лето 1944, Аушвиц
«Лето 1944 года. Меня пожирал зверь, называемый «сомнения». Я не знала, могла ли я доверять этому человеку, ведь мой спаситель был же и моим палачом».из воспоминаний Гермионы Грейсер
Работа в «Канаде» не была ни трудоемкой, ни изнурительной. Обычно чрезмерная загруженность приходилась на два события: когда в лагерь прибывали новые люди и когда они же его навсегда покидали. Последнее, по словам Грезе, было возможно только одним способом — через трубу крематория. Конечно, среди заключенных ходили слухи о свершенных побегах, но цифры были столь незначительны, а истории невероятны, что Гермиона предпочитала не слишком доверять этим россказням, хотя кое-кто все же сумел посеять семя сомнения в ее груди. Гермиона никогда не позиционировала себя как наивную романтичную барышню, а безобидная детская доверчивость, которая стала фундаментом воздушных замков, построенных маленькой мечтательной девочкой, была нещадно разбомбардирована еще во время «Лондонского блица». Именно на руинах родительского дома она и воссоздала себя новую: более сильную, подозрительную, жестокую, с выкрашенными алой помадой губами и новой фамилией в очередном поддельном паспорте. Но сколько бы она себя ни строила и ни организовывала, куда-либо деться от простого человеческого желания поверить в чудо Гермиона, конечно же, не могла. Нет да нет, но жгучая доля сомнения проскальзывала в ее сознании: а вдруг Реддл не обманывает? Вдруг он и в самом деле поможет ей бежать? Впрочем, эту искру, обусловленную исключительно болезненным желанием, а не рассудком, тут же хладнокровно «придушивал» жизненный опыт. Гермиона имела уже дело с нацистами и прекрасно знала, на что те бывают способны. Английские газеты частенько выделяли на вторых страницах одну-две колонки для тех историй, что способны донести информацию скорее через сердце, нежели через голову. Почему-то в сознании Гермионы четче других сохранилась статья о немецких солдатах, что вылавливали на улицах детей цыган и евреев и предлагали им целый кулек с конфетами. «А если отведешь меня к родителям, я и их угощу!». Те, кто постарше, конечно, разгадывали обман и петляли между домов, пока не умирали прямо в переулке от отравленных сладостей, но те, кто помладше, отводили «добрых дяденек» прямо к тем закуткам, в которых прятались их семьи. Вспоминая эти и многие другие ужасы, совершенные подобными Реддлу, а возможно, и им самим, Гермиона приходила к выводу: нет, она доверять ему просто не может. А следовательно, и не станет делать заданного обергруппенфюрером. Поэтому многочисленные встречи с Малфоем-младшим, инициатором которых, конечно же, был только он сам, приводили лишь к неуемному раздражению и самого юноши, и девушки. Гермиона реагировала на ухаживания вяло, говорила невпопад и, как следствие, чувствовала стремительно угасавший к своей персоне интерес. Малфой был не из тех, кого заводит чужая непокорность и неприступность. Он был не завоеватель. Драко Малфой был мальчиком. Избалованным богатым засранцем, умевшим и любившим добиваться от жизни лучшего, только вот под «добиваться» здесь имеется в виду не тяжкий труд, нет. Малфой мог заплатить, окружить сладкими речами, вполне возможно, пригрозить. То есть делать все то, что не будет затратным и не потребует от него самого какого-либо напряжения. И Гермионе определенно не нравился такой типаж людей. Все достоинства Драко — даже нет, не так — весь он, вся его личность умещалась в ладошку. В нем было так мало чего-то яркого, увлекающего, что дай кто-нибудь Гермионе шанс описать этого человека всего десятью словами, она бы справилась на отлично. В таких людях, как он, будь они хоть сто раз милы и прекрасны, было просто не за что зацепиться. И вот здесь, невольно, девушка позволяла себе сравнить Малфоя с другим человеком — с Реддлом. О, у Гермионы не нашлось бы столько слов, чтобы описать этого мужчину. И это было связано вовсе не с тем, что лексикон девушки был скуден. Просто Реддл по-прежнему оставался для нее загадкой. Только Гермиона определялась с одним описанием этого человека, как он совершал что-то такое, что заставляло ее в срочном порядке перестраивать весь его образ в своем представлении. И вся эта путаница и интрига заводили. Не в прямом смысле, скорее, неком научном. Впрочем, личная заинтересованность персоной Реддла никак не влияла на поведение Гермионы, она оставалась все так же равнодушна к Малфою-младшему и его рыцарским потугам.***
