осень 1951, Лондон
«После войны она почти пропала из поля зрения газетчиков. Не давала никаких интервью, не появлялась на мероприятиях, даже большинство процессов прошли, что говорится, мимо нее. Она исчезла из публичной жизни. Неудивительно, что, когда она вновь появилась — да еще вот так, в здании суда — это произвело эффект разорвавшейся бомбы».New York Times, R.Skeeter, 1973
— Также мне стоит ответить на вопрос, поставивший сегодняшнее заседание в тупик. Является ли мужчина, именуемый следствием Томом Реддлом, им и в самом деле, или же претензия Люциуса Малфоя верна. — Так что? Каков Ваш ответ? Гермиона полудивленно вздернула брови. — У меня нет никаких сомнений, что мужчина передо мной и есть Том Марволо Реддл. — Вы в этом уверены, мисс Грейнджер? — Безусловно. — Спасибо, суду ясен Ваш ответ, Вы можете быть свободны.***
Всю дорогу до выхода ее сопровождают чьи-то крики и вспышки фотокамер, пока позади что-то громко доказывает суду Люциус Малфой, во всеуслышание называя ее, Гермиону, «нацистской шлюхой». Девушку от этого мутит, а в горле застревает ком, но, прежде чем она покидает зал, некто перехватывает ее руку, жестко расталкивает спешащих навстречу журналистов и выводит сквозь хитросплетение коридоров здания суда наружу, через черный вход, где их прямо здесь, среди мусорных контейнеров, поджидает невысокий круглолицый мужчина в строгой шляпе с узкими полями. Вытянувший Гермиону из зала Реддл — а на проверку это оказывается именно он — выпускает женскую ладонь из своей, чтобы крепким рукопожатием поздороваться с ожидавшим их человеком. — Опять ускользнул, Том, — несмотря на серьезность тона, Гермиона слышит в голосе мужчины насмешку. — Прийти сюда было плохой идеей. — Плохой идеей было раздраконить Люциуса и выпустить на открытое для прессы заседание. Я был изначально против этого плана. Если бы не мисс Грейнджер, нам бы пришлось очень многое менять, — Реддл многозначительно цокает. — Кстати, Вы ведь лично не знакомы? Уинстон, моя хорошая знакомая, мисс Грейсер, хотя она предпочитает Грейнджер, насколько я помню. Гермиона, мой добрый друг, мистер Черчилль. Гермиона растягивает губы в вежливой улыбке. — Приятно познакомиться, — Уинстон Черчилль, вступающий завтра в полномочия премьер-министра, прикасается двумя пальцами к козырьку шляпы в знак почтения и тут же вновь обращается к Реддлу, теряя к Гермионе всякий интерес. — Твои люди уже в Париже? Передай им это и проследи, чтобы все было сделано в кратчайшие сроки. Черчилль выуживает из глубоких карманов своего плаща неброский крафтовый конверт, который тут же исчезает, но уже в недрах чужого пальто. Мужчины молча кивают друг другу, о чем-то соглашаясь, и Реддл позволяет премьер-министру первому покинуть подворотню, провожая последнего долгим нечитаемым взглядом. К тому времени, когда он вновь обращает внимание на стоящую рядом Гермиону, на улице начинает накрапывать мелкий холодный дождь. — Твое появление в зале суда стало для меня полной неожиданностью. — Как и для меня твое отсутствие на скамье подсудимых. — Так жаждала меня там увидеть? Гермионе немного неловко смотреть Реддлу в лицо, поскольку ее взгляд постоянно норовит соскользнуть на чужую повязку, скрывающую правый глаз, но стоит девушке наклонить лицо, убегая от ответа, как она чувствует на щеке холодное прикосновение пальцев. Кожа рук Реддла совсем не гладкая, скорее наоборот, но его прикосновение, такое неожиданное и нехарактерное для их отношений, вызывает внутри совершенно неясные, даже пугающие эмоции. Наверное, с ней играют. Гермиона отвечает тем же, лукаво прищуриваясь и растягивая губы в улыбке. — Чувствуешь, какой густой воздух? Скоро будет ливень. Я бы мог тебя подвезти. — Это совсем не обязательно. — Я настаиваю. — Хорошо. Но я хочу с тобой поговорить. Чужие пальцы исчезают, соскальзывая вниз, и Гермиона ощущает разочарование. Реддл понимающе кивает. — У тебя накопилось много вопросов. Ты же понимаешь, что не на все из них я готов дать ответ? Впрочем, возможно, ты тоже могла бы поделиться чем-то полезным для меня... Где мы можем поговорить? Гермиона неопределенно жмет плечами. — Просто в машине, а потом ты отвезешь меня домой. — Или же мы доедем до Пикадилли, 150. — Что-то знакомое, — Гермиона нахмурилась. — Это разве не отель? — Верно, это Риц. — Это дурная идея. — Глупости, — Реддл одергивает воротник пальто и покидает площадку у черного входа здания суда, не давая Гермионе и минуты лишнего времени на размышления. А она и не тратит это самое время