лето 1944, Аушвиц
«Лето 1944 года. За все время существования Аушвица, совершить побег смогло от силы пару сотен заключенных. Смешная цифра по сравнению с общим количеством людей, переступивших в свое время порог лагеря. И знаете, сейчас совершенно не важно, какие мотивы преследовал тогда Реддл, ведь самое главное это то, что я была в числе этих пары сотен».из воспоминаний Гермионы Грейсер
После разговора с Мюллером настроение Реддла оказалось безвозвратно испорченным, и, будучи раздраженным до крайности, мужчина немедленно выставил Гермиону за дверь, не заботясь о том, что Адольф мог еще находиться где-то в коридоре. Впрочем, арийца там не оказалось, и девушка в сопровождении все того же угрюмого солдата покинула здание «администрации», направляясь прямиком на работы. Пропущенный обед давал о себе знать, и Гермиона, выудив из передника принесенное Малфоем яблоко, откусила кусочек от мягкого розоватого брюшка, параллельно высматривая запропастившуюся куда-то Бланку, чье рабочее место, расположенное совсем рядом, пустовало. Но полячки нигде не было. Бланка не обнаружилась ни на работах в «Канаде», ни в бараках. Она не пошла на ужин, не присутствовала на вечерней проверке, и, конечно же, к приходу Гермионы в блок полячки не оказалось на соломенном матраце на втором ярусе кровати. Но если поначалу ее отсутствие можно было объяснить, то после сигнала в десять часов вечера, прокатившегося по лагерю и ознаменовавшего отбой, стало ясно, что что-то случилось. — Извините, — Гермиона немного свесилась с края кровати, обращаясь к женщине, спавшей на нижнем ярусе. — Вы не знаете, где Бланка Возняк? Это пожилая женщина, из Польши, спала вот на той кровати... — Нет. — Хорошо, спасибо. Напряжение нарастало, но думать о худшем было еще слишком рано. Мало ли что могло произойти? Бывало так, что женщин, слывших мастерицами и умевших штопать, вышивать или чинить обувь, надсмотрщики задерживали у себя допоздна для личных нужд. Но все же на душе было неспокойно и, перевернувшись и подтянув к себе ноги, Гермиона, изловчившись, села на кровати, тут же постучав ладонью по железному краю того спального места, что был ярусом выше. — Извините, пожалуйста, но Вы не знаете, где может быть Бланка Возняк, это пожила... — Увели ее, — сонно ответила соседка сверху. — Грезе и увела. Фрау что-то о тебе спрашивала, а Возняк отвечала, потом Грезе взбесилась, двинула ей пару раз, ну полячку и отперли в правый блок... — Это, — Гермиона задохнулась от ужаса, — это крематорий? — Он самый. Все, дай поспать. Женщина заворочалась, устраиваясь удобнее на черствой лежанке, отчего все три яруса кровати заходили ходуном, но девушка этого даже не заметила. Бланку увели в крематорий. Не выдержав, Гермиона всхлипнула и прижала ладонь к губам, глуша рвущиеся рыдания. В лагере умирали каждый день и умирали сотнями, но, как бы ужасно это не звучало, это были незнакомые девушке люди, большинство из которых она даже не знала в лицо, поэтому страх и боль от этих смертей, хоть и преследовали ее, были несколько смазанными. Гермиона была устроена так, что сколько бы она не меняла себя, сколько бы жестокости не привносила в свою натуру, сострадание и забота о других была ей так же свойственна, как и иные естественные потребности, такие как воздух или еда. И, конечно же, Гермиона переживала за каждую жизнь, поглощенную огнем и газом Аушвица. Но Бланка была не далеким, малознакомым человеком, она была другом, причем единственным здесь, в этом аду, и девушку затрясло ни сколько от осознания того, что она теперь останется одна, сколько от мысли, что человек, который стал ей так дорог, умрет. Как это обычно и бывает, мы начинаем осознавать чью-то нужность и значимость только в момент потери. Гермиона вновь всхлипнула и провела ладонями по лицу, размазывая слезы по щекам. Хоть Бланку и увели в правый блок, был шанс, пусть незначительный, что она все еще жива. Иногда людей, направленных на сожжение, скапливалось так много, что их сгоняли в отдельный барак, ближайший к крематорию, и оставляли на некоторое время дожидаться своей участи. Многие не выдерживали жуткого ожидания кончины и резали себе вены, а если не было острых предметов — перегрызали. И все же сколь бы призрачной не была возможность на спасение Бланки, стоило подождать утра. Ночь для Гермионы оказалась настоящим испытанием. Девушка постоянно ворочалась, ежечасно просыпалась в холодном поту и обнаруживала лицо мокрым от слез. Но долгожданное утро явило ей то, что было скрыто ночью. Гермиона не знала, куда ей идти и что делать. С чего она вообще взяла, что способна что-то решить или узнать? Кому здесь, в Аушвице, наполненном смертниками под завязку, вообще они с Бланкой нужны? И все же у Гермионы была некая надежда. С трудом вытерпев утреннее построение и завтрак, девушка, стоило ей лишь переступить порог «Канады», ринулась к ближайшему солдату, присматривающему за работой в цеху. — Мистер