— Твой пришел. Тебя прятать? Бланку отчего-то забавляла вся эта ситуация, хоть она и была посвящена в нее крайне поверхностно. Каждый раз, стоило Малфою переступить порог «Канады» или послать за Гермионой доверенного солдата, полячка с непременно серьезным выражением лица отпускала пару язвительных комментариев, за глаза окрестив Драко словом «фретка». Что оно точно означает Бланка не сказала, лишь упомянула, что это какой-то зверек, которого офицер ей напоминает. Решив, что это опять же своеобразный юмор полячки, Гермиона вдаваться в подробности не стала. «Фретка» — так «фретка». Малфой смотрелся в цеху странно, словно дорогую сумочку Chanel выставили на продажу в капустной лавке. Его лоск и ухоженность настолько ярко контрастировали с серостью и убогостью как самого помещения, так и всех присутствующих в нем, что Гермионе непременно хотелось чем-то запачкать этого щеголя. Не уделяя внимания окружающей разрухе, Малфой, осторожно петляя меж рядами столов и станков, подошел к рабочему месту Гермионы, глухо здороваясь с ней и Бланкой, неловким кашлем, как бы намекая последней исчезнуть. Полячка, впрочем, талантливо изобразила непонимание и осталась на месте, продолжая шумно прострачивать шерстяную униформу громоздкой швейной машинкой, выделенной лично ей «администрацией». — Я слышал, вам вчера отменили ужин, — попытался завязать разговор Малфой, удерживая что-то в карманах брюк и почти сразу после сказанного извлекая наружу два небольших круглых яблочка. — Тогда, возможно, это будет кстати. Фрукты, положенные Малфоем на стол, немедленно постарались раскатиться в разные стороны, что отвлекло Гермиону от работы, и она, подхватив яблоки почти у самого края, спрятала одно из них в передник, а другое, к неудовольствию Драко, — отдала Бланке. — Мы не выполнили необходимую за день выработку, поэтому фрау Грезе посчитала нужным нас наказать, — Гермиона не стала говорить Малфою, что она сама лишалась ужина регулярно. — Спасибо за фрукты. — Мне не трудно. Этот их разговор, как и многие предыдущие, зашел в тупик. Юноша не знал, что спросить, девушка не слишком-то хотела отвечать. Уже разворачиваясь, чтобы уйти, Малфой вдруг заметил то, что привлекло его внимание. — Позволь, — он потянулся рукой к ее лицу, и Гермиона лишь в последний момент остановила себя от желания дернуться в сторону. — У тебя ссадина на щеке? Действительно, свежие царапины и уже начинавший наливаться синяк вызывающе красовались на скуле. Гермиона как могла старалась их прикрыть волосами, но нескольких прядей, вытянутых ею из-под платка, видимо, оказалось недостаточно. — Да, боюсь, мне следует быть более внимательной и… — Не болтать лишнего при Грезе, — закончила за Гермиону Бланка, уже не впервые говорившая то, что не следовало бы. — Ирма ударила тебя? Казалось, Малфой искренне возмутился, а Гермиона невероятным усилием сдержала желание удивленно вскинуть брови. Этот мальчик, что… не понимает, где он находится? Что значит простая ссадина, когда рядом, прямо в этом зале, женщины разбирают и подшивают вещи, снятые с уже умерших людей, сожжённых в печах Аушвица? Возмущаясь больше бестактностью Бланки, нежели незрелым поведением Малфоя, Гермиона недовольно фыркнула: — Я сама заслужила, лишнего сказала. — Но это непозволительно! Ты находишься под моей протекцией, и тебя… — …можешь бить только ты сам? — договорила за него Гермиона, тут же встречая в ответ нахмуренное, почти обиженное выражение лица. — Я надеялся, что Вы обо мне лучшего мнения, мисс Браун. Видимо, я ошибался. Хорошего дня. Малфой прикоснулся