зря, оставляя сомнения на потом. Реддл нужен ей. Блестящий черный Ford припаркован совсем рядом с той подворотней, из которой они выходят на центральную улицу. Редкие прохожие испуганными серыми кошками разбегаются во все стороны, удерживая на вытянутых вверх руках газеты и портфели, стараясь спастись от дождя, который отчего-то не предусмотрел ни один прогноз погоды. Реддл галантно открывает перед ней дверцу машины и подает руку, помогая сесть в салон, насквозь пропитанный терпким запахом мужского парфюма. Этот аромат вызывает у Гермионы неясные ассоциации, и она стремится разрушить тишину. — Почему вместо тебя на скамье подсудимых был другой человек? — Все просто, — мужчина включает шумные стеклоочистители и заводит машину. — Мое имя слишком часто мелькало в различных списках, и просто так изъять его было невозможно, поэтому был нужен кто-то для отвода глаз. С одной стороны, процесс как бы прошел, а с другой, — на протяжении всего заседания внимание присутствующих и прессы должны были отвлекать Люциус и Ирма, этакие яркие заслоны, выставленные на передний план. Но, как ты и сама видела, кое-что пошло не по плану. — Я удивлена, что Люциус еще так долго молчал, хотя надо отдать ему должное, он выбрал наиболее удобный момент. Впрочем, я гораздо больше удивлена тому, что молчали все остальные. Реддл ответил не сразу. — Они все мною куплены очень и очень давно. Кто за деньги, кто за информацию, но они все бы продолжили молчать по разным причинам. Кроме тебя. Ты единственная не управляемая мною кукла на этом спектакле. На мгновение я обеспокоился, что ты спутаешь все карты, и мне придется что-то предпринимать в отношении твоей персоны. — Это было необдуманное решение, — Гермиона поджимает губы, пряча ладони в коленях. — Я пришла к нему не сразу. — И все же ты это сделала. Что послужило катализатором? — Твои действия в прошлом, — произнося это, Гермиона с удивлением отмечает, что так и есть, она сейчас даже не соврала. Всего несколько минут назад, находясь в здании суда, она уже знала, что ей следует делать. Но разве ее действия были продиктованы протоколом?.. О нет, полученные от Кингсли папки были тут совсем ни при чем, являя собой не более, чем дополнение. Реддл усмехнулся и выкрутил руль обратно. — И только? Никогда не делал ставку на сентиментальность других. Всегда был уверен, что она проигрышная. — Ты просто выбирал себе не то окружение. — Тебя одной достаточно, чтобы с лихвой разбавить все мое окружение. Чего только стоит одна твоя невероятная везучесть. Вы с Поттером, видимо, под одной звездой родились. — Я помню, как ты им интересовался, — Гермиона перестала следить за дорогой и сосредоточила все свое внимание на собеседнике. — Почему он тебе был так интересен, в то время как Гарри не знал даже твоего имени? Машина притормозила на перекрестке, когда продрогший, укрывшийся под узким навесом полицейский переключил сигнал светофора, дав возможность пешеходам быстрее покинуть залитые дождем улицы города. — Когда мы последний раз встречались, Поттер был почти младенцем. Неудивительно, что он меня не помнит. Рот Гермоны невольно округлился в удивлении. Судя по всему, Реддл был примерно ровесником ее родителей, раньше она никогда не задумывалась над этим в силу внешнего вида мужчины, но сейчас... Гермиона присмотрелась повнимательнее. У Реддла было чистое, гладко выбритое лицо, впалые щеки и густые, несколько вьющиеся волосы, не тронутые сединой. Ничто в мужчине не говорило о его возрасте. Реддл повернулся как раз в тот момент, чтобы поймать ее изучающий взгляд. — Почему ты так смотришь? — И как же я смотрю? Реддл не ответил, вновь возвращая внимание на дорогу. На улице, как он и говорил ранее, начался ливень, плотной завесой окутавший посеревший осенний Лондон. Дворники машины непрестанно жужжали, безрезультатно пытаясь справиться с нескончаемым водным потоком. Зачем она ему нужна на Пикадилли, 150? Просто поговорить? У них сейчас полно времени, но каждый из них молчит. Возможно, у Реддла, как и у нее самой, есть такие вопросы, которые вот так просто без предисловия и не задашь. А возможно, он вновь хочет ей что-то поручить. Эта мысль вызвала раздражение. Она что, нужна лишь для того, чтобы отыгрывать роль шлюхи? А самое поганое, что отчасти это было правдой, ведь иначе зачем она здесь... Интересно, хотя бы Бруствер или Гарри воспринимали ее как-то по-другому, к примеру, как опытного сотрудника, важную часть разведсистемы? Или они тоже видели в ней падшую женщину, способную лишь на