Малфой хотел меня видеть. Вы можете меня отвести? Мужчина окинул девушку презрительным взглядом. — Пошла отсюда. Работы мало? Солдат выглядел невыспавшимся и раздраженным, а его огромные ручищи, которыми он сжимал «гуму», не оставляли окружающим ни малейшего сомнения, что этот человек легко способен кого угодно избить до полусмерти. Стоило отвернуться и уйти, вернуться к рабочему столу и доделать то, что она вчера не успела, стоило... К черту! Стоило ли бояться сейчас ударов и наказания, когда на чаше весов жизнь человека? Имело ли смысл хоть чего-то бояться на этом свете, когда есть шанс спасти того, кто дорог? Вскинув голову, Гермиона процедила: — Прошу прощения, ефрейтор, но Вы, видимо, меня не поняли. Мистер Малфой требовал меня к себе немедленно. Вы не в состоянии выполнить приказ? — Ты совсем, дрянь, распоясалась? Ну-ка... — Франц! — взбесившегося солдата в последний момент остановил другой, чином ниже, и успокаивающе похлопал надсмотрщика по плечу. — За этой девицей и правда английский офицер посылал пару раз. Я ее сам отведу к нему. Тот, чье имя было Франц, неприязненно поморщился и, сплюнув Гермионе под ноги, прошел мимо, таким образом, видимо, дав молчаливое добро. — Пошли, — оставшийся с девушкой солдат поманил ее за собой. — Вообще, мне мистер Малфой насчет тебя никаких указаний не давал. Он точно ждет тебя? — Да, — Гермиона кивнула не раздумывая. — Мы виделись вчера, и он просил найти его сегодня как можно раньше. — Хорошо. Солдат довел Гермиону до самой двери в комнату Малфоя и, про себя решив, что вызывать девицу спозаранку могут лишь для определенных нужд, понимающе усмехнулся, сообщив, что подождет на первом этаже. Оставшись одна, Гермиона постучала, а когда на стук никто не отозвался, повторила еще раз, уже настойчивее, но ответом ей вновь была тишина. Испугавшись, что внутри никого нет и она шла сюда зря, девушка в панике забарабанила в дверь так сильно, как только смогла. Спустя несколько долгих пугающих минут замок щелкнул, и в просвете показалась светлая голова младшего представителя семьи Малфоев. Сонный, закутанный в одетый наизнанку халат, Драко не сразу сообразил, кто перед ним стоит, а когда разглядел лицо посетительницы, кинулся спешно расчесывать пальцами сбившиеся тонкие пряди белесых волос. — Ох, мисс Браун, я не ожидал Вас здесь увидеть, — и спохватившись, — у Вас что-то случилось? — Драко, — испуг в голосе Гермионы был подлинным, а вот над выражением лица ей пришлось поработать, придавая ему вместо животного страха и боли некую томность и красивую женскую печаль, пронизанную раболепием перед мужчиной, в чьих руках было сейчас так много. — Мне, право, так неловко... Гермиона прижала руки к груди и распахнула влажные, полные надежды глаза, прекрасно понимая, как подобная картина действует на мужчин. Драко заволновался. — Мисс Браун, да не стойте Вы на пороге, проходите, да, вот сюда, присаживайтесь... Может, воды? Да, точно, одну минуту, сейчас-сейчас... вот, пейте, дорогая, пейте... Малфой был из того числа людей, которых легко можно было отвратить истинным проявлением боли. Как бы этот мальчик перенес вид стонущей окровавленной женщины, освободившейся от бремени под свист снарядов во время «Лондонского блица»? Или как бы он отреагировал на изнеможённый крик матери, что бьется в неконтролируемой конвульсии от потери ребенка? Наверное, в первые мгновения Драко бы испугался, а потом, чувствуя неправильность происходящего, он все же испытал бы отвращение к этой женщине, выражавшей боль просто и без прикрас. Такие лощеные люди как Малфой, не испытавшие за всю свою жизнь подлинных страданий, благодушно воспринимали лишь то проявление боли, которое выглядело красиво. И, играя на этом, Гермиона тоненько всхлипнула, рассеянно шевеля хорошенькими губками. — Моя сердечная подруга, Бланка, она... о Боже, Драко, ее вчера днем увели в правый блок, где располагаются камеры крематория. Я совершенно измучена, я не знаю, к кому обратиться и... Гермиона вновь всхлипнула, без удивления отмечая на своих щеках влагу. Хоть девушка сейчас и проявляла несвойственную ей манеру поведения, заимствованную у одной старой знакомой, нынешней ее однофамилицы, Лаванды Браун, внутри она и правда представляла собой комок боли и переживаний. — Ох, mon cher, — взгляд Драко заметался, — я не уверен, что способен Вам помочь... Мое влияние здесь не слишком велико, я, как Вы знаете, англичанин, и если на смерти Вашей подруги будет настаивать другой офицер, мое слово не будет значить ровным счетом ничего! Да и в целом, мне следует зарекомендовать себя с... несколько другой стороны. Простите, дорогая мисс Браун, но я не в силах Вам помочь. Будь на месте этой Бланки Вы, не приведи Господь, я бы, конечно, походатайствовал, но в данной ситуации — нет. Нет, мисс Браун, простите, но нет. Мне очень жаль. Малфой попробовал как-то сгладить свои слова, добавить что-то утешительное, но Гермиона его уже не