двумя пальцами к козырьку форменной фуражки и, явно нервничая то ли от злости, то ли смущения, спешно покинул цех. Гермиона не посмотрела ему вслед. Она избавилась от его компании, да еще и пристыдила зарвавшегося мальчишку, неожиданно решившего, что он ее герой. Разве не этого она и добивалась? Бланка, определенно, считала иначе. Женщина зло встряхнула прошитый рукав немецкого кителя и, не удержавшись, от души хлестнула им по спине Гермионы, заставив ту от неожиданности негромко взвизгнуть. — Совсем голова неумная? Он же мальчик, его раз-раз, — Бланка пощелкала пальцами, — и приручить. Ты чего шанс толкать, когда он навстречу шагать? — Ты разве не понимаешь? — Гермиона недовольно потерла занывшее от удара полячки плечо и вновь вернулась к прерванной работе. — Привязать его я бы к себе смогла: он не выглядит слишком искушенным в таких вещах, а заметить очевидное ему мешает непомерное самолюбие. Но зачем мне играть в эти игры, тем более, продиктованные Реддлом? — Зачем ты говорить о нем сейчас? — недоуменно нахмурилась Бланка. — У этот офицер свой путь, у тебя свой. Малуфой тебе помогать, он тебя оберегать, от Грезе и печей защищать, а ты его любить, может, спать. — Обергруппенфюрер кое-что знает обо мне, Бланка, мы ведь были знакомы еще до лагеря, и он поставил мне условие: если я не сделаю то, что он хочет, Реддл расскажет все окружающим. И тогда Малфой не то что не сможет помочь мне, он и не захочет это делать. Если уж что я и понимаю в Реддле, так это то, что в начатой им игре победитель может быть только один, и это он сам. Бланка аккуратно повертела в руках круглые блестящие пуговицы и, отступая друг от друга одинаковое расстояние, разместила их на кителе, закрепляя до поры до времени булавками. — А почему ты не верить, что Реддл помогать? Гермиона считала свои опасения очевидными, поэтому что-либо объяснять было трудно. — Сейчас война, а он нацистский офицер. Что он теряет, обманув меня? Да, я понимаю, что, если окажусь бесполезной и не выполню необходимого — меня ждет смерть. Но если я постараюсь, приложу усилия, разве я в этом случае буду застрахована от того же конца? Разве я могу быть уверена, что этот человек, сжалившись или… да, впрочем, неважно из каких побуждений он решит мне помочь… Это совершенно неважно, потому что он этого не сделает! Поэтому-то я и не хочу ничего предпринимать. Не хочу становиться полезной тому человеку, кто может оказаться моим палачом. — Никто из нас не застрахован, Джен. Ни ты, ни я не знать, как быть потом, но что я точно знать — не попробовать, так и бродить в туман. Гермиона ничего на это не ответила. У Бланки всегда была своя мораль, и поди разбери, в каких местах она была истиной, основанной на опыте, а где — ничем не подкрепленным личным мнением пожилой женщины.***
За полчаса до обеда за Гермионой в цех пришел угрюмый солдат в затертой форме и в приказном порядке велел следовать за ним. Он провел ее до самой «администрации» и, пропустив внутрь, шагнул в сторону винтовой лестницы, по которой девушка уже поднималась несколько дней назад. Место, к которому они шли, располагалось на верхних этажах здания, обставленных лучше нижних, но из-за высоты отапливаемых определенно хуже. Зябкий сквозняк чувствовался здесь даже в середине лета, которое в этом году выдалось на редкость прохладным. На третьем этаже «администрации» расквартировывался офицерский состав Аушвица, и единственные апартаменты, которые Гермиона здесь ранее посещала, были закреплены за Малфоем-младшим. Однако в силу случившегося с утра инцидента Драко не стал бы так скоро посылать за ней. Солдат в заношенном кителе пропетлял по коридорам и остановился где-то в восточном крыле, тут же аккуратно стуча в ближайшую дверь. — Войдите! — послышалось по ту сторону, и, еще не заходя в помещение, Гермиона безошибочно опознала владельца этих комнат. Том Реддл что-то быстро записывал, шумно чиркая перьевой ручкой в блокноте. Мужчина выглядел напряженным, отчего Гермиона сделала вывод, что он не просто