Касим

Советский УАЗ без верха с легкостью преодолевал холмистую местность Афганистана, поднимая в воздух клубы пыли и песка. Пассажир авто предусмотрительно закрыл лицо с помощью платка, но водитель не озаботился этим. Условия этой страны можно было назвать суровыми, но ему приходилось бывать и в более жутких местах. До очередного тренировочного лагеря повстанцев было рукой подать, но тут на горизонте замаячила струйка черного дыма, и спустя пару минут чуткий нос водителя уловил знакомый запах. — Куда ты прешь? — нелюбезно поинтересовался пассажир. — Лагерь южнее! — Хочу посмотреть, — просто ответил водитель и сузил мутно-зеленые глаза. — Что там такое интересное. Обогнув очередной бархан, УАЗ лихо затормозил рядом с местом, где всего пару минут назад шел бой. В первую очередь на фоне ясного неба выделялся пузатый силуэт серо-зеленого бронеробота, который стоял на коленях, будто устав. РК-91, известный на западе как «Сэведж». Грубая топорность форм, рассчитанных только на функциональность, в сочетании с невероятной надежностью и способностью работать в любых условиях. Подобное могли изобрести только в Советском Союзе. Бронероботы появились на арене боевых действий относительно недавно, всего пять или шесть лет назад, но применение таких невероятных, можно сказать фантастичных машин, кардинально могло изменить ход войны. И доказательства этому сейчас лежали перед коленопреклонным Сэведжем: гора трупов в знакомой песчано-серой форме. — Шурави, — сплюнул пассажир УАЗа, но внимание водителя привлекли вовсе не мертвые советские солдаты, а тот, кто заботился о них. Невысокий моджахед, за спиной которого болтался нелепо большой автомат, продолжал упорно тащить мертвое тело в тлеющий костер. От огня несло паленым маслом и горелой плотью, но мальчик словно бы не замечал этого. Тяжелая мотыга с хрустом вонзилась в твердый сухой грунт, так что черенок завибрировал и вывалился из слабых детских рук. Худосочный мальчишка в грязном крестьянском рванье отшвырнул прочь осточертевший инструмент и с тоской оглядел поле. Перед ним расстилалось пять гектаров каменистой, совершенно необработанной земли. Он сердито сдул с лица непослушную прядь черных жестких волос и запрокинул голову, подставляя смуглое от загара лицо палящему солнцу. Безжалостные лучи грозились выжечь раскосые глаза, так что мальчик зажмурился, но тут послышался быстрый топот, а в следующий миг над ухом грубо рявкнули: — Снова отлыниваешь?! Мальчишка дернулся, и тут в воздухе просвистела бамбуковая палка. Спину между лопатками обожгло болью, и он упал на землю, по привычке закрывая голову руками. — Работать! Ты всего лишь жалкий нахлебник! Думаешь, мне нужно кормить лишний рот?! — удары сыпались один за другим. Сухой и полый бамбук был не самым тяжелым деревом, но в этой стране им издревле наказывали провинившихся, потому что главная опасность была в его хрупкости. — Получай! — удар расщепил палку на несколько острых прутьев, и мальчик, все это время безмолвно сносивший побои, вскрикнул. Ветхая ткань рубахи пошла лоскутами, а вместе с ней и темная от загара кожа покрылась длинными глубокими ссадинами. Жестокий фермер выпрямился и скептически осмотрел свою работу. Мальчишка сжался в комок и дрожал всем телом, словно наказанный щенок. Хотя он и был этим самым щенком — бесправным приемышем, которого жена крестьянина нашла в люльке на краю поля десять лет назад. Крестьянин был резко против, истово веря, что брошенный младенец принесет в их дом беду, но супруга уговорила его, сказав, что в поле всегда нужны помощники. Только вот она прогадала, и чертов приемыш совсем не годился для работы. — Чтобы до конца дня закончил вон до той отметки, — проворчал фермер. — А не то останешься без ужина, и я тебе еще всыплю! Он уже повернулся, чтобы уйти, но тут почувствовал, как по коже побежали мурашки, хотя кругом пекло как в Аду. Приемыш приподнялся на локтях и уставился на него странным, пустым взглядом. Серо-зеленые глаза были мутными, словно у дохлой рыбы, но на лице змеилась холодная ухмылка. — Ч-чего лыбишься?! — не на шутку струхнув, воскликнул фермер и сжал в кулаке свое оружие, ощущая как вспотели ладони. — А ну-ка иди сюда! Распоротая спина болела, а перед глазами мелькали черные пятна, но мальчишка с трудом поднимал тяжеленную мотыгу и опускал её в твердую почву. На детских ладонях уже давно вспухли кровавые волдыри, но он продолжал работать. Солнце, похожее на большой грейпфрут, клонилось к закату, и его лучи заливали все красноватым цветом. Вдруг издалека послышался