слушала. Она не стоила его стараний, вот что значил весь этот ворох слов. Гермиона была для него никем, лишь забавой, иначе Малфой, как и любой мужчина, сделал бы невозможное ради полюбившейся женщины. Находиться в этих комнатах не имело смысла. Не желая пресмыкаться и умолять этого человека, Гермиона натянуто улыбнулась и, уверив, что все в порядке и она понимает, спешно покинула чужие апартаменты. Витиеватый коридор, лабиринтом раскинувшийся на всем третьем этаже «администрации», был холодным и совершенно пустым. Интересно, на том свете так же? Холодно и пусто? Или еще хуже? Уже подходя к лестничному пролету, Гермиона, путаясь в мыслях, ухватилась за одну, самую тягучую и опасную. Разве Малфой был единственным, к кому она могла обратиться? И еще не успев полностью сформировать в голове ответ на этот вопрос, она побежала обратно так быстро, как смогла, петляя, сбиваясь в дыхании, а после нервно стуча в нужную дверь. Если Малфой не может ей помочь — она обратится к тому, кто может. В личном кабинете обергруппенфюрера все было так же, как и вчера днем: свежий воздух, меланхоличный маятник и занятый хозяином комнаты секретер. Реддл, не в пример Малфою, вставал явно раньше, а утро проводил продуктивнее. Об этом свидетельствовала стопка писем, высившаяся перед мужчиной, и сложенные по правую руку новенькие конверты, нетерпеливо ждущие собственной упаковки. — Видимо, у тебя что-то срочное. Я слушаю. Мужчина вновь не обращал на нее никакого внимания, проявляя заинтересованность лишь к собственной работе. Если Реддл и удивился ее приходу, то внешне на нем это никак не сказалось. Каким-то внутренним, чисто женским чутьем Гермиона понимала, что с этим человеком та манера поведения, которую она использовала с Малфоем, точно не сработает. Но что тогда? Реддл явно был склонен к различным махинациям и интригам, а таких людей, искушенных во лжи, всегда подкупает только одно — правда. — Женщина, с которой я была близка, отправлена в камеры крематория. Я прекрасно понимаю, что у меня нет ни оснований, ни какого бы то ни было права просить у Вас помощи, но я все же это сделаю, — Гермиона чувствовала, что просто слов недостаточно, что следует сделать что-то такое, что сможет повлиять на мужчину сильнее устной просьбы. Отдавая себе отчет в происходящем и не испытывая в тот момент стыда или неприязни от того, что она делает, девушка опустилась на колени. Боковым зрением отмечая это движение, Реддл поднял взгляд от собственных бумаг, встречая перед собой покорную, умоляющую его девушку в робе заключенной Аушвица — не униженную, но просящую. Его темный взгляд вспыхнул, и Гермиона поняла, что сделала верный выбор, поставив на властолюбие и характерную для этого мужчины жажду превосходства. — Я прошу Вас помочь ей. Пожалуйста. Реддл откидывается на спинку стула, а потом и вовсе встает, медленно, по-кошачьи проходясь вдоль комнаты, и Гермиона предполагает, что мужчина просто не мог отказать себе в удовольствии вблизи рассмотреть ее, стоящую на коленях и молящую его о помощи, словно он был каким-то божеством. Все же такие яркие и амбициозные личности точно так же, как и те другие — незначительные и даже жалкие — падки на лесть и склонны к честолюбию. — Я больше недели назад дал тебе задание, с которым ты справляешься из рук вон плохо. Скажи, зачем мне помогать тому, кто бесполезен? — Я стану полезна! — Гермиона воскликнула это так чисто и уверенно, как и любой просящий, готовый в момент мольбы пообещать сделать все что угодно, ради свершения необходимого. — Мистер Реддл, будучи откровенной, получив Ваше задание, я не захотела принимать участие в данной афере. В первую очередь из-за того, что я боялась, что, добившись нужного результата, окажусь ненужной, и Вы от меня избавитесь как от лишнего свидетеля произошедшего. Я посчитала неверным помогать тому, кому я не доверяю. Но сейчас я сделаю все, я сделаю невозможное, но Вы будете мною довольны, я Вам обещаю, я Вас не разочарую, мистер Реддл! — То есть ты ставишь мне условие? А если я не помогу? Если я откажусь что-либо делать ради этой женщины, и она умрет, то вновь прекратишь делать наказанное? Это были не те вопросы, на которые девушка готова была отвечать, но на кону стояли живые, отдающие зеленцой глаза Бланки, и промолчать, растерявшись, Гермиона просто не имела права. — Даже самое крепкое и плодовитое дерево, в конце концов, погибнет, если вместо того, чтобы поливать его корни, люди начнут ломать ветви и рвать листья. Я сделаю все, как Вы скажете, в любом случае, но, будучи эмоционально подавленной, разрушенной горем от потери, мне это дастся гораздо сложнее. — У меня по-прежнему ощущение, что ты меня шантажируешь, хотя говоришь ты красиво, не спорю. Вставай. — А Ваш ответ? Реддл вновь вернулся к столу. — Думаю, помочь одной женщине не звучит как проблема. Хотя, конечно же, я бы предпочел обойтись без всего этого. Как ее зовут и когда забрали? Борясь с