Love is love

Элизабет не стала откладывать и затягивать с отъездом. Она больше не могла находится рядом с Александром. Она больше не могла находится в доме, который видел ее счастливую улыбку, был свидетелем ее безграничной любви и семейного благополучия. Сейчас она испытывала острую необходимость в нахождении рядом с собой кого-то родного и неимоверно близкого. И, как говорится, лучшее лекарство от любви — крепкие объятия дружбы. И именно этой дружбы сейчас не хватало Элайзе. Ах, как ей сейчас хотелось наслаждаться обществом своих сестер. В особенности женщина скучала по Анжелике, с которой не виделась уже около десяти лет. Но Энджи, ее дорогая сестрица, в скором времени должна была вернуться из Англии. Черч вместе с семьей навсегда возвращалась в Америку, и по подсчетам Элизабет это должно было случиться в начале сентября. Александр не стал препятствовать переезду жены и детей. Он прекрасно осознавал свою вину и невозможность продолжения ведения прежнего совместного быта и существования. Мужчина многое был готов отдать за прощение, однако он понимал, что совершил нечто более, чем просто «ужасно», и это самое «прощение» будет стоить Элайзе титанических усилий. В Олбани же жизнь текла своим чередом. Кажется, это место было неподвластно бешенному потоку времени. Размеренный быт и неторопливость будней, как будто усыпляли, заставляли погрузиться в сладкую дрему и отрицать существование холодного и жестокого мира снаружи, за пределами поместья. Скайлеры предпочитали избегать и не поднимать на обсуждение причину, по которой дочь приехала к ним, они просто наслаждались многочисленной и довольно обширной компанией внуков. Дети не особенно понимали, почему им в столь срочном порядке пришлось переехать и почему папа так и не присоединился к ним. И только старшие более менее разбирались в происходящем. Если тринадцатилетняя Анжелика и двенадцатилетняя Фанни имели лишь весьма смутные и размытые предположения и догадки о происходящем, то пятнадцатилетний Филипп в этом вопросе был осведомлен куда лучше сестер. Он знал о слухах, знал о статье Каллендера, знал о нечто чрезвычайно важном и шокирующем, что вскоре официально выйдет в свет из-под пера его отца. Филипп знал о том, что совершил Гамильтон-старший. Филипп понимал, сколько горя и страдания принесло это его матери, но отец продолжал и остается быть его отцом. Молодой человек не мог взять и просто вычеркнуть из своей жизни одного из самых дорогих и важных ему людей. -Филипп, — устало улыбнувшись произнесла женщина, увидев старшего сына, пока Анжелика и Фанни, закрывая крышку пианино и направляясь в сад, негромко сетовали о сложности сыгранных гамм и арпеджио. Молодой человек лишь тепло улыбнулся в ответ. Он бы был рад, сразу и не теряя лишнего времени, спросить об интересующем его вопросе, но опасался, что тем самым доставит матери очередную порцию страданий, поэтому сейчас неловко расспрашивал о ее самочувствии и посторонних вопросах. Когда все стандартные темы для обсуждений были исчерпаны, в комнате повисла тишина, во время которой Филипп отчаянно пытался набраться храбрости и придумать наиболее мягкую и безобидную форму вопроса. -Мама…могу ли я…написать…-начал было юноша, однако не успел закончить этой фразы, так как Элизабет и без того поняла смысл и основную цель данного предложения да и всего диалога в целом. -Да…да, конечно, Филипп, — торопливо и сбивчиво ответила она, интенсивно закивав головой. — Да, ты можешь написать…папе. Вы все можете ему писать. Это даже не обсуждается, — отводя взгляд в сторону в том же поспешном темпе речи продолжила женщина. -Я просто подумал, что… — чувство неловкости вновь целиком и полностью поглотила юношу. Как же все это трудно. Почему, почему ему приходится выбирать? Почему, чтобы просто написать письмо своему отцу, ему приходится причинить столько страданий своей матери? О, что за глупый мир! -Нет-нет, Филипп, все в порядке… Ты уже взрослый и все знаешь… То что происходит между мной и папой…это никак не должно задеть и уязвить вас. Оно не должно коснуться вас, понимаешь? — негромко произнесла Элайза, мысленно умоляя сына, чтоб он действительно понял. -Да. Да, конечно. Спасибо. Прости, что… -Нет-нет, ничего, — отклонив извинения сына сказала женщина. Элизабет не хотела, чтобы сложившаяся ситуация отразилась на детях. Она понимала, что переезд для них являлся большим и серьезным стрессом, однако по-другому было просто невозможно. Несмотря на то, что мысль об измене Александра никак не собиралась выходить из головы и отравляла каждое мгновение жизни Элайзы, женщина не могла назвать Гамильтона плохим отцом. Даже в моменты своей