Love is love

«Лидер партии федералистов, почтенный отец семейства, Гамильтон, за счет своего министерства содержал любовницу!» — практически эта мысль являлась основной в грязной журналистской статье Каллендера, выпущенной в конце июня 1797 года. Гамильтон был шокирован, прочитав обвинения. Во-первых, он не брал из государственной казны ни цента. Во-вторых, черт побери, об истории с Рейнольдс никто не должен был знать, ведь именно это несколько лет назад обещали ему конгрессмены. Эта дурацкая статья была совсем некстати, хотя, откровенно говоря, вряд ли для подобного вообще когда-нибудь мог бы найтись более менее «подходящий» момент. Александр ужасно переживал о реакции Элизабет на подобный выпад. Нет, он знал и принимал тот факт, что за его предательство и низкий поступок трудно сыскать оправдания, однако не о прощении сейчас были волнения… Элизабет вновь была беременна, и до появления малыша оставалось всего пару месяцев. Гамильтон опасался того, что новости о событиях шестилетней давности могут негативно отразиться как на здоровье ребенка, так и на состоянии Элизабет, последняя беременность которой, стоит отметить, прошла более, чем неудачно. Но женщина, кажется, целиком и полностью отвергала доводы статьи Каллендера, отказываясь верить, как она говорила сама, «негодяям, распускающим грязные сплетни». Никакой слух и никакое чужое слово не смогли сломить веры Элайзы в мужа. Александр требовал, чтобы конгрессмены, которые несколько лет назад отвечали за расследование по его делу, опровергли статью Каллендера. Требования Гамильтона выполнили все… Почти все… Джеймс Монро. Монро — человек, стоявший во главе расследования, проведенного пять лет назад. Человек, знавший всю правду. Человек, чьи слова послужили бы главным опровержением, отказался подтверждать собственные выводы и умозаключения, сделанные ранее. Без мнения Монро слова других конгрессменов были ничем. На первых порах Гамильтон даже было бросил Монро вызов, однако дуэль не состоялась благодаря совершенно неожиданной помощи Аарона Берра, хотя отношения с бывшим другом у Александра были весьма напряженными после того, как Берр занял в сенате место Филиппа Скайлера. Тем временем по всей Америке уже ходили слухи о том, что Гамильтон — казнокрад и неверный муж… Все цели, мечты и надежды Александра в одно мгновение были разрушены. Его ожесточенная борьба, его тернистый путь к славе и успеху, берущий свое начало на далеких Карибских островах, все его достижения и заслуги — все это в одночасье обратилось в прах. Все это, как карточный домик под легким дуновением ветра, стало ничем. Нет, он не мог допустить, чтобы его имя и его наследие были запятнаны несправедливым обвинением в казнокрадстве. Нет, он не позволит этому случиться. Нет! Он расскажет. Он расскажет все. Расскажет все, как было на самом деле. Правда и искренность — это то, что помогало ему на протяжении всей жизни. Это то, что наверняка спасет его и на этот раз. Но Александр позабыл о том, что политика не принимает честности и следования правилам игры… Он позабыл, что торжество справедливости осталось позади, там, далеко, на границе президенства Вашингтона и Адамса… Единственным, что удерживало Гамильтона от чистосердечного признания была Элайза. Его милая Бетси, что по-прежнему не верила никому и ничему кроме мужа… Оправдав себя в глазах общества, он растопчет ее доверие, ее любовь, которые сейчас казались Александру еще большим благом и счастьем, чем когда-либо. Элизабет наотрез отказывалась обсуждать с мужем статью Календера и историю с Рейнольдс. При любой попытке начать беседу именно на эти темы она, ссылаясь на плохое самочувствие и свое положение, уходила от разговора. Неизвестно, чем можно было оправдать такое поведение Элайзы: либо она настолько не верила слухам, что даже не считала их достойными обсуждения, либо…сомнения уже стали закрадываться в сердце женщины, однако она, вопреки всем фактам и законам логики, отчаянно прогоняла их, не желая даже и думать о предательстве. 22 июля 1797 года Гамильтон дописал черновик своего «произведения», которое в последствии получит название Памфлет Рейнольдса. Чтобы оправдать свое имя и рассказать об изменене супружеской, но ни в коем случае не государственной, Александру понадобился почти месяц. Гамильтон вновь опаздывал к ужину. Мужчина торопливо направлялся к дому, а в его руках был крепко сжат стостраничный черновик брошюры с признанием. — Ты опять задержался. Нельзя так переутомлять себя, — с ноткой укора раздался голос Элайзы, как только Александр переступил порог дома. — Элизабет, — начал было мужчина, однако тут же оказался прерванным: -Дети уже поужинали, они все время спрашивали про тебя, — продолжала она. -Элизабет… — вновь попытался Александр, но опять потерпел неудачу. -Мне снова пришлось им сказать, что ты… — не унималась женщина, однако она не успела закончить своей фразы, так как нервы Гамильтона были, что называется, на пределе, и он больше не мог ждать. -Элизабет, прошу тебя, хватит, не делай вид, что все, как обычно. Не делай вид, что ничего не случилось, — негромко произнес Александр, взяв жену за руку. -А разве что-то случилось? Разве от того, что какие-то недостаточно талантливые для политики люди пытаются прорваться к власти посредством грязных слухов, что-то меняется? — отводя взгляд в сторону торопливо произнесла Элизабет. -Присядь, — коротко сказал Гамильтон, и, когда жена выполнила его просьбу, он отдал ей брошюру. — Все, что написано здесь — это правда, — едва слышно добавил он. Элайза непонимающе посмотрела