Профессионализм преступника — в его умении лгать

Прямо на его глазах гнев утих, словно дворник смахнул снег с лобового стекла. Но предыдущий взгляд был воистину пугающим. Когда Ганнибал вернулся к трапезе, Уилл побоялся спрашивать, разозлил ли он его по-настоящему. Тяжесть в желудке породила желание оказаться снова со своей стаей, на своей территории и быть способным защитить себя самостоятельно. С этой внутренней тьмой Ганнибал стал полностью непредсказуемым, а разве он был предсказуем ранее? Раньше он ответил бы неодобрительным взглядом или мягким вздохом, которые Уилл обычно пропускал мимо ушей, так, словно услышал от Ганнибала нечто неподобающее или неприличное. Если честно, то они не так уж часто и общались всё то время, пока Уилл жил у него дома, то есть общались не так много, как ожидал Уилл. Их беседы были переполненными метафорами словесными спаррингами, но никогда не скатывались до открытой агрессии. Никогда не пересекали обычное гостеприимство. Поэтому Уилла интересовало, что бы произошло, если бы он совершил что-то ещё более неуместное, чем то, на что решился только что. Наверняка, он бы вскоре покинул дом Ганнибала. В большом тёмном мешке. В горле образовался ком. Уилл позволил взбаламученной воде успокоиться, и затем приподнял вино, спрашивая обыденным повседневным тоном: — Так кто всё-таки приходил? Показательного вздоха не последовало, но он вот-вот готов был сорваться с губ. — Коллега. …Да ладно? Уилл почти ощутимо сжался от его закрытости, поэтому сделал долгий глоток. Инстинкты вопили ему убираться. Сейчас же. Алкоголь слегка утихомирил панику. Уилл хмыкнул в ответ и прищурился, зная, что Ганнибал будет старательно избегать его взгляда. Произошедшие перемены заставили Уилла, мягко говоря, насторожиться. Быть на грани волнения так, словно они впервые встретились. Есть ли ему чего опасаться? Ганнибал рассказывал, что работал хирургом в скорой помощи и вынужден был уволиться, потому что на операционном столе умирало больше пациентов, чем следовало бы. Он говорил, что чувствовал себя так, словно убивал их, это подразумевало ощущение вины, но подбор слов насторожил Уилла ещё тогда. Особенно странным признание прозвучало, учитывая, что сам Уилл почти убил двух незнакомцев («почти» — потому что он вынужден был так поступить, чтобы спасти свою собственную жизнь). Он будто бы обесценивал своё садистское удовлетворение от самого процесса и пробуждение взрывоопасной своей стороны, ведь ответственность наступала независимо от его внутренних побуждений. Как бы там ни было, то, что он обнаружил, пугало и восхищало одновременно. Уилл сравнивал себя с Ганнибалом на фоне беспристрастности, которая должна была присутствовать у них обоих — во время работы хирургом и работы вором: их занятия были абсолютно разными по направленности, но требовали одинакового уровня концентрации. Пусть один спасал человеческие жизни, а второй спасал только свой кошелёк, была ещё какая-то запредельная и трудно уловимая связь. Даже при своём беспорядочном образе жизни Уилл был удивлён той бескорыстности, с которой Ганнибал помогал ему, не требуя ничего взамен. Тем не менее затяжной стыд за умерших пациентов никак не сочетался с решением перейти в воды психиатрии, где, конечно же, было меньше возни и критических ситуаций, связанных с мгновенной смертью, но которая была не менее, а, возможно, даже более опасным полем для деятельности. А ещё удивительно, что Ганнибал терпел Уилла такое длительное время — хоть, возможно, это как раз-таки объяснялось его скрытой симпатией. Уиллу не хотелось думать, какого обращения заслуживают те, к кому Ганнибал симпатии не испытывает. Вполне возможно, если бы не это желание поцеловать, Уилл так и остался бы истекать кровью в подворотне. Крайне сомнительно, что Ганнибал испытывал стыд вообще за что-либо, и уж точно его не трогали страдания других. — Странный мужской голос, поздним вечером называющий тебя «деткой» в присутствии коллеги, бросает тень на твою цветущую карьеру, доктор? Ганнибал