рев мотора, и паренек встрепенулся. Автомобили в этих бедных краях были большой редкостью, так что он, забыв про поле и дневную норму, поплелся к дому, обнесенному покосившимся частоколом. С трудом передвигая ноги, он опасливо подкрался к забору и заглянул в щель между бамбуковыми трубками. Во внутреннем дворе дома собрались все: хозяин, его жена, беременная уже в девятый раз подряд, и родные дети — трое мальчиков и пятеро девочек, самой младшей из которых было три. У частокола стояли четверо мужчин в черном, но у каждого на шее был повязан красно-белый шарф. Фермер затравленно озирался, нервно косясь на незваных гостей, и тут из дома показался еще один человек в шарфе, тащя за собой тканевый мешок. Хозяин дома побледнел как полотно и запричитал: — Г-господин кхмер... — У нас теперь нет господ и королей! — рявкнул кхмер и швырнул на землю мешок, откуда со звоном вывалились монеты и пухлые пачки банкнот, перетянутые шпагатом. — Это не мое! Меня подставили! — крестьянин упал на колени. — Все вы так говорите, — отрубил человек в шарфе и сильно пнул крестьянина в живот, тот коротко вскрикнул и униженно скрючился на земле, боясь лишний раз пошевелиться. — Отец! — самый старший из сыновей кинулся на защиту родителя, но наткнувшись на взгляд кхмера, умолк. — Что такое, юноша? — он поправил на шее свой шарф и сузил необычные для азиата бесцветные глаза. Его лицо было узким и длинным, а тонкие губы скривила презрительная усмешка. — Хочешь помочь ему? Помочь предателю и врагу народа? Мы живем по заветам Первого Брата, и подобное, — он ткнул пальцем в рассыпанные деньги. — Не имеет ценности и смысла. Пока в нашей стране будут ублюдки подобные ему, мы не сможем построить светлое будущее! — Мы украли эти деньги из дома старосты! — воскликнул еще один сын. — Они не наши! — Так вы к тому же еще и воры?! —  по лицу кхмера прошла тень отвращения. — Это немыслимо! За подобное вы должны быть ликвидированы! После этих слов, как по команде, четверо кхмеров шагнули в сторону сгрудившихся детей. Девчонки отчаянно заплакали, мальчишки начали кричать. — Стойте! Не надо! — Мы ни в чем не виноваты! Сын фермера, признавший себя вором, начал вырываться, когда один из кхмеров схватил его за шею, и с шорохом извлек из кармана полиэтиленовый пакет. Спустя миг бесцветный целлофан оказался у него на голове. Полиэтилен прилип к его носу и рту, мгновенно образовав конденсат. Истерично взвизгнула затянутая петля. Девчонки заголосили пуще прежнего, и к ним присоединилась мать семейства. Побледневший фермер с мукой смотрел, как задыхается его сын. — Прекратите! — старший бросился на ближайшего кхмера с кулаками, но тот перехватил его руку и болезненно вывернул. — Постойте, — внезапно произнес человек с бесцветными глазами. — Хочешь спасти своего брата-вора? — Хочу! — сквозь зубы прорычал парень. — Тогда, — кхмер швырнул ему заостренный обломок бамбукового стебля. — Убей своего отца-предателя. Парень тупо уставился на кхмера, а потом бросил взгляд на отца. Тот едва заметно кивнул, и сын нерешительно взял в руки палку. Казалось, что все во дворе затаили дыхание, в том числе и приемыш, прячущийся за забором. Старший сын приблизился к коленопреклонному фермеру, но тут кхмер внезапно хлопнул в ладоши, и все вздрогнули. — Слишком легко, — он нахмурился, но потом ткнул пальцем в испуганных дочерей. — Приведите мне ту беременную суку. Девчонки загомонили, пытаясь прикрыть мать своими телами, но мужчины без церемоний врезались в толпу и выволокли беременную женщину, швырнув её рядом с мужем. Она сотрясалась от беззвучной истерики, стараясь прикрыть руками свой немаленький живот. — Убить отца — это не сложно, — нараспев произнес кхмер и неожиданно хлопнул старшего сына по плечу. — Так что, иди и прирежь её. Белый как мел юноша судорожно вздрогнул, и перевел взгляд на опухшее и зареванное лицо матери. — Не мешкай, а не то… — кхмер не успел договорить, поскольку старший сын отшвырнул палку и от души плюнул в его узкую физиономию. Плевок стёк по щеке мужчины, и в тот же миг бесцветные глаза потемнели от гнева. — Что ж, — он небрежно вытер испачканную щеку рукавом черной формы, а потом поднял выброшенную палку. — Что посеешь, то и пожнешь. Никто не успел среагировать, но уже через секунду кхмер схватил беременную женщину, и острый конец бамбуковой палки вонзился в её живот. Всего мгновение было тихо, а потом женщина дико закричала и забилась в руках кхмера, но он словно бы и не заметил этого. По голубой домотканой рубахе расползалось кровавое пятно, но