Мирок

Я шёл домой не видя дороги, и постоянно натыкаясь на лужи. Мои штаны успели насквозь промокнуть, пока я добирался до дома. Наверное, мне следовало бы позвонить отцу и попросить его не волноваться, но я боялся. Мне было страшно прийти домой и увидеть его вне себя от ярости, и готового убить меня. Хотя, отец никогда этого не сделает. Даже не выпорит меня, тем более сейчас, в таком-то возрасте. Всё равно возвращаться не хотелось, но я должен. А вдруг он сделает что-нибудь с собой? Не дай бог я прийду слишком поздно! Я не переживу его смерти, ведь тогда...я останусь совсем один. Он был единственный, кому была интересна моя жизнь. Ведь он растил меня с пеленок, оберегал и защищал от всего, что обрушивалось на меня. Мне невольно вспомнились его рассказы про маленького Германию. Это всегда волновало моё сердце, и мне резко становилось тепло. Я вспомнил, как будучи в начальной школе, возвращался весь в слезах домой и запирался у себя к комнате Падая на пол, я бился головой о стены и кричал что-то нечленораздельное на выдуманном языке. Моя голова была словно шарик, в который накачали слишком много воздуха и он вот-вот взорвётся. Я вырывал свои волосы клоками, кусал руки и впивался зубами в колени. Я все это делал в попытке замолчать, но срывался и начинал рыдать ещё больше. Отец уже долго не мог открыть дверь в мою комнату и с нежных просьб перешёл на откровенные угрозы и требования. Но когда и это не помогло, отец просто с ноги вышиб дверь, забежал ко мне и прижал к своей груди. Я дрожал словно испуганный кролик и всхлипывал, промочив ему пиджак своими слезами. Я помню всё, что он тогда сделал и сказал... Я стремлюсь к роскошной воле, Мчусь к прекрасной стороне, Где в широком чистом поле Хорошо, как в чудном сне. Flashback Забившись в угол, я стал биться затылком о стену, причиняя самому себе и без того ужасную боль. Тело ныло, руки сами тянулись к губам, чтобы заткнуть себя. Я уже ползал на стенам, сдирал пальцами обои, царапал паркет и барабанил по стене, крича, что было сил. Мне казалось, что Люди-тени заняли мой любимый подоконник, они приходили с улиц, толпились за моей дверью, и окружали меня, касаясь моего тела холодными руками. Закричав снова, я прикусил запястье. Челюсть стиснула кожу настолько сильно, что я сам того не заметив, укусил себя до крови. Отпустив руку, я еле-еле смог рассмотреть след от зубов, покрытый кровью и слюной, отдающей блеск от света луны. Загипнотизированный, я почти ничего не видел. Слезы текли по щекам, но я уже затих и просто рассматривал свой укус. Спустя пару секунд, дверь слетела с петель и с хлопком ударилась о стену. Отец крикнул не очень хорошее ругательство на немецком, которое, как правило, предназначалось не мне. - Scheiße! - он подбежал ко мне. Силуэт отца был едва различим, потому я его не узнал. Приняв его за ещё одного обитателя своей комнаты, я начал кричать и кусать его, не позволяя прикасаться ко мне. Паника прекратилась, когда его сильные руки обняли меня, прижав к груди. Тьма в глазах растворилась и я смог увидеть его. Он был напуган не меньше меня, и обнимал так крепко, как только мог. Я прекратил лить слёзы, обняв его в ответ, и глубоко выдохнув, успокоился. - Отец...