тотальной занятости он старался уделить хотя бы немного времени детям. С Анжеликой он играл в четыре руки и слушал ее с Фанни пение, со старшими сыновьями обсуждал их обучение и всячески помогал им, с младшими просто устраивал шумные и веселые развлечения. Элизабет знала, что Александр любит детей. В этом не было абсолютно никаких сомнений. И сейчас Гамильтон, находясь совершенно один, наверняка, страдает. Элизабет знала, но все еще не могла простить. Однако вскоре положение дел несколько изменилось, и Александр стал получать письма от старшего сына. Филипп писал так часто, как только мог. Иногда младшие делали свои приписки к посланиям старшего брата, иногда порой и вовсе отправляли небольшие, но, очевидно, очень важные записочки. Именно от Филиппа Александр узнал, что 4 августа, менее чем через две недели, после открытия страшной тайны, Элизабет родила сына… Мальчика назвали Уильямом, но Гамильтон так и не посмел навестить свое семейство. Он знал, он чувствовал, что его Бетси, его дорогая Бетси будет не рада этому. Счастье материнства немного притупило боль, доставленную предательством, и только к Элайзе стали постепенно возвращаться душевные силы и равновесие, как к женщине вновь подкрались неприятности и беды… 25 августа 1797 года был официально опубликован памфлет Рейнольдса, однако Элизабет уже не было до этого никакого дела, сейчас ее захватили совсем другие заботы. Мало того, что уход за новорожденным Уильямом требовал чрезвычайно много сил и времени, беспокойств добавила еще и болезнь старшего сына. Вот уже несколько дней Филипп, истязаемый жаром и головными болями, не имел возможности подняться с кровати. Пока Элизабет металась между криками младшего сына и стонами старшего ребенка, в поместье Скайлеров прибыла гостья… Каково же было удивление Элайзы, когда девушка представилась сестрой Фанни. — Очень рада видеть вас, мисс Антилл… Я, наверное, покажусь вам неучтивой и, быть может, даже несколько грубой, поэтому заранее прошу простить меня. Сейчас я крайне занята…Дети отнимают очень много времени… Я не могу беседовать долго, поэтому я сразу хочу спросить о цели вашего визита, — с усталой и вынужденной улыбкой вежливости произнесла Элайза. -О, да, конечно, не стану вас задерживать, — спешно и абсолютно равнодушно ответила девушка. -Я пришла забрать Фанни. — Простите, что? — невольно воскликнула Элизабет, глядя на гостью во все глаза. «Забрать Фанни» — разве это так просто? Разве так просто отобрать у семьи того, кто был ее частью на протяжении многих лет? Разве так просто отнять семью у того, кто был дорог и любим в ней? — Я понимаю, что это все крайне неожиданно, простите за такую внезапность, но… В скором времени я выхожу замуж, поэтому у моей сестры появиться возможность жить со мной, — немного неуверенно начала Антилл. -Миссис Гамильтон, ваше семейство и без того сделало уже очень много для нас. Мы больше не можем злоупотреблять вашей добротой. — Но… Фанни, она уже привыкла к нам… Она получает образование, достойное воспитание, я полагаю…Девочка и дальше может оставаться с нами. Это будет лишь подлинным счастьем и нисколько не затруднит никого из нас, — спешно лепетала все еще шокированная Элайза. Антилл молчала, а Элизабет отчаянно пыталась придумать, как оставить в семье уже своего, уже родного ребенка. -Миссис Гамильтон, я хотела бы забрать Фанни как можно скорее, — вздохнув произнесла девушка, нарушив тишину, царящую в комнате. — Но…но я не понимаю, ведь раньше вы…- начала было Элайза, но оказалась прервана на середине фразы. -Миссис Гамильтон, позвольте и мне быть честной, — резко и отрывисто начала Антилл. -Моя сестра никогда не станет обладательницей богатого приданого, и в будущем, при вступлении в брак, ей придется полагаться исключительно на свою безупречную и безукоризненную репутацию, а в свете последних событий…миссис Гамильтон, при всем моем уважении, прошу прощения, но…она не может больше оставаться в вашей семье. Этот веский и весьма жестокий аргумент, больше похожий на приговор, едва не заставил Элизабет расплакаться. Элайза не могла удерживать Фанни в семье против воли ее сестры. Сборы были недолгими, а расставание неимоверно горьким. — И помни, где бы ты ни была, кем бы ты ни была, — ты всегда будешь частью нашей семьи. Мы всегда будем рады тебе, — на прощание шептала Элайза утопающей в собственных слезах девочке. Только после того, как экипаж с Фанни и ее сестрой пропал из виду, женщина дала волю эмоциям, однако долго лить слезы ей не пришлось… Перепуганная служанка сообщила о том, что состояние Филиппа значительно ухудшилось. Жар лишь постоянно увеличивался, а сам юноша метался в бреду…