пишет черновое письмо или что-то в этом роде. Скорее всего, Реддла посетила какая-то юркая мысль, которую требовалось немедленно отразить на бумаге, иначе она могла просто ускользнуть из сознания. Это чувство девушке было хорошо знакомо, и, понимая, как важно не упустить момент, она полушепотом попросила солдата выйти. Тот сначала недоверчиво мотнул головой и нахмурился, не желая исполнять наказанного Гермионой, но спустя мгновение передумал и, покинув комнату, оставил офицера и заключенную наедине. Кабинет, являвший собой изначально помещение скудное и несколько обшарпанное, видимо, был на скорую руку оборудован местной «администрацией» под личные апартаменты Реддла. Пожелтевшие, местами отклеившиеся обои и покосившиеся щербатые подоконники резко выделялись на фоне мебели особо дорогой и даже громоздкой: книжного шкафа под самый потолок, огромных напольных часов с меланхоличным маятником, монументальной застекленной горки и широкого секретера, за которым сейчас и восседал хозяин комнаты. — Как продвигается ваше общение? Перевернув страницу, мужчина продолжил писать. — Боюсь, мистера Малфоя совершенно не интересует моя персона, — сообразив, о чем речь, ответила Гермиона. — Он увлечен мною не больше, чем любой другой девушкой в лагере. Вполне возможно, что мне все еще уделяется некое внимание лишь оттого, что я знакома с Вами и мистером Краучем. Я для Малфоя — всего лишь всплеск ностальгии по Англии и возможный источник дружбы. Предоставленная информация вызвала у Реддла смешок. — В соответствии с твоими словами создается ощущение, что сынок Люциуса — амебное асексуальное существо, пассивно рассчитывающее на… как ты там сказала? «Источник дружбы»? Малфой, конечно, не производит впечатление гения, но столь жалко даже я бы его описать не смог. — Я и в самом деле стараюсь. — Значит, плохо стараешься! — мужчина повысил голос и тут же рассерженно зашипел, допустив ошибку в тексте. — Никто и не рассчитывает, что ты вторая Марлен Дитрих, однако, с учетом твоей биографии, ты бы могла приложить и больше усилий. Не заблуждайся, я дал это задание тебе не из-за искреннего расположения, а просто из уверенности, что ты справишься быстрее и качественнее других вариантов, поскольку я с тобой уже имел дело. Однако, ничто не мешает мне перепоручить это любой другой смазливой девице, которая, будь уверена, с радостью ухватится за предоставленный шанс. Я доступно объяснил? Реддл впервые за все время нахождения в комнате Гермионы поднял на нее глаза, и девушка спешно кивнула, обозначая, что все поняла. От этого движения головой несколько прядей, торчащих из-под платка, взметнулись, открывая вид на крупную ссадину на щеке. Видя, что покраснение привлекло внимание Реддла, Гермиона спешно поправила волосы. Мужчина тяжело вздохнул. — Сомневаюсь, что ты упала. Либо другим девушкам не понравился интерес, проявляемый к тебе Малфоем, либо ты в очередной раз довела фрау Грезе. В любом случае на второй полке шкафа должны храниться перекись, пластырь и прочее. Ножницы на столе. Ссадина была неглубокой, да и не то чтобы она болела, но Гермиона предпочла послушаться. Поскольку зеркала в кабинете не обнаружилось, девушка обработала царапины и приклеила пластырь скорее по ощущениям, параллельно размышляя, нужна ли она еще здесь или ей уже можно идти. Обед скоро закончится, и ей лучше к тому времени быть на работах… Но вместо этого, тщательно разглаживая пальцами липкие края пластыря, Гермиона спросила о том, что хоть и не относилось к теме, ее все же интересовало. — Почему «Джейн Браун»? Это имя какой-то реальной девушки? Реддл на мгновение отвлекся. — Нет, оно пришло мне в голову случайно. Хотя фамилия Браун и связана с одной особой, и мне даже жаль, что ты неспособна оценить иронию, в целом выбор прозвища спонтанен. Особенно имя. «Джейн». Сказать по правде, я просто забыл, как тебя зовут и назвал самое популярное английское имя. — Я Гермиона Грейнджер. — Точнее Грейсер, я вспомнил. Кстати, мне здесь вместе с почтой пришло