ускорившимся дыханием и непомерной радостью, отключающей всякую способность мыслить, Гермиона тяжело выдохнула: — Бланка Возняк, полячка, забрали вчера днем... Мужчина в удивлении изогнул брови. — Думаешь, она еще жива? — Я на это надеюсь. — Ты пришла, готовая на все, ради спасения человека, которому, возможно, твоя помощь уже не нужна? Впрочем, дело твое. Кстати, раз уж ты у нас, как ты сказала, «крепкое и плодовитое дерево», то твоя задача усложняется. На все про все у тебя максимум три недели. Да-да, не смотри на меня так, у тебя изначально был месяц. Через три недели герр Мюллер отправляется вместе с сопровождающими его солдатами обратно в Будапешт. Твоя задача уговорить Малфоя вывезти тебя отсюда на машине Адольфа. Вопросы? — Меня расстреляют еще на подходе к машине, — девушка испуганно сжалась, представляя себе эту картину. — Если хорошенько поработаешь головой — не расстреляют. Твоя смерть пока в мои планы не входит. Гермиона угрюмо кивнула. Задание: «Выжить». Разрешите выполнять?***
Бланка вернулась в бараки поздно вечером, и, целуя ее седые взлохмаченные волосы, прижимаясь губами к теплым грязным щекам, Гермиона чувствовала себя одновременно и счастливо, и разбито. Прошедшие день и ночь оставили после себя усталость, а вызванное переживаниями напряжение еще не отпустило ее, отчего девушка чувствовала себя единым оголенным комков нервов. Хотелось то кричать, то плакать. Реддл выполнил обещанное, но сделал это так легко и просто, что у Гермионы не могло не закрасться подозрение, что все было им спланировано. Вдруг Бланка была забрана по его приказу? Впрочем, подобные домыслы больше походили на паранойю. Похищение полячки ради шантажа англичанки, чтобы последняя стала основой... шантажа другого англичанина? Нет, бред какой-то. К тому же, сама Гермиона не была в настолько выгодном положении, чтобы ее нужно было шантажировать, и, к тому же, как сказал сам Реддл, обергруппенфюрер всегда мог воспользоваться услугами кого-то другого для получения желаемого. Так ли важна была персона самой Гермионы? Стоила ли она таких затрат? Конечно же, нет. И все же, хотя он и не приобрел с этого ничего ценного, Реддл сделал сегодня для Гермионы нечто слишком важное, невероятно личное и ценное, и она просто не могла отнестись к этому как к данному. Тот же Малфой, проявлявший к ней интерес как мужчина, не пошевелил и пальцем, услышав мольбы, а вся его благосклонность начиналась и заканчивалась тасканием яблок в карманах брюк. Уже лежа на своей кровати, вслушиваясь в сопенье спящих женщин и попискивание копошащихся в углу грызунов, Гермиона старательно, тщательно отделяя одну информацию от другой, рассматривала сложившуюся ситуацию, приводила доводы, делала выводы. Теперь помощь Реддлу выглядела не только опасной, но и заманчивой. Неважно, какие мотивы преследовал обергруппенфюрер, хоть бы и подстава всей семьи Малфоев вместе взятых, результатом этого плана служил побег Гермионы из лагеря. Теперь, по окончании сегодняшнего дня, игра, затеянная Реддлом, смотрелась в совершенно ином свете. Словно бы все карты, до этого спрятанные в чужой колоде, перевернули рубашкой вниз, а лицевой стороной вверх, не жульничая, а подсказывая. Может быть, и в правду, как Гермиона и говорила Бланке раньше, в начатой Реддлом игре победитель может быть только один, но это не значит, что другие игроки не могут при этом сорвать куш.***
Наконец-то ее голова лежала на подушке, на большой перьевой подушке, и Гермиона, нежась, потерлась о чистую наволочку щекой, почти мурлыча. В этот момент чужие губы прошлись по ее оголенному плечу, лаская девичью кожу. Улыбка и радость слетели в мгновение ока, а осознание происходящего, навалившись сверху со всей тяжестью мужского тела, привели мысли в полную боеготовность. Но напряженность и недовольство были непозволительной роскошью, поэтому Гермиона попробовала вновь расслабиться, возвращаясь в то состоянье неги, в котором присутствовала до прикосновения Малфоя. Две с половиной недели, наполненные сопливыми играми и бульварными интригами, пролетели как один миг. Натягивая радостные улыбки и изображая счастье в присутствии Малфоя, Гермиона в какой-то момент заметила, что не испытывает к нему изначальной предвзятости и неприязни. Драко оказался мил и галантен, а увлекаясь женщиной, он обнаруживал себя с новой стороны, становясь невероятно робким и заботливым — и это, конечно же, подкупало. Единственным минусом юноши было только то, что он был не тем. Просто не тем человеком. Вполне возможно, что Гермиона смогла бы испытывать к этому юноше что-то теплое, но она знала его отца, была знакома с идеологией его семьи, а будь Малфой в курсе национальности своей избранницы, вел бы он с ней себя столь же чутко и любезно? Скорее всего, нет. И осознавая весь этот сборник противоречий и препятствий между ними, Гермиона просто закрыла глаза на так нечестно забираемое ей сердечное тепло этого юноши и стала