грязный унизительный обман выбранных для нее мужчин? Сколько бы Гермиона себя не убеждала и сколько бы ее в этом не убеждали другие, она все равно испытывала стыд и ненависть к тому, что она делала на протяжении всех военных лет и продолжала делать сейчас. Не об этом она мечтала когда-то, не этого для нее хотели родители. Тишина, в которую погрузился салон машины, была хоть и терпимой, но все же неприятной, однако просто ронять слова в пустоту Гермионе не хотелось. Подняв руку, девушка самыми кончиками пальцев прошлась по запотевшему стеклу, оставляя на влажной поверхности ничего не значащие узоры. Деревья и дома проносились мимо с той же скоростью, что и мысли Гермионы в ее голове. Она сейчас чувствовала себя игроком в сверкавшем вывесками зале казино, где ушлый крупье уже раздал всем присутствующим фишки, и от нее требуется лишь сделать ставку: на черное или на белое? Возможно, она и была падшей женщиной. Возможно, ее родители были бы разочарованы своей единственной дочерью, узнай они, как она жила все эти годы и чем занималась. Но с одним не может поспорить никто: Гермиона была чертовски хороша в том, что она делала. И сейчас требовалось это доказать. «Бруствер сказал, что мне доверяет». Гермиона помнила, что Реддл не любит лжецов и что правдой она скорее добьется его расположения. А еще она помнила историю проколовшейся Мата Хари и ее печальный конец. «Бруствер мне верит». Вдох и абсолютное спокойствие. Она в этом хороша. — У тебя в бардачке лежат два револьвера. В одном из них нет патронов: из него ты вчера собственноручно убил человека, некого серба — Игоря Каркарова. Встреченный нами сегодня Уинстон Черчилль не просто твой хороший друг, он твой нынешний ставленник, ведь именно под твоим влиянием произошла смена Клемента Эттли. Увидев не тебя на скамье подсудимых, я удивилась, хотя... я заранее знала, что тебя там не будет. Машина резко, неаккуратно затормозила у подъездной дорожки отеля, но двигатель продолжал работать, пока Реддл сосредоточенно хмуро смотрел прямо перед собой. Чуть меньше минуты ему хватило, чтобы вернуть самообладание, после чего он как-то устало поинтересовался: — И что все это значит? — Что Вы мое задание, мистер Реддл, — и Гермиона коротко невесело рассмеялась. — Ну что, теперь проводишь меня в номер?***
Когда Реддл включает верхний свет, полупустые безликие апартаменты наполняются отголосками тепла. Гермиона проходит вдоль безжизненных стен самого дорогого отеля города и вспоминает свои рассуждения шестилетней давности: у Реддла и в самом деле нет дома, вся его жизнь — нескончаемая вереница съемных номеров. И люди его такие же окружают — «временные». Осознанный ли это выбор или где-то глубоко в душе он хочет другого? Впрочем, несчастным Реддл точно не выглядит, скорее более серьезным и собранным, чем обычно, хотя иным, если подумать, Гермиона его никогда не видела. — У тебя в коридоре нет вешалки, — зачем-то отмечает она вслух. Реддл ожидаемо безразлично окидывает взглядом пустой угол коридора, в котором, по мнению Гермионы, просто обязана находиться вешалка или хотя бы крючок для одежды. — Можешь позвонить портье и попросить доставить ее в номер. — Это лишнее, просто пальто намокло на улице, и я... — Я зажгу камин. Так и оно, и твои волосы быстрее высохнут. Гермиона невольно дотрагивается до влажной, завившейся кольцом пряди волос. Она даже не обратила внимание, что ее волосы настолько сырые. Наверное, ее прическа теперь выглядит просто ужасно. Гостиная, обустроенная на старый манер камином и, судя по всему, используемая хозяином номера как личный кабинет, кажется более обжитой, чем коридор или аскетичные апартаменты Реддла в Аушвице. На письменном столе лежали какие-то бумаги и папки, дверцы книжного шкафа с трудом закрывались, а отставленный к окну секретер был битком набит всевозможной всячиной, способной хотя бы чисто теоретически приносить пользу. — Эти апартаменты давно закреплены за тобой? — Гермиона кивнула в сторону забитого секретера. — Его используют явно не день-два. Реддл отстранённо кивнул. Найдя все необходимое для розжига дров на полке и соседней подставке, мужчина опустился на корточки у железной подложки, защищавшей паркет от способных его испортить искр. Обойдя одно из ближайших к камину кресел, Гермиона разместилась в нем, откидывая верхнюю одежду на спинку. — Да, этот номер уже много лет числится за мной. — Разве не легче приобрести собственный дом? Бумага, втиснутая меж поленьев, наконец зажглась. Реддл поставил каминную решетку