Love is love

С самого начала 1791 стало понятно, что год будет весьма непростым. Нет, не было никаких ужасающих и мистических предзнаменований, просто иногда создавалось впечатление, что воздух пропитан какой-то тревогой и напряженим. В особенно сложные периоды казалось, что это можно ощутить физически. Александр, теперь занимавший пост министра финансов, был чрезвычайно занят и практически всегда загружен работой. Помимо ежедневной перегруженности душевное равновесие и физические ресурсы изрядно изматывали споры в конгрессе. Вопросы об отмене рабства, решение о столице Америки, противостояние севера и юга — все это тяжелым грузом ложилось на плечи Гамильтона. Однако его главной проблемой и причиной душевных терзаний была Франция. Франция, которая активно помогала Америке стать независимой. Франция, которая сейчас нуждалась в помощи. Республиканцы, в лице Джефферсона и Мэдисона, упоминая имя Лафайета, с жаром доказывали, что французской революции непременно нужно помочь. Гамильтон и сам понимал, что исходя из законов морали и справедливости, Америка должна помочь Франции, однако, Соединенные Штаты были еще так юны, так слабы, и обескровленны прошлой войной, что помощь некогда союзной стране привела бы к весьма тяжелым последствиям. Александр лично составил пакт о нейтралитете. Это решение далось непросто, но оно было необходимо. В семейной же жизни Гамильтонов все было куда более благополучно: дети росли, радуя родителей своими успехами и талантами… Однако, из-за своих обязанностей и любви к работе, Александр больше не мог уделять времени своим домочадцам. Элайза же, не желая терпеть подобное положение дел, всячески старалась убедить мужа подарить хотя бы несколько минут его бесценного времени детям. -Александр, ты же уже целые сутки не выходишь отсюда. Насколько я помню, выходной день — это время для отдыха, а не для работы на дому, — входя в кабинет мужа, произнесла Элизабет. -У меня слишком много дел, я не могу себе позволить расслабиться, — не отрывая взгляда от письменного стола пробормотал Гамильтон. -Александр, прошу тебя, прервись хотя бы на один час. Ты дашь своей перегруженной голове отдохнуть, твои мысли придут в порядок, и тебе самому станет проще, — не сдавалась Элайза, однако чувствовала, что каждая ее попытка разбивается о решительное молчание мужа. -Ну же, иди, не мешай. Я скоро спущусь к вам, — торопливо, чтобы скрыть свое постепенно нарастающее раздражение, произнес Александр. -Ты говорил это еще вчера. И что в итоге? Все, пойдем, — чуть усмехнувшись сказала Элизабет и выхватила листок, что Александр так упорно царапал пером. Все это должно было вылиться в веселую шутку, и женщина надеялась увидеть уставшую, но искреннюю улыбку мужа, но… -Элизабет! — ударив рукой по столу гневно воскликнул Гамильтон. Усталость, переутомление, расшатанные нервы — все это переполнило чашу терпения, и вот, Александр сорвался на одного из самых дорогих своему сердцу людей. На несколько мгновений в комнате повисла звенящая тишина. Элайза изумленно смотрела на мужа, пока на глаза наворачивались слезы обиды и непонимания. Плотно сжав губы, она бросила листок на стол и, круто развернувшись, собралась было направиться к выходу, но в это же мгновение почувствовала, что Гамильтон суетливо схватил ее за руку. -Бетси, постой, не уходи, — поднимаясь из-за стола торопливо произнес он. -Прости меня, я не хотел, прости, — целуя ее руку сказал Александр, а затем, после секундной паузы продолжил объяснения: -Я не хотел тебя обидеть, не хотел, правда, просто в последнее время столько всего навалилось. Я чувствую, что теряю контроль над ситуацией, да и, как видишь, над самим собой. Ты права, мне следует отдохнуть. Элизабет молча слушала слова