относиться к происходящему, как и тогда, раньше, воспринимая Малфоя как очередное ничего не значащее задание. Конечно, здесь, в Аушвице, где нервы и эмоциональность каждого человека были раскалены до предела, сорваться в омут с головой было гораздо легче, и, если бы у девушки было чуть меньше опыта в происходящем, она наверняка совершила бы какую-то глупость. Например, проговорилась или попросила бы Драко быть осторожнее с Реддлом. Но она, мысля трезво и рассудительно, ничего такого не сделала. Вместо этого, осознавая, как много поставлено на карту, Гермиона прорабатывала весь свой образ и каждую фразу до мелочей. Постоянное напряжение рядом с Малфоем и изнурительный лагерный распорядок дня сказывались в самые неподходящие моменты, и девушка невольно срывалась на Бланку или других женщин, тут же спешно извиняясь за несдержанность, понимая, что здесь тяжело не только ей одной. Непосредственно к самому плану Гермиона приступила где-то в начале последней недели, когда посчитала Драко наиболее подверженным собственному влиянию. К слову, будь на месте юноши другой мужчина, опытнее или даже искушеннее, девушке потребовалось бы пару месяцев, а то и больше. К счастью, Малфой оказался тем типом мальчиков, которых холят и лелеют, а вследствие этого прожжённые, коварные женщины им просто-напросто не знакомы. Все это вовсе не говорило о Драко как о плохом любовнике, опыт юноша определенно имел, но что значили его бывшие изнеженные партнерши, наверняка ровесницы из высшего общества, с коими он проводил ночи? Гермиона могла поспорить на что угодно, что Малфой и проститутку-то никогда в жизни не снимал, поскольку в некоторых аспектах интимного взаимоотношения мужчины и женщины он все же был не подкован. Все это, в совокупности со знаниями и опытом Гермионы, делало свое дело: в начале последней недели июня Драко был готов. Из прошлых лет, проведенных в разведке и шпионаже, девушка почерпнула одно важное знание: хочешь о чем-то попросить мужчину — попроси его об этом после секса. Возможно, будь она и Драко ровесниками главных героев шекспировской трагедии о несчастной любви — Ромео и Джульетты — прикосновений и взглядов оказалось бы вполне достаточно, и Гермионе не пришлось в очередной раз переступать через себя, ложась в одну постель с врагом, отец которого, будь у того еще немного времени тогда, в Мюнхене, непременно приговорил бы девушку к расстрелу. Но Малфой-младший был мужчиной, а у мужчин своя логика, и если для женщины показателем наивысшей любви партнера являются его поступки или даже простые слова, то для мужчин во все времена это был секс. — Ты был прекрасен, — Гермиона наконец развернулась к Драко лицом и зашептала в самые губы, — невероятен, — поцелуй, — мне кажется, мое тело загорается от малейшего воспоминания об этой ночи... Малфой отвечал на поцелуи лениво, но в этом все равно чувствовалось чисто мужское довольство от услышанного. Продолжая выводить губами неровные узоры на чужой белоснежной шее, Гермиона жарко зашептала куда-то в ключицу: — Я видела вчера ту высокую француженку, с которой проводит время герр Мюллер... Она надоела своему покровителю, и ее отправили в дальние бараки... Вряд ли она доживет до завтрашнего утра... Я так боюсь, mon cher, так боюсь... — Ты же не думаешь, — Малфой необычайно ловко увернулся от чужих поцелуев, перехватывая девушку за плечи, — что я так же однажды избавлюсь от тебя? Джейн, посмотри мне в глаза... Ну же... Ты не просто увлечение, Джейн, ты гораздо, гораздо большее для меня... Расплывшись в усталой улыбке, Гермиона погладила кончиками пальцев теплую мужскую щеку. — Я ни мгновения не сомневаюсь в тебе, мой дорогой, ведь я испытываю тоже самое, ощущая тебя рядом, твои объятья... и все же я боюсь. Не тебя, скорее, этого лагеря, этих людей, что нас окружают, таких, как Мюллер или даже Реддл... — Ты боишься мистера Реддла? — Разве он не выглядит как тот, кого следует опасаться?.. — Ты права, мой отец не раз говорил, что Реддл несколько... необычен. — Что это значит? Нить разговора уходила в другое русло, но тут Гермионе и в самом деле было интересно, поэтому она, навострившись, с любопытством уставилась куда-то в район белесых ресниц собеседника. — Многого не скажу, но Реддл, как и я или отец, — англичанин, к тому же... чисто между нами, — Драко замялся, — его родословная вызывает сомнения... Не то чтобы у меня! Просто поговаривали, что Реддл, будучи воспитанником приюта, в дальнейшем подделал свою биографию, чтобы попасть в СС, а ряд его приближенных, некоторых ближайших служащих, не отличается чистотой крови. Мол, идеология о чистоте крови для Реддла лишь прикрытие для достижения собственных целей... как-то так. — Думаешь, он проворачивает какие-то дела за спиной Рейха? Драко на мгновение задумался, а потом сорвался с кровати и, кинувшись к письменному столу, стал что-то живо там искать. — Вот, — выудив что-то из кипы бумаг, юноша протянул это