папа... - говорил я, всхлипывая. Что буря жизни, если розы Твои цветут мне и горят! Что человеческие слёзы Когда румяница закат! End Flashback Он сначала выслушал всё, что я ему сказал, а после выдохнул, и посмотрев на меня, поведал мне о моём детстве. Отец рассказал, как будучи ещё совсем маленьким, я уже в пеленках удивлял его. Я был правда не такой как все. Рос я как обычный ребёнок, вот только способности у меня были необычные. Помимо того, что я любил залипать в стены, я ещё и блистал интеллектом. Но только немного по-другому. Отец ставил передо мной пару пластиковых кубиков, которые выполняли роль перегородки. Но вместо того, чтобы убрать или обойти их, я садился на попу и смотрел на них, как баран на новые ворота. Зато когда поставленная задача была сложнее, чем рассчитывали на мой возраст, я без каких-либо проблем решал её, даже не задумываясь. Но стоило только этим кубикам замаячить на горизонте, как я сразу впадал в ступор. В такие ситуации я обычно хитрожопил. Вместо того, чтобы включить соображалку, я лез на руки к отцу. Даже если он меня не брал, всё равно. Я обнимал его за ноги и он уже не выдерживал, и подняв меня, обнимал в ответ. Прикольно, да? Только это уже больше не работает. Отец рассказал мне, каким загадочным и умным я был. Заговорил я рано, пошёл тоже, но вот от соски всё никак не отучался. Любил я держать её в своих крошечных зубах и пальчиками перебираться всякие интересные штуки. Наверное, каждый хоть раз видел такие перегородки для малышей, чтобы они никуда не уходили и ничего не ломали, так вот, у меня была такая. С виду похожа на не очень высокий заборчик моего роста. Представьте, какого было удивление отца, когда я встал и навалился на этот заборчик, уронив его, и пополз себе восвояси. Ещё я был очень капризный и пугливый. Из-за моих недугов, я часто видел всё самое плохое, и из-за этого плакал. Отцу приходилось не спать ночами, чтобы успокоить чадо. Когда ему это надоедало, он ложился в кровать и клал меня на себя, поглаживая. Я всегда утыкался носом ему в шею, но вот отцу это совсем не нравилось, ведь мои волосы щекотали его гортань, но он никогда не убирал их, потому как боялся разбудить меня. Самая лучшая поза для сна - на боку. Я сплю в одеяле, отец прижимает меня к себе и мы спим. В такие моменты я чувствовал себя в безопасности, и никакие "Люди-тени" меня не трогали. Я объяснял это себе тем, что когда мой разум счастлив или расслаблен, я или ничего не видел, или видел что-то безопасное. Удивительно, что с малых лет я стал запоминать все свои глюки подробно, и уже сейчас находил им объяснения. Помню ещё отец рассказывал, как отпустил меня на коврике поиграть, я сидел себе, никого не трогал, и перед собой увидел отца, и радостный пополз к нему, а он сзади сидел и пытался понять, почему его чадо стену обнимает и пищит "Папа". Вот так я пугал отца, заставляя поверить его в существование потустороннего. Но отец как не верил, так и не верит. Ну мало ли что может видеть дитё трёхлетнее в комбинезоне. В этой бездонной лазури, В сумерках близкой весны Плакали зимние бури, Реяли звёздные сны Да...воспоминание - это хорошо. Сегодня у меня будет ещё одно, правда не самое счастливое. Преодолев дорогу с небольшим болотом, я побежал в сторону дома. Дышать было тяжело и голова сильно болела. По ней словно били барабанными палочками, со всей силой, желая раздробить мой череп. Он бы разошёлся по швам, если бы это было возможно, но то были лишь мои ощущение. Снова симптомы так знакомые мне. Но наплевать, ведь потерпеть пару минут не сложно, а всю жизнь, увы, тяжело.