на место и поднялся с пола. — У меня не настолько стабильная жизнь, чтобы я мог себе позволить такую роскошь, как собственный дом. Если однажды я приду к поставленной мною цели — я непременно обзаведусь жильем, но сейчас это абсолютно лишнее для меня предприятие, — прихватив с каминной полки пузатый графин, Реддл разместился в таком же кресле, что и Гермиона, по правую от нее руку. — Сообщишь мне что-то еще из того, о чем ты начала еще в машине, или ты уже пожалела о сказанном? — Думаешь, я увидела тебя и от радости встречи сболтнула лишнего, а теперь думаю, как бы незаметнее исчезнуть из этого номера? — Гермиона вздохнула, заполняя легкие потеплевшим от камина воздухом. — Тебя было слишком много в жизни Германии и в большой политике, чтобы пара — пусть и сотен — подкупленных человек смогла что-то изменить. Твои действия отслеживали англичане и французы, твои передвижения были известны разведсистеме Италии и Советского Союза, даже немцы приглядывали за тобой, особенно после весны в Мюнхене 1943 года. Когда шесть лет назад я вернулась домой из Аушвица, меня несколько месяцев подряд таскали по слушаньям и ставкам, заставляли отчитываться, вновь и вновь в деталях пересказывать, что я делала в лагере, с кем говорила и кому что рассказывала. И мне никто не верил, представляешь? Я много лет рисковала жизнью ради будущего Британии, но стоило мне сбежать из Аушвица, а потом мельком упомянуть твою причастность к этому делу — и мне пришлось на коленях доказывать, что я не предательница. Кстати, та папка, что я забрала из дома Вильфрида Рихтера, — это было спланированное мероприятие, верно? — Да. — В чем твоя выгода? Реддл раздраженно повел плечом. — Минутами ранее ты продемонстрировала мне вопиющую осведомленность моими личными делами. Ну же, расскажи мне, о чем вы там додумались своим кружком самодеятельности во главе с Бруствером? Гермиона вскинулась. — Ты знаешь о нем? — О неприметном двухметровом темнокожем мужике, повсюду таскающимся за Поттером? Да, заметил на днях. Так что там насчет ваших домыслов? — Мы пришли к выводу, что когда ты изъял некие документы из папки, а затем отдал мне ее — это было заранее спланированное действо. Если бы не я сама сбежала на поезде, то ты все-равно как-то бы помог мне это сделать, тем самым доставив документы куда надо. Впервые эта мысль пришла в голову, как ни странно, Гарри. Он заподозрил что-то неладное, когда не нашел в документах ни одного упоминания о ком-либо из твоей свиты: Лестренджи, Крэббы, Гойлы, Руквуд, Макнейр, Мальсибер... никто из них и многих других не был замаран. Ни один англичанин! При этом Шнайдерами, Фишерами и Вагнерами список просто изобиловал. Слишком странно для совпадения, не находишь? Тогда-то наши лидеры и предположили, что Томас Реддл не настолько честен со своей стороной, как он сам, будучи на тот момент штандартенфюрером Любека, пытался продемонстрировать. Однако сколько бы твою персону не пробивали через различные каналы — глухо. Я на тот момент не была задействована во всем этом, однако стоило мне в сорок пятом вернуться в Лондон и упомянуть твою фамилию, как я тут же стала важным связующим звеном между двумя событиями, где ты играл самую что ни на есть неоднозначную роль. Во что это вылилось для меня? Я шестой год отмываюсь от личины двойного агента. Во что вылилось для тебя? У нас наконец-то появились нити, подергав за которые мы смогли хоть немного распутать твою... «загадку». Гермиона замолчала на мгновение, но Том воспринял это как окончание ее речи и раздраженно бросил, не поворачивая головы: — Тебя каждый раз нужно просить продолжить и задавать наводящие вопросы? — А я разве обязана хоть что-то тебе говорить? — Не обязана, — согласился мужчина, — но раз уж начала этот разговор, будь добра его с достоинством окончить. Тебя изначально за язык никто не тянул. Прокатилась бы в машине, как приличная девушка, пощебетала ни о чем и упорхнула на все четыре, но нет; ты зашла с козырей, заявила это звучное «ты мое задание», а теперь хочешь поиграть в «Счастливое семейство»? — К слову, я... — Я не закончил! — Реддл в раздражении повысил голос. — Нет уж, Грейсер, «распутывать загадки» я не настроен. Либо ты четко и по делу говоришь необходимое, либо проваливай. Мужчина прытко поднялся на ноги и шагнул к шкафу, тут же начиная что-то спешно перебирать, очевидно, ища определенную вещь. Гермиона же, оставшаяся позади, глубоко и устало вздохнула, принимая свое поражение: играть с Реддлом на равных — безумие. Она где-то внутри