острый бамбук снова и снова вонзался в огромный живот. Наконец, кхмеру надоело и он отбросил уже мертвую женщину словно мешок с зерном. Старший сын в немом ужасе глядел на истерзанное тело, когда убийца подошел к нему. — Ты сам виноват, — кхмер задушевно улыбнулся, и в следующий миг измазанный в темной крови бамбуковый кинжал вонзился в грудь юноше. Он прерывисто вздохнул и рухнул на землю. — Я мог бы оставить эту женщину в живых, — произнес кхмер, совершенно не обращая внимания, что с его рук капает кровь. — Все-таки она носила в утробе того, кто мог бы стать строителем новой страны, страны, где не будет бедности и богатства, где будут жить только достойные и славные люди. Однако этот плод был зачат еще во времена не столь светлые, потому он, скорее всего, нес бы в себе идеи старых порядков. Оставшиеся члены семьи внимали кхмеру так, словно бы он был самим Буддой. — Но вы, мои юные друзья, — он заискивающе улыбнулся испуганным до смерти девчонкам и единственному оставшемуся мальчику, лет десяти. — Можете избежать этого, если присоединитесь к нам. Станьте нашей новой силой, и тогда вас не постигнет та же участь, что и этого глупца. Кхмер прошел мимо мертвого юноши и подошел к поседевшему от горя и ужаса отцу семейства. — Повторю снова, вы должны убить этого предателя, — мужчина протянул окровавленный кол младшему сыну. — Надеюсь хоть ты докажешь, что неспроста носишь штаны? Мальчик судорожно сглотнул и попятился, но тут послышался низковатый голос. — Я это сделаю. Кхмер удивленно оглянулся и увидел тощего парнишку, который сжимал в руках тяжелую мотыгу. На его смуглом, хмуром лице было пугающее спокойствие, а глаза смотрели с выражением смертельной скуки. — А ты еще кто? — Я хочу стать одним из вас, — произнес он и кивнул на фермера. — Нужно убить этого слизняка? — Именно, — кхмер с любопытством окинул его взглядом. — Справишься? Вместо ответа он шагнул к крестьянину. Тот вздрогнул и поднял глаза на приемыша. Полное отупение, которое он испытал после смерти жены и двух сыновей, вдруг сменилось безотчетным ужасом. — Нет! Я вырастил тебя! Я тебя выкормил! Как ты смеешь?! — взревел фермер и попытался отползти, но его руки скользили на чем-то липком, пахнущем кислым металлом. Приемыш смерил фермера взглядом помутневших глаз и довольно осклабился. Миг спустя мотыга с чавканьем вошла в живот крестьянина, и тот заорал так, что заложило уши. В унисон ему прозвучал резкий, безудержный хохот. Руки, что так неохотно поднимали инструмент в поле, с неожиданной легкостью орудовали им, превращая живое тело в кровавое месиво. Фермер дергался и кричал, но вскоре затих. А приемыш продолжал посмеиваться и вонзать ненавистную мотыгу в ненавистного ему человека. «Это легче, чем рыхлить землю,» — подумалось ему, но тут на плечо легла чужая рука. — Довольно. Он выронил инструмент и поглядел на свои ладони. В лучах закатного солнца кровь казалась черной. — Как тебя зовут? — кхмер внимательно посмотрел на паренька. — Никак, — коротко ответил он. — Отлично, теперь ты настоящий красный кхмер. Спустя несколько часов новоиспеченный офицер камбоджийских коммунистов сидел у пересохшего колодца вместе с еще несколькими мальчишками из деревни. Исполосованная спина заветрела и схватилась сухой коркой, так что болела едва ли не больше, чем раньше, но он со странным наслаждением прислушивался к этой боли. Она была пережитком прошлой жизни, которая умерла вместе с крестьянином, и умирала вместе с другими жителями деревни прямо сейчас. Паренек потянулся, снова бередя раны, а потом на его лице вновь появился довольный оскал. Он бросил взгляд на холм свежей земли, который совсем слегка содрогался от едва различимых стонов. — Гаурон, поехали! — высказал свое нетерпение человек в чалме, но тот, кого назвали Гауроном словно не слышал, а заглушил мотор и выбрался из салона. Под армейскими ботинками заскрипел песок, и повстанец обернулся. Гаурон окинул его взглядом и вдруг ощутил странное чувство. Гремучую смесь восхищения и чего-то еще, чего он никогда раньше не испытывал. Мальчишка был перемазан в копоти, а темные волосы торчали из-под старого платка, повязанного на манер банданы, но в ясных серых глазах не было ни гнева, ни сожалений, ни тревоги. То были глаза святого. Прекрасные глаза. — Эй, как твое имя? — Гаурон откровенно любовался им, гадая, где же его товарищи-партизаны. — Касим, — после небольшой паузы произнес мальчишка, а после схватил очередной труп и потащил его к остальным, а Гаурону вдруг захотелось смеяться, совсем как тогда, в Камбодже.