Гермионе. — Это мне прислал отец вместе с последним письмом. Копия расчетной ведомости обергруппенфюрера. Не спрашивай откуда, отец давно пытался что-то такое на него нарыть. Реддл стал у него вызывать сомнения еще в конце 30х, ну а когда год назад он освободил какую-то грязнокровную шпионку и вывез ее прямо под носом всех нацистов из Мюнхена, отец решил действовать. Прикусив губу, Гермиона забрала бумагу из рук Драко, параллельно изо всех сил контролируя выражение лица. Так вот как ее побег выглядел в глазах Люциуса. С отдельной долей сожаления Гермиона отметила фразу Драко о собственной крови. Как бы сильно Малфой ее не любил или не был ею увлечен, узнай он правду о ее происхождении, внутренние убеждения в ее неполноценности никогда не позволили бы ему принять ее окончательно. — Посмотри внимательно на последние три графы, — Малфой поводил пальцами где-то внизу листа. — Это исчисление доходов и, самое главное, направление расходов. Ничего интересного не замечаешь? Половина средств списана на поддержку правящей партии, на благотворительность и прочую лабуду. Говоря простыми словами — отмыв денег. Нет никаких значимых покупок: Реддл не приобрел ни квартиры, ни даже машины, лишь аренда транспорта и съем номеров в самых престижных отелях Европы. Понимаешь, о чем это говорит? Реддл регулярно куда-то спускает огромные суммы денег, и отец уже давно считает, что все средства обергруппенфюрера уходят на подкуп каких-то людей, возможно, таким образом Реддл усиливает свое влияние в Германии или за ее пределами... Ничего интересного для себя Гермиона не услышала. Реддл был не так прост и все высказанное Малфоем вполне вписывалось в представление девушки об этом мужчине. Осознавая, что необходимая тема разговора ускользает все дальше и дальше, Гермиона скучающе зевнула. — Заговор обергруппенфюрера Реддла не похож на нашу проблему. Пусть этим занимается твой отец, — Гермиона придвинулась ближе и прикоснулась губами к бледной безволосой коже мужской груди. — А я пока займусь тобой... Драко засмеялся, откидывая бумаги Реддла в сторону, и притянул девушку ближе. — Чего хочет мой фрейлейн? — Тебя, mon cher... только, — Гермиона вновь вернула в голос озабоченность, — то, о чем я говорила еще тогда, в начале, я ведь и вправду переживаю, Драко. Я слышала разговоры надсмотрщиков, даже Грезе стала какая-то нервная в последнее время. Советская армия одерживает одну победу за другой, если так продолжится, она пройдет через эти земли уже в ближайшие месяцы. Уверена, будет отдан приказ на массовое уничтожение заключенных. Совершенно не логично иметь армию недовольных внутри лагеря, когда за стеной уже на подходе красноармейские полки. — Ты думаешь, я не смогу тебя уберечь? — Я не хочу, чтобы ты меня уберегал, милый Драко. Я хочу, чтобы ты сбежал со мной из этого ада. Чтобы мы вернулись с тобой в Лондон и стали жить там как любовники, как семья... Драко, подумай, это не наша война! Мы англичане, почему мы должны попасть в мясорубку, затеянную немцами? Взгляд Драко метался. Осознавая, что предоставленной информации и так слишком много, Гермиона просто улеглась рядом, обнимая. На сегодня достаточно. До конца недели оставалось четыре дня.***
Всю дорогу до кабинета она сомневалась в правильности своих действий, и Гермиона почти надеялась повстречать кого-то в коридоре, кто бы окликнул или остановил ее, не дав дойти до цели. Но восточное крыло пустовало. Возможно, большинство размещенных здесь офицеров на данный момент праздновали на первом этаже, шумно провожая герра Мюллера, уезжавшего сегодня вечером в Будапешт. Отчего-то Гермиона была уверена, что Реддл даже из показушного уважения не появится на этом мероприятии. Ее предположения оправдались, когда ее привычно легко запустили в апартаменты обергруппенфюрера. — Сегодня вечером я попробую покинуть лагерь. Она впервые говорила с ним, не смотря ему в глаза. Разместившись у окна, девушка разглядывала пустующий, залитый полуденным солнцем дворик у входа в «администрацию». Щербатый асфальт блестел зеркалами луж после вчерашнего дождя. Где-то снаружи громко лаяла собака. — Как ты это сделаешь? — Изначально я планировала спрятаться в багажнике вместе с сумками герра Мюллера, но Драко сказал, что в связи с тем, что Красная Армия уже на подступах, на пропускных пунктах могут устроить проверку даже для высокопоставленных офицеров. Поэтому сегодня вечером я буду водителем. — Спрячешься у всех на виду? А как же настоящий водитель? — Этим вопросом Драко занимается сам, я не вдавалась в подробности. — Отчего же такая легкомысленность? Гермиона наконец повернула голову к собеседнику, очень внимательно рассматривая фигуру Реддла. Мужчина сложил руки перед собой, удерживая в одной из них ручку, и выглядел крайне добродушно. Его мягкий тон определил дальнейшее, сказанное Гермионой. — Потому, что, будь я более развитой, проявляй я больше внимания и осведомленности в общении с Драко, вряд