ожидала отстраненных завуалированных пикировок, что-то вроде словесной баталии, но никак не ультиматумов. Либо говори, либо уходи. Ну что ж, она и правда сама виновата, диалог был изначально испорчен. Сказав в лоб вместо ожидаемой заинтересованности, Гермиона вызвала в Реддле подозрительность и раздражение. Теперь необходимо было либо оставаться и играть по его правилам, либо уходить. Однако последнее, по ряду причин, представлялось невозможным. Собравшись с духом, Гермиона уже было приготовилась мягко и неторопливо увести разговор чуть дальше от основного пика напряженности, когда Реддл неожиданно резко развернулся и, преодолев ничтожное расстояние между ними, зло швырнул ей на ноги какую-то папку. — Что это та... Начала было Гермиона, но стоило ей перевернуть обложку и пару следовавших за ней страниц, как узнавание накрыло ее: это то самое досье на нее саму, продемонстрированное ей Реддлом еще в Мюнхене несколько лет назад. Содержимое, казалось, не изменилось, однако в самом начале, отдельно от других бумаг, притаился мятый, измазанный сажной тушью обрывок листа, созданный, видимо, с помощью кальки и представлявший собой убористый пофамильный список безликих для Гермионы незнакомцев. Уже приготовившись было спросить у Реддла, к чему этот список и зачем он вообще дал ей ее же устаревшее досье, девушка неожиданно прервала саму себя, остановив взгляд на одном до боли знакомом имени из прошлого. — Что это за список? Собственный голос вдруг оказался настолько тихим, что Гермиона сама еле расслышала сказанное, и уже было приготовилась повторить, когда Реддл, неожиданно, ответил: — Это часть приказа, подписанного Гиммлером лично 18 января сорок пятого. Люди, указанные тут, не вошли в те самые 58 тысяч пленных, эвакуированных вглубь германской территории маршами смерти по причине недостаточной трудоспособности или возраста. Впоследствии их освободили войска Красной Армии. Как видишь, твоя подруга одна из них. — Значит, она жива? Гермиона ласково проводит по чернеющим завиткам имени Возняк и вскидывает голову, встречая взглядом недовольное, обласканное бликами из камина лицо Тома. Он смотрит на нее исподлобья, а его фигура кажется ей чрезмерно напряженной. Протянув руку, Гермиона сначала легонько, кончиками пальцев дотрагивается до мужской ладони, крепко сжатой в кулак, а потом полностью обхватывает ее, словно пытаясь успокоить чужую бурю собственным теплом. Реддл с мгновение не реагирует, лишь позволяет своему лицу изобразить легкое удивление, а затем, спохватившись, отдергивает руку и отходит к камину. — Должно быть. У меня не было возможности в дальнейшем отследить ее судьбу. — А мою? Вопрос робко зависает в воздухе, не решаясь преодолеть смехотворное расстояние между креслом и камином, возле которого, сложив руки на полке, стоит Реддл. Последний со спины выглядит наконец-то расслабленным, но Гермиона шестым чувством откуда-то знает, что это не так. — Я знал, что ты выжила тогда и вернулась в Лондон. Знал о твоем сыне, о присвоении тебе «Креста Виктории», о магазине цветов... — Все это было в газетах. — ... знал о твоем официальном отстранении из СИС, — Реддл наконец поворачивается к ней лицом. — Почему по всем документам ты официально больше не в базе? Даже Поттера так сильно не засекречивали, как тебя. Реддл слишком умен. Не то чтобы это было открытием для Гермионы, но все же сработано хорошо, думается ей, когда она понимает, что готова сейчас отвечать на его вопросы до безобразия откровенно. Мужчина знал, на что ему давить, вроде бы со злости, в эмоциях показанная бумага, вскользь оброненная фраза о спасении некой полячки Бланки Возняк, а Гермиона уже готова обнажить душу и раскрыть все секреты. «Отвратительный из тебя агент, Грейсер», — приходит она к неутешительному выводу, а вслух произносит: — Потому, что я и правда больше не подотчетна МИ-6. После войны ряд мировых разведсистем объединили свои силы для великой цели: не допустить впредь воцарения на престоле силы, подобной Третьему Рейху, ведь теперь угроза любого сражения приобретает совершенно иной окрас. Я сейчас о Манхэттенском проекте, о Хиросиме и Нагасаки, и об ужасающих последствиях свершенного. Миру требовались люди объективных взглядов, способных на начальных этапах вычислить всех тех, кто способен однажды свершить непоправимое. Мы намерены... — ... превратить мир в предсказуемую посредственность. Мне ясен задел. Не спорю, цель благородная, в условиях перестройки мира после войны даже логичная, но подумай сама, просто