Затишье

Даже на опушке леса, который называли Таур-им-Дуинат, было мрачно: слишком уж высокие деревья, многие из которых стояли, одевшись мхом от корней до нижних веток, а друзья из синдар учили Элронда: если дерево замшелое, это значит, оно не хочет ни с кем говорить, так что и пытаться не стоит. Конечно, и в этом лесу попадались поляны, залитые солнцем — наверное, где-то… Они в каждом лесу должны быть. В Нан-татрене были. И Элронд то и дело принимался вспоминать, какими разговорчивыми казались ивы Нан-Татрена, как с ними хотелось играть — и они с братом залезали на самые толстые ветки с помощью мамы. Светлая зелень, узкие листья, мягкие ветви — всё было совсем не таким, как здесь. Этот лес — слишком тёмный, слишком старый, слишком пустой и в то же время полный страшных скрипов, шорохов, стуков. И не было ни мамы, ни кого-то из её друзей, чтобы рассказать о деревьях, чтобы убедить, что все эти стуки и шорохи не страшны… А рядом были только эти воины — чужие, молчаливые. Ни один из них не стал бы мучить Элронда — он чувствовал это. Но и помогать не стал бы, рассказывать о лесе не стал бы, утешать не стал бы. И хуже всех — те двое, что вели воинов за собой. * Элронд не мог спать, когда его везли на лошади — всегда кто-то из воинов, ни разу — один из лордов. На коротких привалах Элронд соглашался немного поесть, но спать там ему никто не давал — все торопились. И оставалось только вспоминать о прозрачном, золотисто-зелёном лесе, в которой мягко шелестел ветер, а если прислушаться — доносились отзвуки печальных песен. — Мне больше Нан-татрен нравится, — не выдержал Элронд на одном из привалов, когда очередной страшный скрип послышался из чащи, так что кони захрапели. Его нынешний охранник — Тильмир, такой же мрачный, как Эрдан, — ничего не сказал. Но, наверное, он и не бывал никогда в Нан-татрене. — Там было лучше, — настойчиво продолжил Элронд. И снова в ответ было молчание. Тильмир высматривал что-то или кого-то — может, своего лорда, может, того, кто сейчас приглядывал за Элросом. При мысли о брате стало ещё хуже — за весь день пути Элронд увидел его только один раз: Элрос ехал с незнакомым воином и, кажется, спал. — У ив ветки ниже, можно залезть, — уже почти сквозь слёзы проговорил Элронд. А когда и на это Тильмир промолчал, а лес снова страшно заскрипел, расплакался. * Проехать вдоль Таур-им-Дуинат было идеей Майтимо — так, сказал он, можно будет запутать погоню, если она есть. Никто этот лес особенно не жалует — или он никого не жалует, правильнее сказать. Так что одна ночь — и выбраться к морю. А одну ночь дети выдержат, так они, точнее он — Майтимо не хотел или не мог обсуждать близнецов — решил. И всё проходило хорошо — дети спали, вели себя тихо, по крайней мере со стороны так казалось, пока на привале он не подошёл ближе к одному из близнецов, тому, что поменьше, чтобы проверить, всё ли в порядке. И тут же оказалось… — Нан… Татрен… солнце… мама! — захлёбываясь слезами, бормотал Элронд. Маглор взглянул на Тильмира — тот растерянно пожал плечами: — Вдруг расплакался, лорд, сам не знаю, почему. Маглор кивнул: — Можешь отдохнуть, Тильмир, я побуду с ним. — Не дожидаясь, пока Тильмир уйдёт, Маглор опустился на траву рядом с ребёнком: — Тебя испугали деревья и скрипы? — Да! — уже в голос разрыдался Элронд и сжался в комок под своим плащом. Маглор краем глаза заметил, как Тильмир, коротко поклонившись, поспешно ушёл. — Хочешь, расскажи мне о Нан-Татрене, — предложил Маглор. Но Элронд сжался ещё сильнее, а рыдания не утихли. Маглор задумчиво открыл свою поясную сумку, вынул чехол с углём, который раньше принадлежал Амроду, и спросил негромко, но так, что Элронд услышал: — А ты умеешь писать? — Н-нет, — всхлипнул Элронд, но судорожно сжиматься перестал. Тогда Маглор вынул из сумки обтёсанный Амродом плоский и широкий белый камень, который служил доской для угля. — Смотри, — сказал он, быстро чертя слева направо затейливые буквы. — Нравится? — Да! — восхищённо выдохнул Элронд, забыв вытереть слёзы с ресниц. — А что это? — Буквы, — ответил Маглор, любуясь особенно удачными завитками, — они складываются в слова. Этот вид письма называют «тэнгвар». — Тэнгвар, — повторил Элронд, заворожённый плавными линиями, изящными штрихами и точками, будто отпечатки особенно тонких птичьих лапок в пыли. — Я научу тебя ему, хочешь? — спросил Маглор и краем плаща стёр надпись. Элронд только ахнуть успел, но потом схватил уголь с колен Маглора — и дотянувшись до камня быстро стал чертить. — У тебя хорошо получается, — Маглор восхищённо улыбнулся Элронду: надпись, хоть и кривая, но точная, снова была на камне. — Тебя точно не учили писать? — Нет, — качнул головой Элронд, глядя на камень, — а что тут написано? — Тогда ты молодец, — пробормотал Маглор, удивляясь всё больше, — я написал: «Моё имя — Кано». — Приветствую тебя, Кано, — торжественно произнёс Элронд, поднимаясь на ноги и прижимая правую руку к сердцу. Видимо, так их с братом учила мать. — Приветствую тебя, Элерондо, — и Маглор в свою очередь поднялся и прижал правую руку к сердцу. И тотчас же он поймал на себе взгляд Майтимо — тот не слышал их разговор, но видел поклоны и, наверняка, недоумевал, хотя по Нэльо сейчас не поймёшь, недоумевает он, сердится или просто скользнул по тебе взглядом.