает сколько, сделать подношение моим губам, открыться с совершенно другой стороны. Все это было оценено мной, без сомнения. И хоть дальше простых прикосновений я не зашла, ощущение ее кожи на своих пальцах я чувствовала даже после ее ухода. Даже все те несколько дней, пока она избегала меня на работе. Точнее, не избегала, а предпочла снова «залезть и спрятаться в свою конуру», как побитая собака. Я ожидала этого. Так было каждый раз — любое сближение откидывало нас на сотни метров после. Но рано или поздно всему приходит конец. У всего есть свои грани, границы, четко или почти незаметно очерченные. Даже у бескрайнего, на первый взгляд, моря есть берега или край. Вот и я точно так же нащупала свой край. Это произошло в тот момент, когда в один из дней, встретившись с Волжак посреди офисного коридора, я получила только легкий кивок, и то в ответ на свое приветствие, а сама королева льда не прервала диалога с каким-то менеджером, не удостоив меня даже сколько-нибудь продолжительным взглядом. Я многое поняла в тот момент. Что я могу сколько угодно биться в закрытую дверь, биться, как рыба об лед, но… пока Волжак не решит дать себе шанс — все тщетно. Я могу оправдывать и ее, и себя долго, с отчаянием и упорством жены декабриста, но все просто будет бессмысленно, если она не решит попробовать пойти дальше. А делая выводы из почти недельной нашей паузы, я поняла, что, вероятно, то ее появление на выставке и последующее наше кратковременное соединение — всего лишь ее способ «закрыть мне глаза». Ведь так было каждый раз — я пыталась уйти из-под власти Волжак, пыталась избавиться от нее, а в итоге — она все равно возвращала меня к себе. Более того, умудрялась делать так, что я чуть ли не была ей за все еще и благодарна. Как ей это удавалось — загадка. Вероятно, она и есть мое слабое место, моя Ахиллесова пята, та самая смертоносная стрела, бьющая прямо в цель, на поражение. И по сути, у меня не было особо выбора. Об этом я знала с самого начала. Может, когда-нибудь кто-нибудь и сможет растопить глыбу льда по имени Волжак, но это не я. У меня кончились силы. У меня не осталось ресурсов, чтобы пытаться или чтобы жить так, как удобно ей — создавать видимость человеческой жизни, встречаться урывками, а в остальное время безмолвно выть и страдать, делая вид, что все хорошо, что все сносно. У меня нет такого количества масок, как у Волжак. Я не актриса, и мне не нужен «Оскар». Я просто хочу быть счастливой, любимой и оцененной. И после довольно долгого разговора с Михаилом Андреевичем и отказом на его просьбу «все-таки подумать», я получила от него подпись в нужном месте на свежепропущенном через принтер заявлении, которое пахло горячей бумагой, после направилась в отдел кадров. Взрослая миловидная женщина, которая, по слухам, трудилась в компании уже лет пятнадцать, посетовала и пробормотала что-то про бывших работников Волжак и какую-то метку, чем меня даже насмешила, но заявление приняла. Как и в случае с отпуском, Михаил Андреевич не стал ворчать о правилах двухнедельной отработки. Я не надеялась, честно говоря, что он согласится, — загруженность у нас была приличная, но, как выяснилось, его племянница в этот момент искала работу. «Я хотел ее устроить к нам на другую должность, но, раз ты уходишь, предложу ей место своей ассистентки. Да и мне самому будет спокойнее. Ритку-то я уж натаскаю», — усмехнулся мужчина. Поблагодарив его и пожелав удачи вместе с неведомой мне Риткой, я решила, что это знак судьбы — видимо, сама жизнь намекает мне, что пора валить отсюда, подальше от Волжак, причем как можно скорее. Собрав свое нехитрое барахло, я осмотрелась и усмехнулась — да уж, когда Волжак пришла сюда работать, я боялась, что она меня уволит. В итоге — уволилась сама. Но это уже все неважно. Это уже все совсем другая история.***
Когда я проходила по коридору, держа свой «последний путь» в стенах уже бывшего места работы, по иронии той же насмешницы-судьбы, я встретила… Конечно. Волжак шла с какими-то бумагами, мерно выстукивая ритм шагов своими каблуками. Какого черта она забыла на этом этаже — осталось для меня загадкой. Поравнявшись со мной, она подняла голову, заметив, что уже не одна, и… по ее лицу я поняла, что она удивлена меня встретить. — Добрый вечер, — по-деловому сдержанно проговорила Волжак, глядя на меня. Надо же, а я думала мы больше никогда не заговорим, трусливая ты задница. Но, конечно, сказала я совсем иное. — Здравствуйте, Екатерина Александровна, — кивнула я, радуясь, что все свои пожитки затолкала в безразмерную сумку, иначе мисс Внимательность непременно бы спросила, куда это я собралась. А объяснять ей что-либо у меня не было ни сил, ни желания. Я хотела с ней попрощаться, но знала, что, скажи я, что ухожу, она наверняка придумала бы что-то, какой-то запасной вариант, которым снова крепко-накрепко привязала бы меня к себе. Поэтому я только спокойно проговорила: «Хороших выходных» — и скрылась в так вовремя подоспевшем лифте. Волжак пробормотала растерянное «И вам», когда двери лифта практически закрылись. Смотря на полоску, через которую то и дело мелькал свет от этажей, которые оставались «позади», а точнее, «вверху», я смогла только сделать глубокий вдох и прошептать той, которая даже не знала, что я к ней обращаюсь, тихое «Прощай».