Без начала конец, и конец — без конца

Хаус спрашивает: «Чего ты хочешь?» Не так часто, чтобы это начало раздражать, нет, но достаточно для того, чтобы привлечь внимание. Практически никогда Уилсон не может ответить. — Бар? — и Хаус, помедлив, кивает, мол, да, отличная идея, потому что все лгут. Его вопрос, конечно, с двойным дном. Это дно крепкое, зыбкое, но незыблемое. В илистый песок едва ли скрытого «что я могу сделать для тебя, для того, чтобы ты был счастлив?» приятно зарываться с головой. Конечно, глаза жжет и печет в полных соленой воды легких, но все равно — приятно. Уилсон старается не давать ходу мыслям о третьем дне, которого у Хауса не может не быть. Даже такой, без медицины и — легче перечислить вещи, которые у него остались, чем те, которых он лишился — всего остального, он остается Хаусом. Хаусом, который говорит: — У тебя есть мотоцикл, сладкие воспоминания о сексе втроем и моя компания на остаток жизни, чего ты хочешь, Уилсон? Он бы мог ответить голо и честно, но — Хаус и так здесь, а остальное — будто странный бонус от жизни. Лишившись практически всего, он ничего не хочет сверх оставшегося, поэтому улыбается: — Суши? И Хаус кивает, мол, отличная идея, да. *** — Я всегда хотел собаку. Зубная щетка Хауса застывает во рту, сам он — медленно выглядывает из ванной. Уилсон смотрит в потолок, откинувшись на спинку дивана. — Серьезно? — повторяет Хаус после невнятного «ширьешно», сплевывая пену. — Я знаю, что это плохая идея, просто… Уилсон дергает плечами. Ему не хочется говорить о том, как прекрасно, когда кто-то радостный ждет его возвращения домой, потому что дома у него нет и возвращаться ему неоткуда. Хаус забывает прополоскать рот, в два шага подходит к дивану. В повисшей тишине плюхается сбоку, подтаскивая больную ногу, и фыркает. — Я не собираюсь возиться с твоей собакой после того, как ты откинешься, — да, Хаус умеет говорить об этом, Уилсон — вполне искренне улыбаться. — Заводить собаку — глупо. Людям свойственно… Он отвлекается на лицо Уилсона и его блуждающий по темной мотельной комнате взгляд. Уилсон реагирует на его паузу, повернувшись. — Что? — Если ты хочешь, чтобы кто-то портил твои ботинки и таскал твою еду, просто намекни, я пойму. — Дело не в том, чтобы просто иметь собаку, Хаус. Это… Это просто… — Да, чесать кого-то за ухом и получать незаслуженное количество любви в ответ. — Хаус. — Я предпочитаю массаж ног. — Хаус, что… — Если постараешься, то я буду рычать. Или облизывать твое лицо. Уилсон вздыхает, дергает рукой. — Проехали. Я принесу пиво. Хаус включает телевизор и тут же перекрикивает его: — Собаки — это глупо! — Я понял! — кричит Уилсон из соседней комнаты. Бутылки с пивом все еще холодные, несмотря на час, проведенный в рюкзаке, и Уилсон прикладывает ко лбу одну из них. Тимома пока не мешает ему дышать, но горло все равно перехватывает. Что может идти не так, когда все идет не так? Ах да. Здесь же Хаус. Наверное, стоило задать ему встречный вопрос. «Чего ты хочешь, Хаус?» поставило бы этот гениальный ум в тупик. Но Уилсону не до глупостей, Уилсону умирать через четыре, — пять, если повезет, — месяца. Ему вполне хватает и этого. Этого — разрушенной жизни мертвого для мира Хауса. Этого — его выбора в пользу безнадежности самого Уилсона. Ему не может не хватать чего-то еще. И все же. Пиво Хаус ловит без особых проблем, умудряясь при этом продолжать щелкать каналами. — Мне не нужна собака. Хаус молчит. — Так что — расслабься. — В соседнем штате есть зоопарк. Серьезно, как можно желать чего-то еще? Легко. Например, Уилсон ни разу не слышал, как мог бы рычать Хаус так. Это глупо, это глупее, чем собака, и, кажется, у Уилсона все написано на лице. Хаус поглощен прогнозом погоды. — Значит, зоопарк. Пиво едва прохладное. Пить можно.