вообрази на секунду, что среди вас есть хотя бы один предатель. Опасно, но не трагично. А если так: вами управляет предатель, м? Что тогда? Гермиона прищурилась. — Тебе что-то известно? Реддл чуть повел головой, и девушка заметила, что его лицо, на мгновение озаренное пламенем из камина, исказила ухмылка. — Это всего лишь предположение. Так какова же ваша цель сейчас? В мире вроде бы нет открытой угрозы. Если, конечно, не брать в расчет заигрывания Советов и Дяди Сэма. — Нет, открыто никто никому не угрожает, слишком высокую цену заплатили все участники прошедшей войны, однако назревает нечто требующее пристального внимания нашей разведсистемы. В Европе с каждым годом увеличивается влияние одного человека, и у меня есть основания полагать, что ты знаком с ним. — О ком идёт речь? — Некий Лорд Волдеморт. Что скажешь? — Что удивлён. Ты уже не первый раз провоцируешь меня этим именем. С чего ты решила, что мы знакомы? Гермиона в тщетной попытке прищуривается, силясь словить малейшее изменение в мимике Тома, чтобы запомнить, как он выглядит, когда врет, но нет; мужчина верен себе — он равнодушно, возможно, лишь с каплей любопытства взирает на неё в ответ. — Это не так важно, — Гермиона вдруг резко испытывает чувство раздражения, осознавая, что на ее откровенность отвечать никто не собирается. Ожидаемо, но от этого не менее неприятно. — Скажу лишь, что нам известно о твоей длительной переписке с Волдемортом. Мне не доводили, какой характер имели ваши отношения — возможно, сотрудничество? — Отчего же не конфликт? Реддл прихватил стоявшие на каминной полке бокалы, зажав их в одной руке, а другой — изящно извлёк пузатый графин из стеклянного мини-бара, и вновь приблизился к креслу Гермионы. — Может, мне вообще неприятен этот Волдеморт, неизвестно что о себе возомнивший. Человек, обладающий фантазией сочинить себе подобное имя, да ещё и использующий его исключительно в совокупности с высокомерным «Лорд, мало похож на любителя сотрудничать, не находишь? Кстати, составишь компанию?» Реддл чуть тряхнул графином, отчего янтарная жидкость в нем лениво лизнула округлые стенки. — Это коньяк? — Да. — Я редко его пью. — Этот изготовили задолго до нашего с тобой рождения, тебе понравится. Том ставит бокалы на столик перед Гермионой и разливает совсем немного алкоголя в каждый прибор, после чего прихватывает свой и разом выпивает его. Компания для этого ему оказывается не слишком нужна, и он вновь плескает себе в бокал — на этот раз гораздо больше. Его взгляд задумчиво бродит где-то поверх головы девушки: мыслями мужчина явно не здесь. Гермиона не следует его примеру, позволяя алкоголю лишь чуть коснуться губ, поджигая их и окрашивая в ярко-алый. Коньяк оказывается крепким, но приятным. Облизнув горящие губы, Гермиона чувствует, как впервые за последний час ее плечи расслабленно опускаются. Все не так уж и плохо. — Мне всегда было интересно, ты вообще когда-нибудь была с мужчиной просто потому, что сама этого хотела? — Гермиона не сразу понимает, что вопрос адресован ей, а когда понимает — удивленно вскидывает голову в попытке разглядеть насмешку в чертах лица Тома, силясь заглянуть в самую глубину темных антрацитовых глаз, но чертова повязка все портит. — Не потому, что тебе от него было что-то надо, а просто по собственному желанию? Все совсем не плохо. Плечи расслабляются сильнее. Гермиона чуть наклоняет голову на бок, оценивая обстановку, и недобро хмыкает. Реддл впервые ошибся с момента их знакомства. Только что он вступил на ее территорию. — Наверное, нет, — Гермиона сознательно вычеркнула из списка бывших любовников имя Рона, увлекая беседу в необходимое русло. — Я понимаю, чем это было обусловлено в условиях войны, но до нее? После? — До войны я была слишком юна, чтобы забивать себе голову чем-то... вроде этого. Ну а после... мое время постоянно кто-то крал. Очные ставки, выявление людей, шпионаж, судебные процессы, поиск нормальной работы и с... своего места в этой новой жизни, — на самом деле, Гермиона хотела сказать «сын», упомянув Скорпиуса, но мгновенно одернула себя еще до того, как успела что-либо произнести. Ребенок был абсолютно лишним в приватной беседе. — Согласись, все это плохо влияет на устройство личной жизни. Реддл кивнул ее словам, принимая их, и, одним глотком опрокинув в себя оставшийся в бокале коньяк, протянул руку вперед: — Иди сюда. Такой быстрой смены мыслей и эмоций Гермиона не испытывала очень и очень давно. С одной стороны, рациональный женский мозг осторожно