мужа, с каждым предложением ощущая, что ее, как казалось изначально, смертельная обида тает и уходит в небытие. -Ничего… Все хорошо, — вздохнув ответила она и попыталась улыбнуться. -Нет. Нет, не хорошо. Я ужасный муж и отец, знаю. Я попытаюсь исправиться, обещаю, — отрицательно помотав головой отозвался Гамильтон, обняв жену. -Значит, пойдем к детям? — скорее утвердительно, нежели вопросительно произнесла Элизабет. Пока младшие пятилетний Александр и трехлетний Джеймс развлекались в детской под присмотром няни, старшие дети практиковали свои навыки игры на пианино. Девятилетний Филипп был самым способным учеником Элайзы, поэтому сейчас он с легкостью читал с листа какую-то незамысловатую пьеску, умудряясь при этом говорить с сестрой. -Я не понимаю, как у тебя все так просто получается? — с долей восхищения спросила Анжелика. -А вот вырастешь, как я, тогда тоже все получаться будет, — весело усмехнувшись сказал Филипп, хотя сам был лишь двумя годами старше сестры. Немым наблюдателем этого легкого и непринужденного диалога была Фанни. Нет, она не вступала в разговор не потому, что ее не принимали в компанию, вовсе нет. Просто девочка в последнее время стала чувствовать себя обиженной на весь свет. В силу своей обиды она перестала употреблять слова «папа» и «мама» в адрес Александра и Элизабет, заменив такое родное обращение на холодное «мистер Гамильтон» и «миссис Гамильтон». Сейчас же она была слишком горда, чтобы заговорить с Филиппом и Анжеликой. Как только прозвучали последние такты, сыгранные Филиппом, Фанни очнулась. -Ну все, теперь я попробую, — решительно произнесла она. -Но сейчас же моя очередь. Ты уже играла до Филиппа, — надув очаровательные губки возразила Анжелика, усаживаясь за инструмент. В следующую секунду случилось нечто невообразимое. Антилл крайне вывела из себя сложившаяся ситуация и известная только ей одной вселенская несправедливость мира. В одно мгновение оказавшись рядом с Анжеликой, девочка изо всех своих сил толкнула ее. В следующую секунду Анжелика, громко вскрикнув, оказалась на полу. Все закончилось разбитым носом и громким приступом плача, который вырвался из груди Энджи против ее собственной воли. Филипп, отвлекшийся на мгновение, сейчас стоял в каком-то полном недоумении. На плач тут же явились родители. -Бога ради, что здесь происходит?! — взволнованно воскликнула Элизабет, бросившись к дочери. -Милая, что случилось? — испуганно продолжала спрашивать она у дочери, пытаясь убрать руки, которыми девочка так упорно закрывала лицо. В ответ Элайза не получила ничего кроме плача, от которого Анжелика уже начинала икать. -Филипп толкнул ее! — неожиданно раздался голос Фанни. Неизвестно, что было причиной столь странных обвинений: отчаяние, или же полное отсутствие логики. Скорее всего первое. Девочка прекрасно понимала, что когда Анжелика придет в себя и успокоится, правда всплывет наружу, но пока Антилл стала активно защищать себя. Александр, до этого торопливо отдававший приказания служанке, услышав голос Фанни, совсем позабыл о докторе, которого он немедленно требовал привести в дом. Гамильтон, повернувшись к сыну, смотрел на него полным негодования и изумления взглядом. Элайза, пытаясь остановить кровь, которая, казалось, нескончаемым потоком струилась из носа Анжелики, также обратила свое внимание на сына. Филипп сам был шокирован услышанным, -Я не…не…-начал было мальчик, но тут же раздалась возмущенная речь отца: -Филипп Гамильтон! Это самое подлое и низкое, что ты когда-либо делал! Воспользовавшись всеобщим замешательством, под непрекращающийся плач Анжелики и гневные восклицания старших, Фанни ретировалась в детскую, откровенно говоря, не понимая, что ей делать дальше. Однако, ее