забавное чтиво, тебя должно развлечь, — и Реддл, порывшись в одном из отделений секретера, выудил наружу тоненькую пропагандистскую брошюру с кричащим заголовком. Книжица, на проверку оказавшаяся перепечатанной и изданной отдельно статьей антисемитского журнала «Штюрмер», содержала в себе всего лишь пять страниц, снабженных цветастым текстом и карикатурами. — «С еврейского лица на нас смотрит сам дьявол»? — Гермиона бегло пробежалась глазами по тексту, вызывавшему у нее скорее смех, нежели раздражение, которое она обычно испытывала, встречая подобное. — Очередное творчество Юлиуса Штрейхера? — Конечно. У этого человека неуемная фантазия. По тону мужчины было непонятно, восхищает это его или он насмехается над редактором брошюры, но Гермиона, справедливо рассудив, решила, что Реддл, будучи нацистом, никак не может иронизировать по поводу антисемитской литературы. Сколько бы абсурдна последняя ни была. В статье, к слову, речь шла о том, по каким признакам добропорядочный гражданин Третьего Рейха может на глаз определить юдэ. К примеру, в брошюре говорилось, что евреев от других наций отличают большие торчащие уши, тяжелые веки, темные курчавые волосы и, конечно, нос, напоминающий формой цифру «6». — Как ты думаешь, на основе этой литературы действительно можно вычислить еврея в толпе? — Только если заранее знать, что он еврей. Из всех перечисленных признаков я обладаю разве что необходимой структурой волос, но, стоит заметить, Ваши волосы тоже вьются. Сказанное отчего-то рассмешило Реддла, заставив его фыркнуть. — Стало быть, старина Штрейхер копает не в том месте, и евреи среди нас... В дверь постучали, прерывая разговор, и Гермиона не успела спросить, что мужчина имеет в виду. Солдат, не входя в кабинет, сообщил, что прибыл Адольф Мюллер. Чисто интуитивно Гермиона почувствовала, что ей здесь быть не следует. — Он должен меня видеть? — спросила она полушепотом. — Нежелательно, — подтвердил ее измышления Реддл и кивнул в сторону. — За той дверью спальня. Посиди там тихо. Не мешкая, Гермиона скрылась за указанной дверью, аккуратно прикрыв ее, чтобы та не скрипела из-за юрких сквозняков. Мюллер заговорил с порога, и его тон показался девушке одновременно и занудным, каким-то лекторским, и чрезмерно повелительным, словно Адольф отчитывал Реддла за что-то. Впрочем, тема разговора не слишком привлекла внимание Гермионы, и она быстро увлеклась другим, а именно обстановкой комнаты, в которой находилась. Если к обустройству кабинета «администрация» и приложила какие-то усилия, то спальни эти декораторские потуги явно не коснулись. В комнате было свежо, серо и пусто. Хотя, возможно, подобное обустройство спальни было решением самого Реддла. Гермиона прошлась до окна, распахнутого настежь и впускавшего в комнату холодный полуденный воздух; и осмотрела помещение с этого ракурса, отмечая, что спальню можно было бы даже посчитать нежилой, не будь через спинку кресла перекинут офицерский китель, а на прикроватном столике не лежали бы какие-то бумаги. В целом все здесь соответствовало самому Реддлу. В комнатах Малфоя внутреннее убранство разительно отличалось. Для апартаментов Драко была характерна дорогая, даже вычурная мебель, и большая обжитость, заключавшаяся в огромном количестве безделушек и цветочных горшков, расставленных тут и там. Даже ковер имелся. Тут же все было на редкость аскетично, и Гермиона предположила, что комнаты Реддла выглядят так скудно не только здесь, в лагере, но и там, где… где бы он ни жил. На самом деле, если задуматься, девушка знала об этом человеке ужасно мало, в то время как он однажды уже держал в руках всю историю ее жизни, умещенную в одну тонкую папку. Покинув в сорок третьем Мюнхен на грузовом поезде и седьмыми дорогами добравшись до штаб-квартиры в Лондоне, Гермиона попыталась собрать досье на Реддла, даже подключила к этому Гарри, но тщетно. Проследить карьерный рост этого человека с начала 30-х было возможным, вся же предыдущая биография нынешнего обергруппенфюрера