прощупывал почву, делая выводы из каждого слова и движения мужчины, и, анализируя, девушка приходила к выводу, что Реддл, будучи прекрасным политиком и неплохим оратором, был абсолютно бездарен во флирте с женщиной. Он брал другим, о чем прекрасно знал, не желая утруждаться и развивать в себе бесполезный талант. Внешность, аура, манера разговора и тембр голоса все делали за него, позволяя без лишних усилий получать желаемое. С другой стороны, Гермионе от незамысловатого желания Реддла стало обжигающе жарко, лицо запылало, и она... подалась вперед. Мужские руки оказались горячими, сильными и наглыми. С талии они почти сразу скользнули к бёдрам, сжимая их пальцами и притягивая, впечатывая в чужое тело так, чтобы стало тесно, томно и влажно где-то там. Целовал Реддл женщин, как выяснилось, незамысловато и даже, решила Гермиона, средне, но от осознания, чьи именно губы прихватывают ее собственные, по ее телу прошла сладкая судорога. Нечестно, определенно нечестно, что этому мужчине совершенно не нужно стараться, чтобы быть лучшим. Юрко лизнув ее нижнюю губу, Том скользнул ниже, к шее, то прихватывая зубами нежную кожу, то тут же зализывая легкий укус, несильно, но чувствительно терзая все пространство от яремной впадины до мочки уха. Дойдя до последнего, мужчина мягко прихватил хрящик губами и неожиданно влажно скользнул языком внутрь ушной раковины. Гермиона зашипела и дёрнулась, когда смесь удовольствия и легкой щекотки коснулась загривка. Больше недвижимой стоять не хотелось. А вот потрогать Реддла хотелось даже очень. Одной рукой она коснулась его затылка, царапая ноготками местечко у основания роста волос, а второй — мягко прошлась по его груди ниже, осторожно протискивая ладошку между их плотно прижатых друг к другу тел. Том был возбуждён. Твёрдый, он легко угадывался сквозь легкую ткань брюк, и Гермиона, не сдержавшись, обхватила его двумя пальцами через одежду, с нажимом проводя от начала до самого конца, с трепетом ощущая мягкость и податливость головки. Теперь настала очередь Реддла дернуться и тяжело выдохнуть: — Ещё... В подтверждение своей просьбы он легонько, но настойчиво качнул бёдрами, сильнее вжимаясь в неё, подаваясь навстречу ласкающей его ладошке. Хмыкнув, Гермиона скользнула пальчиками к ширинке, оказавшейся на молнии, а не на пуговицах, как часто бывало, и пробравшись под тугую резинку белья, наконец смогла почувствовать нежную мягкую кожу. Не слишком крепко обхватив пока ещё сухой член мужчины, девушка задвигала рукой, стараясь при каждом прикосновении к головке, скользнуть по ее верхушке большим пальцем, чтобы захватить как можно больше смазки. С ней ладошка заскользила лучше и быстрее, срываясь на рваный темп. На этот раз вздох Тома более громкий, и он почти шипит: — Нет, так не пойдёт... Гермиона не успевает понять, как так получается, но ее одним движением разворачивают и надавливают на плечи и поясницу, заставляя перегнуться через подлокотник кресла, пока другой рукой нетерпеливо дергают подол платья вверх, задирая до самой поясницы. Эта поза кажется неудобной и немного унизительной. Подлокотник упирается в живот, холод обдувает намокшие между ног трусики, и Гермиона уже хочет возмутиться, когда нижнее белье с неё сдергивают в район прижавшихся друг к другу коленок, а чужой горячий язык вдруг прикасается там, где ещё мгновение назад было просто влажно. Теперь окончательно мокро. Расслабиться и принять происходящее получается не сразу, Гермиона судорожно выдыхает, а ее ноги, подрагивая, разъежаются сильнее, предоставляя больший доступ к влажной, истекающей плоти. Становится слишком чувствительно, девушка ощущает, что почти осязаемо пульсирует под действием чужого языка, когда Реддл неожиданно сильно шлепает ее по ягодице и поднимается с колен. Контраст ощущений туманит Гермионе разум, и она плохо слышит звяканье ремня, поэтому когда он одним резким движением входит в неё, она кричит. Вряд ли громко, но Том раздраженно шлепает ее по другой ягодице, наклоняется ниже, почти касаясь грудью лопаток девушки, и шипит: — Тихо, Грейнджер, я не разрешал так громко. Он не шутит, смутно понимает Гермиона, когда его ладонь плотно накрывает ее рот, чуть закидывая голову назад. Она хочет дернуться, вырваться из его хватки, почти болезненно удерживающей ее челюсть, а потом укусить, чтобы стало больно, ведь в сексе это даже полезно, но Реддл выходит и вновь врывается в неё с такой силой, что она дергается всем телом, распластываясь по гребаному подлокотнику. Ей не больно, ей