***

Увидев перед глазами дверь, я остановился, откашливаясь. Маска мешала нормально дышать, но снимать её я не торопился. Как бы сильно я не пытался успокоиться, сердце продолжало бешено колотиться, словно хочет сломать мои ребра. Меня закачало в стороны, я перестал слышать внешний мир, я погрузился в себя и мог слышать, как течёт кровь по моим венам, или как стонет мой желудок. Я присел на корточки, опираясь на стену. Меня может стошнить, и делать стоя это не очень удобно. Я пробовал. Но что странно, рвотный позыв не шёл, несмотря на моё состояние. Это могло означать только одно: я снова вхожу в свой мир. В сердце - надежды нездешние Кто-то навстречу - бегу... Отблески, сумерки вешние, Клики на том берегу. Чтобы меня лучше понимать, представьте, что вы легли спать, закрыли глаза, но заснуть не можете, но и встать тоже. Вы просто продолжаете лежать и ничего не делать. Даже если вам хочется пить, вы не встанете, а продолжите мучаться. Это не летаргический сон, вы вполне можете открыть глаза, но...вам что-то мешает. Тоже самое было и у меня. Чтобы мне было не так тяжело, пришлось сесть на траву и склонить голову к коленям. А голове всё плыло и голову я не поднимал. Потому я никогда не занимаюсь тяжёлыми нагрузками, мне становится плохо и я падаю замертво. Прошла минута, две и все нормализовалось. Грудная клетка плавно поднималась и опускалась, сердце успокоилась и временная глухота прошла. Аккуратно я поднял голову, посмотрев на небо, затянутое тучами. Неужели и сегодня будет дождь? Ну что ж, мне это только на руку. Поднявшись, я отряхнул штаны, и повернув ручку входной двери, я слегка толкнул её, входя внутрь. В нос ударил неприятный запах лекарств и алкоголя. Аромат был такой сильный, что моя маска не справлялась, пропуская через себя всю эту вакханалию. Закрыв за собой дверь, я увидел отца, сидящего за столом с кучей таблеток и склянок, стаканом воды и бутылкой алкоголя, которую он зажимал одной рукой, а второй держался за голову, оперевшись на неё, матерясь на моём родном немецком. - П-пап?... - неуверенно произнёс я, топчась на месте, не решаясь подойти ближе к нему. Услышав мой голос, он подскочил, подойдя ко мне. Лицо его было бледным, глаза красные, а запах отвратный. Он протянул ко мне свои дрожащие руки, прижав к себе так сильно, как только могло позволить его опьянение. - Сынок...дорогой мой, любимый...я же...ты можешь представить, как я за тебя переживал?... - его голос дрожал, он был напуган как я, когда видел тени, только хуже. Таким я его вижу впервые. Его крепкие объятия и слезы на моем плече доказывают, что он очень меня любил, и не умеет пить. На столе я увидел ещё пару бутылок, которых он выпил явно на одном дыхание. - Папа, прости. Я не хотел так тебя напугать. Прости, пожалуйста. Не плачь, слышишь? Пап? - он явно не слышал меня. Фаланги его впились в мои бока, сминая одежду. Он поднял голову, стараясь удерживать на лице спокойствие и безразличие. Одним рывком с меня был грубо снят рюкзак, а за ним и жилет. Отец с обиженным лицом попросил меня разуться и переодеть одежду на домашнюю. Сам же он пошёл убирать свои успокаивающие средства в коробку, которая была перевернута. Видимо, больное сердце дало о себе знать не вовремя, раз он даже не убрал разбившиеся антибиотики в пузырьках. Но это не моё дело. Закатав рукава, я стянул с себя ботинки, и присев на стул в холле, стал вытирать их и гуталином смазывать, чтобы не портились. Закончив, я сложил всё на место, и уже хотел уйти к себе, как меня остановил отец, перегородив путь. - Папа, что-то случилось? - спросил я, глядя, что напряжён, и зачем-то повесил в отверстие для ремня короткий прутик с резиновым кончиков. Бьёт больно, я проверял. Он ничего не ответил, схватив меня за плечи и прижав к стене. Мои лопатки заныли, а ноги подкосились, стоило мне поднять на него глаза. Его глаза вспыхнули, но уже не от слёз, а от явной злости. Дальше он шагнул ближе, прижав бедро мне между ног, сильно надавив. Мне невзначай вспомнилось, что отец, когда я родился, принял меня за девочку, и всегда мне говорил, что ему почему-то думалось, что у него будет дочь. Так вот...