ли он бы стал со мной делиться чем-то... тайным. Например, тем, что его отец регулярно запрашивает Вашу расходную ведомость или что Люциуса крайне интересует персона некого «Волдеморта», с которым Вы ведете активную переписку. На самом деле, в последней фразе Гермиона чуть приврала. Драко как-то обмолвился, что в последнее время при поиске компромата на Реддла нередко всплывает имя «Лорд Волдеморт», но вот про переписку — это были ее личные выводы, сделанные на основании увиденных пару недель назад бумаг. Реддл сначала нахмурился, изогнув брови и прищурившись, а потом громко, неожиданно расхохотался. — Так старина Люциус уже начал что-то подозревать? Интересно, давно? — Сразу после того, как Вы вывезли «грязнокровную шпионку» из Мюнхена. — Я так и знал, что это ты мне все карты путаешь, — Реддл провел рукой по волосам, забирая часть прядей в сторону, и на мгновение о чем-то задумался, а вынырнув из мыслей, спросил у Гермионы непривычным ей, вкрадчивым тоном. — Долго размышляла, прежде чем сказать мне это? На самом деле, вопрос подразумевал другое. Одно дело исполнить приказ под страхом смерти или от отсутствия выбора. И другое — добровольно передать какую-то информацию. «Долго размышляла, прежде чем начать для меня шпионить?» — вот так бы спросил Реддл, будь он кем-то другим, а не самим собой. — На самом деле, долго. Я даже сейчас не совсем понимаю, зачем я это сделала. — Это плохо, что не понимаешь. Но я все равно доволен. Хорошая девочка. Гермиона прищурилась, внутренне сжавшись. Этот медовый голос, произносящий фразы, больше похожие на скабрезности, вызывал неоднозначную реакцию. Поэтому, напрягшись, девушка постаралась закрепить на лице нейтральное выражение, чтобы никоим жестом не показать собеседнику, что ей было приятно слышать от него что-то подобное. — Знаешь, — продолжил Реддл, — в дальнейшем я был бы не против, окажись ты вновь на моем пути. По сути все, сделанное тобой, — мелочи, но я отчего-то уверен в твоем потенциале. Вы крайне способная мисс Гермиона, и будь у меня возможность выбирать себе окружение без лишних предрассудков, без оглядок на то же происхождение — ты бы непременно вошла в круг моих приближенных. — С чего Вы взяли, что я бы согласилась? Реддл ухмыльнулся. — Думаешь, я бы предоставил тебе выбор? Это скорее было бы милостивое предложение без возможности отказа. — Диктатор, — беззлобно фыркнула Гермиона. — Склонный к эгоизму и честолюбию, с крайне нестандартным восприятием чести и чувства долга. Поверь, я достаточно неплохо знаю свой характер. «А еще самовлюбленный и чрезмерно амбициозный», — подумалось Гермионе, но вслух сказать это она не рискнула. — «Насколько же тебе, Том Реддл, жмут погоны обергруппенфюрера СС, что ты готов почти напрямую говорить об этом с какой-то еврейкой?» И в самом деле, иной раз Гермионе казалось, что Реддл не слишком осторожничает, общаясь с ней. Была ли для него характерна эта манера общения, или он отчего-то излишне доверял именно ей, Гермионе, было для девушки загадкой. Впрочем, при первом варианте, вряд ли Реддл бы поднялся так высоко, а при втором... это предположение само по себе не имело смысла. — Прощайте, мистер Реддл. Посчитав разговор оконченным, Гермиона оттолкнулась руками от подоконника и направилась к выходу из апартаментов, когда уже у самого выхода ее догнала прощальная фраза Реддла: — До встречи, мисс Грейсер. Держась за ручку, она вновь поправила: — Грейнджер. Скажите, Вы таким образом пытаетесь меня унизить, припоминая мою настоящую фамилию? — Унизить? Я думал, я делаю тебе приятно, помня о твоих корнях, но воспринимая как равную себе... насколько это возможно, конечно. Прежде чем распахнуть дверь и выйти в душный коридор, Гермиона, определившись со своим внутренним ощущением, ответила: — Да, мне приятно. Спасибо, мистер Реддл.***
Одежда была шерстяной и душной. А еще грязной и насквозь пропахшей терпкими запахами спирта и мужского пота. — Может быть, мне... — Цыц! — Бланка затянула стежок и вновь поддела иглою ткань, сшивая рукав униформы. — Нельзя говорить, пока я шить! — Но это всего лишь глупая примета и... Ай! — Гермиона взвизгнула, когда игла больно прошлась по руке, уколов. — А я говорить, плохо быть. Ты не слушать. — Я бояться, — неожиданно честно и как-то опустошенно призналась девушка, в мгновение сбросив с себя маску серьезности и спокойствия. Бланка, видимо, услышав эти тревожные нотки, отвлеклась от своего занятия и, оставив иглу где-то в складках ткани, нежно, по-матерински прижала теплыми мягкими руками фигурку Гермионы к себе. — Это нормально — бояться. Сегодня ты делать что-то очень сильное и важное. И ты рисковать всем, что есть. Но ты делать это, чтобы жить, дышать, ходить, любить, — и, на мгновение замолчав, женщина тихо добавила: — Однажды родить «джетско». Даже не видя лица Бланки, Гермиона почувствовала, сколько же боли было вложено в эти слова, и не находя ничего достойного в ответ, видя