ухода, кажется, никто не заметил. Александр и Элизабет были настолько шокированы поступком сына, что даже не сообразили усомниться в достоверности слов Антилл. -Но я не делал этого! — взволнованно отрицал Филипп, начиная приходить в себя. -То, что ты врешь, делает этот поступок еще более гадким, — теряя остатки терпения возразил Александр. Его Филипп, его драгоценный Филипп, его гордость, его радость, главная опора… Филипп, на которого всегда можно положиться… Этот замечательный мальчик…и такая подлость. Кажется, родители испытали нечто большее, чем просто сокрушительное разочарование. -Я бы никогда не обидел Анжелику… И даже Фанни я бы никогда не толкнул, — отчеканивая каждое слово с долей злости произнес мальчик. -Филипп…- начала было Элайза, но не успела закончить своего предложения, так как оказалась прерванной сыном: -Мама, я не вру, и никогда не буду врать ни тебе, ни папе, — эти слова прозвучали с такой уверенностью и решительностью, что сомнений больше не осталось — Филипп говорит правду. Эту беседу остановил визит врача, и вскоре нос Анжелики был более менее приведен в порядок. Успокоившись и, кажется, уже выплакав все слезы, девочка лишь подтвердила слова брата. -Честно говоря, я не ожидал от Фанни такого, — вздохнув произнес Гамильтон, когда все волнения сегодняшнего дня утихли, и он остался наедине с женой. -Это было подло с ее стороны, но…она еще совсем ребенок, мы должны уметь прощать, -негромко отозвалась Элизабет. -Бетси, а тебе не кажется, что ты ее оправдываешь? И оправдываешь уже не в первый раз. Ты как будто постоянно испытываешь чувство вины перед ней. Только я не понимаю, в чем же ты провинилась? , — внимательно посмотрев на Элайзу спросил Гамильтон. -Просто…просто понимаешь, несмотря на то, что мы одинаково относимся ко всем детям, мне все равно кажется, что Фанни не чувствует себя родной. -Бетси, она прекрасно знает, что мы — не ее родители. Прекрасно знает, что мы переживаем из-за этого. Прекрасно знает, что ты многое готова простить, лишь бы она не чувствовала себя «как-то не так». Ты не заметила, что ей дозволено несколько больше, чем другим детям в этом доме? Ты не заметила, что она начинает пользоваться этим преимуществом? — изогнув бровь в вопросе произнес Александр. -Ох, мистер Гамильтон, как с вами тяжело. Даже в ребенке вы видите хитрость и коварство, — вздохнув ответила Элизабет. -Но не в каждом. Сегодня я был несколько удивлен Филиппом. Он говорил так уверенно и решительно, и…-начал было Гамильтон, но Элайза закончила предложение за него: -И, кажется, наш мальчик уже совсем взрослый. Еще несколько минут супруги наслаждались тишиной, умиротворением и объятиями друг друга. -Александр, а давай уедем в отпуск? Только ты, я и дети… Родители давно зовут нас погостить и, кажется, даже Пегги обещала приехать, — решив нарушить молчание произнесла Элизабет. Мысль об отдыхе давно не давала ей покоя, будоража ее разум приятными образами гостеприимного поместья в Олбани. -Ох, Бетси, я не могу, правда, — вздохнув отозвался Гамильтон. -Александр, сделай перерыв. Конгресс, твои бумажки и реформы никуда не денутся, — настаивала Элайза. Александр вновь тяжело вздохнул. Он понимал, что и дети, и жена нуждались в нем и его присутствии. Он понимал, но не мог пускать дела на самотек, не мог позволить Джефферсону и Мэдисону «остаться без его присмотра». -Давай поступим следующим образом: ты с детьми отправишься в Олбани, а я присоединюсь к вам, так скоро, как только расправлюсь со своей работой, хорошо? Элизабет сомневалась, что работа Александра, его дела, его стремления вообще когда-нибудь иссякнут и позволят уйти ему в отпуск, но, тем не менее, женщина согласилась с планом мужа, так как другого варианта просто не было.