оказалась тайной за семью печатями. Не помог даже архив на Гриммо, 12, являвшийся самым большим из тех, которыми обладала британская разведка. Поэтому о том, владел ли Реддл каким-то постоянным жильем, где бы то ни было, Гермиона не имела ни малейшего представления. А спустя минуту раздумий девушка пришла к выводу: возможно, мужчине это и не нужно, не нужен дом. Мысль была странная, ведь кому, скажете Вы, не нужно собственное жилье, но в этой спальне, выделенной обергруппенфюреру «администрацией», не было даже гардероба, а всю имевшуюся у Реддла одежду тот носил прямо на себе, имея, возможно, в закромах еще один запасной комплект. К тому же, стремительная карьера этого человека вряд ли предполагала полноценную личную жизнь. Гермиона понимала, что ради достижения такого звания в СС, будучи англичанином, Реддлу пришлось сильно потрудиться, ведь одной харизмы тут явно недостаточно. Разъезды, участие в операциях, возможно, боевые заслуги. Надо было быть невероятно усердным человеком, чтобы попасть в элиту Третьего рейха и задержаться там надолго. Размышляя на эту тему, Гермиона бесцельно ходила по полупустой комнате, нигде не задерживаясь, пока не приблизилась к прикроватному столику. Бумаги, лежавшие на нем, на деле оказались уже вскрытыми письмами, адресатом которых значился вовсе не Томас Реддл, а некий «Лорд Волдеморт», о котором девушка никогда не слышала. Гарри и другие ребята часто перехватывали вражеские шифровки, но чтобы корреспонденцию, и в таких объемах… Писем было не меньше пяти, и Гермионе даже стало жаль этого «Волдеморта», ни то англичанина, ни то француза, почта которого была похищена Реддлом. Но посмотреть, чем же эти письма были важны обергруппенфюреру, девушка не успела, отвлекшись на голоса в соседней комнате. Мюллер явно повысил тон. Приблизившись к двери, Гермиона прислушалась к разговору. — …Вы, кажется, забываете, с кем говорите, герр Мюллер. Я обергруппенфюрер СС и… — А вот это как раз и странно, мистер Реддл! Чтобы пополнить ряды СС, мне и моей жене потребовалось предоставить подробную выписку из родословной вплоть аж до 1750 года, а Вам, как я погляжу, поверили чуть ли не на слово!.. — Перед вступлением в ряды СС я озаботился вопросом своего происхождения и предоставил всю необходимую информацию в канцелярию, где ее, конечно же, одобрили. Уверяю, остальное Вас совершенно не касается. — Вы родились и выросли в лондонском приюте Вула, где никто ничего не знал о Ваших родителях и, следовательно, о Ваших корнях. Да-да, я наводил справки! А позже — о, я в этом уверен! — Вам, Реддл, не составило никакого труда подкупить пару человек и нарисовать себе новую, чистую родословную. Скажите, Реддл, кого вы спрятали в закромах своей истории, чья кровь течет в Вас и… Раздался глухой удар по столу. — Довольно, герр Мюллер! Вы, видимо, окончательно забыли свое место, ну что ж, я с радостью напомню его Вам. Не подскажите, кто этот мальчик, которого Ваша племянница Хелен с такой радостью взяла под свое покровительство? Да, я тоже наводил справки, и, боюсь, герр Мюллер, прижитый Вашей родственницей сын от еврейского булочника с Фридрихштрассе более серьезное основание для расследования, чем Ваши ничем не подкрепленные домыслы о чистоте моей крови. — Вы не посмеете… — «Закон об охране германской крови и германской чести» говорит обратное, и я, как добропорядочный гражданин Германии, обязан незамедлительно доложить в «Вольфсшанце» о любой, имеющейся у меня информации. Вы свободны, герр Мюллер. — Но Вы… — Я сказал: свободны. Раздался хлопок закрывшейся двери. Мюллер покинул кабинет. Только сейчас Гермиона поняла, что почти не дышит, а ее руки мелко подрагивают. Отчего-то тон разговора напугал ее. Откровенно говоря, несмотря на то, что подслушанное оказалось достаточно интересным, размышлять сейчас на эту тему Гермиона была просто не в силах. История Реддла, как она и предполагала, таила в себе множество тайн, раскрытие которых, как и ящика Пандоры в свое время, не сулило ничего хорошего.