все возможные фразы утешения глупыми и неимоверно убогими, девушка просто промолчала, прижав эту хрупкую, но невероятно сильную женщину еще ближе. — Как бы я хотела забрать тебя с собой, — не выдержав, прошептала Гермиона. Бланка промолчала, лишь как-то судорожно сжалась на мгновение, а затем резко отстранилась и вновь, словно ничего и не было, принялась ушивать излишне большой рукав солдатской униформы. Справилась она со своей задачей быстро, крупными аккуратными стежками пройдясь по всем швам и подогнав одежду явно с мужского плеча под излишне худощавую фигуру Гермионы. С первыми шумными каплями дождя, забарабанившими по крыше и стеклам здания, Гермиона осталась в цехе одна. Бланка на прощание сказала что-то доброе, утешительное и, подколов зачем-то маленькую булавочку во внутрь нагрудного кармашка, вроде как на счастье, покинула «Канаду», оставив напряженную испуганную девушку одну. Что она делает? Спасается ли, взбираясь вверх, к свободе, или спешит к самому обрыву, рискуя сорваться в зияющую пасть пропасти, внизу которой ее уже давно поджидает смерть. Гермиона не знала. Но внутренне, изнывая от тревоги, выбирала путь так учтиво предоставленный обергруппенфюрером Реддлом. Боже, какая же это глупость! В умирающем зловонном Аушвице она просто удачно попалась на глаза человеку, пожелавшему использовать ее свободу как рычаг воздействия. Как же эта закулисная игра мелка и тщедушна в масштабах удушающе огромной войны, разверзшейся над миром страшным черным существом, поглощающим всю радость и счастье, все доброе, что есть в людях, оставляя их безэмоциональными бездушными куклами. Малфой кошкой подкрался со спины, да так незаметно, что Гермиона испуганно дернулась, заслышав его мягкий тягучий голос. — Готова? — Насколько это возможно. — Иди ко мне, — Драко осторожно обхватил маленькие женские ладошки и, притянув их к лицу, невесомо поцеловал тыльную сторону каждой из них, дрожаще прикасаясь губами. — Ты настолько важна для меня, что сегодня я готов пожертвовать всем, только бы ты была жива и счастлива. Я готов лишиться своего места и звания, предать семью, предать фюрера, предать весь мир... только выживи... Вот, — юноша порылся в карманах, выуживая на свет пару смятых бумаг, — здесь два письма: для тебя и для моей матери. Первое вскрой, как доберешься до Лондона. Внутри пару слов от меня и адрес моего поместья, а чтобы матушка тебя радушно встретила — второе письмо. В нем я пишу ей о тебе, о том, кто ты для меня. Нарцисса потрясающая, она примет и полюбит тебя как родную дочь, а главное — ты будешь в безопасности, никто не сможет до тебя добраться: ни красноармейцы, ни евреи, ни кто-то из вермахта, ни даже сам фюрер. Драко сам сложил письма, пряча их во внутренние карманы формы. По правде сказать, он ужасно рисковал. Если ее вычислят и обыщут, ни у кого не будет сомнений в том, кто именно ей помог. Не удержавшись, юноша судорожно провел руками по женскому телу, пылко, как мальчишка, прикасаясь, грубо лаская. Он прощался. Как мог пытался что-то донести Гермионе и одновременно запомнить каждый изгиб любимого тела на случай... да черт с ним, просто потому, что ему приходилось отпустить свою женщину туда, где она будет пребывать в острой, болезненной опасности. — Люблю, — шепнули его губы напоследок, жадно целуя, а руки, обхватив, прижали сильнее. Гермиона чувствовала себя камнем, ледяной глыбой, а еще абсолютно бездарной актрисой, неспособной даже в такт ответить на поцелуй, совершенно ненужный от совершенно ненужного человека. Вся ее сущность была напряжена, каждая клеточка ощущала пронизывающее дыхание опасности, ладони вспотели и замерзли, а сознание пребывало в тумане, сквозь который с трудом донеслось малфоевское: — Пора. Крепко держи мою руку и не отпускай.***
Реддл курил. Возможно, третью или четвертую сигарету подряд, но чем было вызвано это неясное волнение, он и сам понять не мог. Пыльное, покрытое пленкой мутноватых разводов стекло неверно искажало все происходящее на улице: от извилистых вышек с колючей проволокой до новенького Ford Pygmy Мюллера. Не отрываясь, мужчина проследил и за удалившимся со стоянки Малфоем, и за пришедшим Мюллером в сопровождении личного камердинера, и за отъездом автомобиля через кованые лагерные ворота. Грейсер опять ускользнула, как и в тот раз, в Мюнхене, и опять не без его на то желания. Бурчащий Ford Pygmy уже скрылся из виду, когда Реддл откинул последнюю сигарету в сторону, захлопывая опустевший портсигар. Следовало заняться корреспонденцией Лорда Волдеморта и своими делами вне Аушвица. Нацистский конвейер уже не так прочен и могущественен как ранее, он умирает, а на его останках возродить былое величие вряд ли получится. Следует смотреть вглубь Европы, возможно, даже рассмотреть Америку, и высчитывать, какие преимущества способно дать мирное время. С отстраненной мыслью, что помощь Грейсер бы лишней не была, мужчина вернулся в свой кабинет.