Шепотом

С каких, таких пор Грейнджер, ты стала иметь надо мной власть? С каких пор от взгляда на твою задницу в непростительно облегающей юбке, у меня сохнет в горле? Зачем ради всего святого, стук твоих шпилек по паркету доводит меня до скрежета в зубах? Поправляю воротник кипельно-белой рубашки, чуть оттягиваю галстук, ловлю твой взгляд и мысленно швыряю тебя на стол, разрываю к херам пиджак и блузку, вгрызаюсь, впиваюсь в твою грудь, в шею, оставляя метку, самую болезненную. Но вместо этого я должен распинаться перед всем этим сбродом, о прибыли в бизнесе, о графиках и поставщиках. Ты что-то записываешь, думаешь, и кусаешь кончик карандаша. Твою ж мать, Грейнджер! Как можно так, поступать со мной? Одним гребаным карандашом ты заводишь. Стискиваю зубы, и расстегиваю пуговицу. Смотрю на часы, стрелка упорно зависла, остановилась. В горле ком, внизу живота огонь. Если посмотрю в твою сторону, сгорю… Остаток этого чертового совещания проходит в полубреду. А ты, милая Гермиона смеешь задержаться, нетерпеливо стучишь идеальным маникюром по столу, наклоняешь голову и смотришь, как кошка. Сука, Грейнджер. Расстегиваешь пиджак, и о Мерлин, я ненавижу тебя! Простая белая блузка, чертова блузка! До одури прозрачная. Температура в кабинете нарастает, я сжимаю стол, отшвыриваю листы бумаги. Нет, у тебя нет ни одного шанса… — «Красные мундиры наступают, наступают», напевая песенку, я двигаюсь в твоем направлении. Взгляд исподлобья, облизываю губы, и выдаю самую хищную улыбку из всех возможных. Ты прекрасно знаешь весь мой арсенал, ты изучила меня всего, до каждого нервного окончания, до последней родинки на моей спине. Моя улыбка для тебя зеленый свет, ты смотришь и кусаешь губу, глаза широко распахнуты, в них читается вызов. Ты пятишься, все это конечно специально, то все твоя игра, ты упираешься в стеклянную дверь, но я блокирую ее невербальным, накладываю заглушающие чары. Все. Нас не найдут ближайшие сорок минут, час. Нас даже не видно, маскирующие я тоже наложил. Успел. Мы в вакууме, в дымке наэлектризованной до предела. Мерлин, помоги ей. Помоги Грейнджер и мне, не сгореть. Раз. Стискиваю твою талию, ловлю твой выдох, дыхание и всхлип. Этот звук ласкает мой слух, я почти рычу. Два. Не даю опомниться, и заламываю твои руки над головой. Заколка падает с твоей прически и звякает об пол. Восхитительное облако кудрей ложится на твои плечи и на мои руки. Три. Изучаю линию застегнутых пуговиц, чувствую частое дыхание, и с великим наслаждением расстегиваю блузку, обнажая часто вздымающуюся грудь в кружевном лифчике. Четыре, пять… Я зверею, и ты обнажена по пояс, слишком резко, слишком жарко. Твоя юбка задрана, мне сносит крышу от подвязок твоих чулок, от белья и от того, что ты так пошло и так жадно скулишь. Власть. Твоя власть надо мной безгранична, ее нельзя измерить. Но ты не осознаешь это, ты думаешь, что это все я. Я имею привилегии и я, способен вот так подчинять. Пусть так. Пусть. Не отпуская рук, жадно впиваюсь в твои губы, стискиваю грудь, чувствуя напряжение сосков, сильнее и ты не сдерживаешь стон. Громко. Прекрасно. Если я отпущу твои руки, ты растерзаешь меня, ты сметешь остатки моего самообладания подчистую. И я это делаю, отпускаю, даю волю… Мы постепенно разрушаем себя. Медленно, горячо. Когда ты в таком состоянии, ты внезапно вспоминаешь французский и шепчешь мне все эти слова любви. Моя сумасшедшая, захлебываешься во мне, в словах… Трешься, ищешь. Власть. Твоя власть надо мной глубже Марианской впадины, но ты не осознаешь это, потому что плавишься от того, что я вытворяю там, внутри тебя, своими пальцами, плавишься и тянешься вперед, срывая галстук и скидывая мою рубашку. Твои глаза широко распахнуты, и я клянусь, что вижу в них наши души. Звездное небо, преисподнюю, да все, что угодно. Только б это длилось вечно. Твой голос хриплый, словно ты давно молчала и разучилась что-то говорить, бессвязный шепот французского и английского, мольба. И ты уже на столе, прямо на бумагах и в нескольких сантиметрах от чернильницы, одно неверное движение, и мы оба будем в чернилах. В ответ на мое грубое: «Моя», ты шепчешь, что я: «Только твой». Твои умопомрачительные шпильки царапают мои бедра, а идеальный маникюр оставляет следы на моей спине. Вот в чем твоя власть. Я отдаю тебе, все что могу. Ты берешь в замен в сотню раз больше, и в едином ритме мы эту власть разделяем. До искр из глаз, до грязных ругательств, слез и фантастического оргазма. Одного на двоих. Тебе всегда будет мало, ты прекрасно играешь на публику и совсем другая ты в моих руках и я другой под взглядом твоих глаз. С каких, таких пор Грейнджер ты стала иметь надо мной власть? С тех самых, когда я увидел тебя на Святочном балу. Ты распустилась как цветок, ты показала другую себя. Позже в твоей уютной светлой квартирке, мы продолжим, и кованая решетка кровати раскалится от стыда. Кухонный остров запомнит такое, что словами не отписать, мы не сможем выпить кофе, потому, что оно просто выкипит, пока ты позволишь мне, взять тебя прямо на полу, в муке и ванили от запланированного пирога. К черту пирог, ты слаще всех. К черту кофе, горечь расставания с тобой хуже кошмара. К черту костюмы, пиджаки и шпильки. В моей футболке, обнаженная ты богиня. В этом твоя власть. И я не хочу сопротивляться.