невероятно охренительно хорошо. Совершенно не понятно сейчас, угол ли это проникновения, продиктованный позой, или это природа наделила Реддла весьма богато, но Гермиона чувствует каждое его движение, каждый миллиметр скольжения его члена в ней, растягивающего изнутри так сильно, что на глазах выступают слёзы, и она оглушительно громко, но абсолютно беззвучно стонет в крепко прижатую к ее губам ладонь. — Вот для этого нужен дом, — смутно слышит она позади сквозь рваные выдохи мужчины, — чтобы соседям было не слышно... как ты кричишь... давай же, кончай... В это мгновение Гермиона не соображает от слова совсем. Ситуация, темп, сам факт секса так будоражат и туманят, что теряясь в ощущениях, она оказывается абсолютно беспомощна. Ударная лавина удовольствия так крепко пронизывает ее, что ее трясёт. Мужчина, видимо, принимает это за знак. Он ускоряется, входя в такой бешеный, безумный темп, что Гермиона вновь срывается на крик, который уже глушат не так старательно, поскольку не до этого, совсем не до этого... В последний момент Том выходит из неё и кончает куда-то на бедро и красную, нашлепанную им же ягодицу. По его ногам, все ещё крепко прижатым к ее, проходят судороги удовольствия. Реддл кончает беззвучно и, наконец, отстраняется. Гермиона приходит в себя не сразу. Взмокшая, с прилипшими ко лбу и щекам влажными прядями волос, с трясущимися коленями и ослабевшими руками, она с трудом поднимается с кресла, и принимает стоячее положение. По внутренней стороне бёдер тут же пошла щекотка — собственные соки скользнули вниз. Реддл уже сидит в соседнем кресле и сонно жмурится на всполохи камина. Его брюки чуть приспущены, а измятая мокрая рубашка расстегнута на все пуговицы. Мужчина до крайности расслаблен. Он чуть поворачивает голову в сторону Гермионы и тихо, даже как-то нежно интересуется: — Тебе показать, где ванная комната? Девушка почему-то смущается мягкости его голоса. — Нет. Предполагаю, что по коридору справа. — Верно, мисс Грейсер. Там есть чистые полотенца и даже лишний банный халат. Возможно, я немного испачкал твоё потрясающее платье. Гермиона рассеянно кивает и скрывается в ванной комнате. Уже стоя под водой, она недовольно цокает. А потом ещё пару раз. Это был не тот секс, к которому она привыкла. А если уж совсем верно, не то окончание, которое было для неё обыденным, и дело здесь не в Реддле. Ну почти. Где эти ее нежности, сладкие разговоры, поцелуи в шею и массаж после секса? Где все то, что обычно она делала для мужчин, когда они кончали с ней? Сегодня ей впервые было неловко играть искусительницу с этим человеком. Впервые хотелось быть желанной, идеальной любовницей, и впервые совсем не было сил притворяться и ластиться. Хотелось просто спокойно сесть в соседнее кресло в этом уродливом колючем халате отеля и разговаривать. Нет, не о политике, войне или Бруствере, а так, о мелочах, о жизни и, возможно, о ничего не значащих глупостях. Например, о еде. Гермиона вдруг поняла, какая она сейчас голодная. Как только эта мысль пронеслась в ее голове, дверь ванной открылась, запуская холодный воздух и Реддла в мятом костюме. Мужчина медленно подошёл к кромке ванны настолько близко, что мелкие брызги, бьющие стоявшую под душем Гермиону по острым плечам, стали резво отскакивать на его рубашку, оставляя влажные пятна. Но Тома это, похоже, мало волновало. Он протянул руку вперёд, кончиками пальцев проходясь по мокрому лицу Гермионы, и осторожно убрал за ухо тяжёлые, скрученные тугими кольцами волосы, а она вдруг поняла, что не чувствует неловкости или неудовольствия, пока глаза этого человека скользят по ее обнаженному телу. — Как ты? Голос Реддла все так же тих и нежен. Гермиона тепло улыбается. — Я голодная. — Я сейчас позвоню в фойе. Реддл дергается к выходу, когда Гермиона обхватывает его лицо, тянет ближе, прижимается грудью к его груди, отчего его рубашка намокает и прилипает к телу, и заговорщицки шепчет на ухо: — Подожди. Знаешь, чем отличается секс по желанию, мой первый секс с тобой от всех других? Я могу тебе сказать, что не кончила. Я могу это сказать. Реддл сначала хмыкает, а потом щурится. — Ты не кончила? — Неа. Но мне было очень хорошо. Реддл тянется вперёд вместе с Гермионой, которую зачем-то прижимает к себе одной рукой за поясницу, и выключает душ, а затем кивает в сторону шкафчика с полотенцами. — Тогда тебя нужно как можно скорее вытереть. Похоже, у нас появились планы на вечер, верно? Гермиона довольно тянет губы в улыбке. Все совсем и совсем не плохо.