в любой момент я могу ею стать! Губы отца впились в мои с неимоверной силой, не позволяя мне глотнуть воздуха прекрасно зная, что мне может быть плохо. Он был зол на меня, очень зол, и жаждал мести. Но я же его сын-любовник, так что не сложно догадаться, что за наказание он мне приготовил. Всеми силами я пытался оттолкнуть, но делал только хуже. Его нога пару раз дёрнулась, не сильно сдавливая мои половые органы лишь для того чтобы я успокоился молча раздвинул перед ним ноги. Я мог сделать это и без дополнительного насилия, но мне страсть как хотелось, чтобы он своим прутиком хоть раз ударил меня. Своими протестами и сопротивлениями я провоцировал его прибегать к жестким мерам наказания. Меня за всю жизнь ни разу не выпороли, а мне этого хотелось! Отец пытался меня успокоить пару раз дав по щеке, но мне мало, я хочу больше, чем это. Тогда я укусил язык отца, с силой пнув его. Он посмотрел на меня как на одного из своих врагов, когда те плевали ему в лицо, несмотря на то, что их лишили уже почти всех конечностей. Миссия выполнена, я вывел его из себя. В гневе он страшен, но меня это заводит. Пальцы его сжались на моем воротнике, и пойти душа, он потащил меня в свои "царские хоромы", не обращая внимания на то, что немного трудно подниматься по лестнице, когда тебя тащат. Пинком меня затолкали в комнату, и повалили на кровать, сев мне на живот. Отец тяжёлый, да и его кнопки на форме впиваются в мою кожу, но мне это нравится. Не ожидая от меня никаких одобрений, он стал кусать меня, но аккуратно, чтобы не дай бог ничего не повредить. Всё же, как бы зол он не был, я его единственный сын, которого он очень любит. Я уже достаточно взрослый, чтобы выдержать его вес, но всё равно тяжело. Отец это замечает, но слезать не торопиться, стараясь как можно больше пометить меня. Я умолял его не тянуть и скорее уже начать. Да, когда я возбуждён я осмелеваю. Отец отпускает меня, но лишь для того, чтобы я снял сталкерские штаны. Я отказывался, потому что хотел, чтобы он сам снял их. Как я и ожидал, он не выдерживает, грубо стаскивая их, расстёгивая ремень. Оставшись в майке, и прикусив губу, ожидая, что будет дальше. Дыхание перехватывает, когда он вытаскивает из кармана свой прутик и велит мне встать на четвереньки. Странная поза для наказания, но не мне выбирать. Я покорно встал на четвереньки, ощутив на копчике сильный удар. Глаза округлились, а из уст вырвался сдавленный стон. Боже...как же мне понравилось...я хочу ещё, и чувствую, отец тоже. Получив ожидаемую реакцию, он хлеснул ещё раз. Резиновая часть со свистом рассекала воздух и ударяясь о мою спину, именно туда целился отец. Я опустился вниз и лег на локти, собирая с уголков глаз слезы. Затем я услышал ещё одно ругательство и грохот. Отец выронил свою плеть, подойдя ближе ко мне. Он никогда с этим не затягивал, входя быстро и глубоко. От нахлынувших ощущений я переставал дышать, проглатывая слюни. - Скажи...ты же это специально? Тебе же нравится, когда тебя бьют? - сказал он, положив ладони на мои ягодицы. - Нравится, папа... - Ты засранец, Германия. Ты такой наглый, но я так тебя люблю. - Я знаю, папа, я знаю... - на диалог я настроен не был, поддаваясь бедрами ему навстречу. Он закатил глаза и что-то пробубнил, двигаясь со мной в унисон. Ощутив, как моё нутро постепенно заполняется, я упал на кровать, слезая с его члена, падая на спину, разведя в сторону ноги. Потянувшись, я схватил одну из его подушек, и прижал к себе, улыбаясь. - Я тебя отдам куда-нибудь, Германия. - фыркнул он, натягивая обратно трусы и брюки. - Никуда ты меня не отдашь. Я слишком дорого тебе обошёлся, папа. И на горох не поставишь, и голодом морить не будешь. - прижавшись лицом к подушке, я смотрел на его задумчивое лицо, которое вещало мне: "Радуйся, пока можешь". Но волноваться мне было не о чем. Папа меня любил, несмотря ни на что. Робко, темно и глубоко Плакали струны мои. Ветер принёс издалёка Звунве песни твои.