insomnia

Никто не может мониторить твои мысли. Хорошо это или плохо – вопрос спорный. На твой запрос «как можно себя убить» не выскочит взволнованное «мы можем чем-то помочь?» или список телефонов доверия, потому что эти запросы остаются вне досягаемости для адресной строки браузера и любого другого человека, кроме тебя. Даже твой дотошный фсбшник этого не увидит. Думать можно сколько угодно и о чем угодно. Никто не будет тебя упрекать в отсутствии морали или ее присутствии, но сомнительности. Никто не назовет тебя больным ублюдком и не поведет за ручку к терапевту (или сразу в психушку). Как максимально комфортно пустить себе кровь. Можно ли оправдать убийцу. Уровень боли по шкале от одного до десяти, если попробовать проткнуть кость кухонным ножом. Иногда Джисон боится сам себя. Своих ничем не ограниченных мыслей. Того, к чему они пока не приводят. Сидеть взаперти комнаты он может долго. Пялиться в экран. Настраиваться на работу. Работать, но отправлять больше половины в ярлык корзины без возможности восстановления, потому что операционка пиратская и удаленные файлы пропадают в небытие, потому что откуда деньги на всякое буржуйское лицензионное. Где-то он читал, что все удаленное с компьютера или телефона улетает в даркнет. Может, в таком случае шанс на восстановление и есть. Может, его труды сохранятся на просторах всемирной паутины, пусть и на ее 'темной' стороне. Но для Джисона это слишком оптимистичная мысль сейчас, поэтому он ее не думает. Круги под глазами не растут – становятся глубже морщины под ними, вся кожа лица стремится ниже и ниже, сереет, в ногах все меньше уверенности. Хочется в один момент остановиться и никогда больше не двигаться: не моргать, не печатать. Чувствовать только как сушит глаза и губы. Потом, наверное, он будет чувствовать что-то другое, но первые минут десять уже проверенно только это. И пустота. Такая...пустая. Обычно в разных классных книгах разные классные писатели описывают ее как всепоглощающую, разрушительную, противную и страшную. Джисон не чувствует ничего из этого. Никто его не поглощает, никакого краха вселенной и мира, просто все застыло. Вокруг пусто, внутри пусто. Ни-че-го. Возможно, это страшнее, чем если бы все рассыпалось на кусочки. На десятый день своего заточения в четырёх углах он пишет Чанбину. Пишет какую-то ерунду, делая вид, что ничего не было и никуда он не пропадал, не игнорировал сообщения всю неделю и не удалялся из группового чата с ним и Чаном. Чанбин в ответ тоже делает вид, что ничего не было. Называет только мудаком, но даже не зло, а так, чтобы не раскисал окончательно. Давай приеду, пишет Джисон. Подвиг, которым он сейчас мог бы потягаться с Гераклом. Давай зайду за тобой на работу, поедем вместе, добавляет. Откуда столько решимости? Смотреться в зеркало лишний раз ему не хочется. Он уже делал утром пробное быстрое селфи - и скидывать его он не стал бы даже на закрытку в твиттере. Каждый раз открывая галерею в поисках заветной папки с любимыми тиктоками, он натыкается на свое уставшее и осунувшееся лицо, мысленно себя жалеет, а потом закрывает. Но не удаляет, вдруг и правда в даркнет улетит. Вот уж где не хотелось бы светить своей унылой рожей. Чтобы собраться уходит без малого час. На пороге чужой квартиры Джисона встречает радостная Берри, еще чуть-чуть и хвост превратится в пропеллер. Он стряхивает с ног кроссовки и всучивает пакет с рисовой лапшой в руки Чанбина, который уже тянулся к Джисону для объятий. Пока не надо. Чан понимающе улыбается, но если бы у него был хвост, им с Берри можно было бы устроить соревнование на скорость вращения. Джисон напялил новенькую белую толстовку определенно для того, чтобы теперь упасть задницей на грязный пол коридора и обниматься с собакой. На полу классно и удобно, можно вытянуть ноги, раскидать руки в разные стороны, снова застыть во времени, перебирая пальцами шерсть. Удивительная легкость и пустота в голове. Возможно, стоило бы обеспокоиться этим, но не сейчас. Каждое слово Чана или Чанбина вылетает из памяти с той же скоростью, с которой влетает. Джисон чувствует себя плоским, как лист бумаги. К концу вечера он наверняка даже не вспомнит, о чем они говорили в этой квартире и что делали. Вспомнит только разваренную до состояния каши лапшу, непрожаренные внутри овощи из упаковки и острый имбирь. Чан еще что-то рассказывает про новый проект Чанбина, прямо как гордая мать. Двадцать минут пути домой превращаются в одну бесконечную жизнь, как будто ты обречен вечно ехать туда, где тебя никто не ждет и больше ждать никогда не будет. Как будто вселенная знает, что ты туда не хочешь, и растягивает пространство как может. Старается изо всех сил, бедняжка. Всю эту маленькую вечность Джисон едет в полной уверенности, что не расстанется с унитазом на ближайшие пару часов. В итоге обманывает сам себя. Чанбина, кажется, он сегодня тоже обманул, как и Чана. Но в отличие от него самого, они ему не поверили. Оказывается, на толстовке остались пятна от куриного бульона. Маленькие и ярко-желтые. Есть в этом что-то житейское - испачкать едой белую вещь в первый день носки. Хоть что-то здесь похоже на жизнь.