на мужа, и ее взгляд столкнулся с глазами Александра, что сейчас отражали что-то большее, чем самое величайшее раскаяние и самое искреннее сожаление. Женщина заметила это. Сердце, предчувствуя беду, больно сжалось. Строки в торопливом и несуразном танце мелькали одна за другой. Казалось, Элизабет уже не разбирала слов, фраз и предложений. Нет, ей не нужно было читать все… Чтобы понять, что ее мир рушится было достаточно лишь нескольких абзацев… Через некоторое время женщина уже не могла разобрать абсолютно ничего… Слезы послужили надежной защитой от полного выражения и восприятия правды памфлета Рейнольдса. Гамильтон молча наблюдал за женой, не смея приблизиться к ней ни на шаг. Он видел, как с каждой страницей выражение ее лица менялось. Видел, как боль и горечь предательства искажают ее прекрасные и нежные черты. Видел, как слезы, непрерывным потоком стекая по ее щекам, падают на страницы памфлета, пропитывая собой его жестокие строчки. Нет. Элайза не может принять этой правды. Нет, это что-то ужасное, невообразимое. Нет, такого не могло случиться. Она едва находит в себе силы поднять взгляд на мужа. Элизабет видит его: такого родного, такого любимого, бесконечно дорогого ее сердцу человека… Она видит его, того, кто предал ее. Того, кто предал их любовь, их чувства. Одного мгновения и одного единственного взгляда было достаточно для того, чтобы слезы превратились в приступ рыдания. Гамильтон не может видеть ее такой: подавленной, сломленной, разбитой и, кажется, совершенно безутешной. Когда-то давно он поклялся, что его дорогая Элиза всегда будет счастлива. Поклялся, что каждый, кто хотя бы просто попытается огорчить ее, будет долго и болезненно сожалеть об этом… Что-ж, теперь он сам является причиной ее безграничных страданий. Мог ли он когда-нибудь предположить подобное? Нужно признать, все же он получил по заслугам и выполнил свое обещание. Он сожалеет. Бесконечно и болезненно. Он видит, что она, чью боль он чувствует гораздо сильнее, чем свою собственную, страдает. Он знает, что эту боль причинил он сам, лично… Есть ли худшее наказание? -Бетси…- дрожащим голосом произносит Александр, чувствуя, как на его глаза также наворачиваются слезы. Элайза вздрагивает. Только он называл ее «Бетси»…Теперь же ее милое и горячо любимое прозвище кажется ей издевкой. -Нет, — в исступлении говорит она, отчаянно замотав головой и вскакивая со своего места. -Нет, — еще раз успевает произнести Элизабет, прежде чем рыдания вновь втягивают ее в свой омут. Она хочет уйти, но не может сделать и шагу. Ее глаза, переполненные слезами, устремлены лишь на него. Александр сейчас бы многое отдал за то, чтобы Элайза оттолкнула его, посмотрела на него с ненавистью, назвала его подлецом, изменщиком, предателем… Но ее тело лишь сотрясали рыдания, от которых ее дыхание стало прерывистым и шумным, а в глазах, пропитанный сожалением, непониманием и безграничной болью встал один единственный вопрос — «За что?». Она доверила ему свое сердце, свою любовь, свою жизнь… Она любила его так, как никого никогда не сможет и не пожелает полюбить. Она отдала ему всю себя.Всю, без остатка. Она посвятила себя ему… Александр был главным в ее жизни. Он был ее жизнью. Он был ее религией, ее смыслом. Так что же может чувствовать человек, смысл существования которого утерян? Что может чувствовать человек, чья вера рухнула? Что может чувствовать человек, находясь под тяжестью обломков разрушенного мира и собственной жизни? Вряд ли этому можно подобрать словесное описание… Элизабет еще около минуты просто смотрела на мужа. Она не помнила, как добралась до спальни. Не помнила, как заперлась изнутри. Она не знала, что делать. Она беспомощна. Вновь. Решение проблемы приходит совершенно спонтанно и неожиданно: она уедет, да, она заберет детей и уедет в Олбани, к родителям. Уедет. Уедет, чтобы хотя бы попытаться придумать то, что делать дальше… В необычайно спешке она сметает с шкафов и полок свои вещи, желая как можно скорее осуществить задуманное. По неосторожному движению руки, издав негромкий хлопок и рассыпая все свое содержимое, на пол падает увесистая коробка с письмами. Письмами, что Александр отправлял Элайзе… Она сохранила каждое его послание… Письма пропитанные любовью и нежностью были одним из самых главных сокровищ Элизабет. Собрав пожелтевшие от времени листы, женщина невольно прикладывает их груди. Неизвестно для чего, но дрожащими пальцами Элайза разворачивает первый попавшийся конверт и бегло просматривает строки послания. Он клялся ей в любви, говорил слова нежности и утешения, осыпал комплиментами и милыми сравнениями, он обещал ей счастье… Счастье — именно этот запах источали письма. Счастье — именно этот аромат сейчас был особенно невыносим. Затуманенный слезами взгляд Элизабет падает на зажженную свечу, освещающую темное пространство комнаты. Не помня себя, женщина подносит одно из посланий к яркому огоньку пламени, и клятвы любви, постепенно превращаясь в пепел, брошены догорать в стоящий без дела еще со времен зимы камин. В исступлении Элайза бросает в огонь то, что так бережно хранила на протяжении многих лет. Однако, когда дело дошло до самых первых писем, до самых первых и робких признаний, — ее рука дрогнула. Она не смогла. Не смогла уничтожить то, что в юности так волновало ее трепетное, доверчивое и любящее сердце… Она не смогла. Не смогла и ненавидела себя за это. Ненавидела себя за то, что несмотря на все произошедшее, продолжала любить Александра. Она ненавидела себя, но никогда бы не смогла возненавидеть его…