поднял на него глаза, затем аккуратно сложил приборы. Тот тёмный взгляд не вернулся, но Ганнибал по-прежнему был наполовину погружён в себя, и ничего хорошего это не предвещало. — Не думаю. Бывало и хуже. Когда он поднялся с места, Уилл едва не вздрогнул. Отчасти он ожидал удара в шею тупым десертным ножом — Ганнибал определённо знал, куда следует бить. Расслабленность наступила, когда тот просто взял тарелки и отнёс их на кухню. Туда, где были ножи поострее. До двери было не так уж далеко, но вместо того, чтобы убегать, Уилл просто сидел на месте и жевал свою нижнюю губу. Должно быть, попытка спровоцировать и скомпрометировать человека, который совершенно точно владеет навыками убийцы, было самой худшей идеей из списка плохих идей Уилла. Ожидать, что Ганнибал не смутится, как сделал бы любой другой на его месте, потому что… что? Потому что он, блять, ненормальный! Можно ли защититься ложкой от кухонного ножа? После бесконечно долгих секунд раздумий Уилл последовал на кухню, оставив ложку в покое. Он обнаружил Ганнибала нарезающим свежие абрикосы на полупрозрачные ломтики. Тот даже не поднял голову, когда Уилл зашёл. — Я… всё испортил? — Всё? — переспросил Ганнибал, по-прежнему не глядя в его сторону. Нашу близость. — Блюдо? Вечер? Я просто не думал, что это тебя обидит настолько. Его голос не был ни робким, ни извиняющимся, только встревоженным. Деловым. — С чего ты взял, что я обижен, Уилл? — Ты злишься. Он выглядел… удивлённым? Нет, скорее заинтересованным, когда смотрел Уиллу прямо в глаза. Потрясённым. Возможно, это просто игра воображения, но Уилл заприметил мелкую улыбку, одним уголком губ. — Что-то я не припомню, чтобы злоба тебя пугала. Вовсе нет. Твоя собственная злоба только раззадоривает тебя, Уилл, потому что может превратиться в насилие, но всё же не превращается, потому что мы не позволяем злобе управлять нами. — Ганнибал двинулся в сторону одной из духовок и достал нечто, пахнущее ужасно привлекательно и маняще. — В каких действиях, по-твоему, должно выразиться моё недовольство? — Не знаю. — А хочешь узнать? Уилл нахмурился, вместо высеченного лица Ганнибала внимательно рассматривая стойку с ножами. — Твои действия вообще предвидеть не так-то просто. — Я не буду причинять тебе боль, Уилл. Десерт готов. — Он произнёс это так, будто между этими предложениями присутствовала причинно-следственная связь. В руке Ганнибал всё ещё держал нож, затем отложил его, чтобы достать кусочки только что выпеченного пудинга и украсить композицию свеженарезанными абрикосовыми ломтиками и сладким кремом. Он вручил одну из тарелок Уиллу, а тот всё боялся отвести от него взгляд. — Пахнет превосходно. Что это? — Абрикосовый флонярд с запёкшимся ванильным кремом. Пожалуйста, проходи и присаживайся. Когда Ганнибал оказался без любого потенциального оружия в руках, и признаки враждебности пропали из его голоса и выражения лица, Уилл и сам не мог понять, отчего так сильно перепугался. Он повернулся спиной и проследовал на своё место за столом. «А хочешь узнать?» Фраза эта крутилась в голове, сколько бы Уилл ни пытался прогнать её и сконцентрироваться на еде. Обычно он не слишком любил абрикосы, но Ганнибал готовил настолько талантливо, что заставлял полюбить даже то, что категорически не нравилось ранее. Например… мужчин. На самом деле, это не было такой уж большой проблемой, Уилл никогда не закрывал для себя всякие возможности. Ну ладно, как-то раз была мастурбация в душе. (Или четыре отдельных раза? Смотря как считать). И это рассуждения человека, который славится своей беспринципностью. Чёрт знает почему эта мысль шокировала. Вообще-то стоило задуматься о другом: не выползет ли Уилл из этого дома в состоянии ещё худшем, чем прибыл в него несколькими неделями назад. Подразумевал Ганнибал только физическое причинение вреда или какое-либо другое? И чёрт побери, что он вообще подразумевал своим вопросом. Уилл так и не пришёл ни к какому решению даже на тот момент, когда Ганнибал мыл посуду, а сам он, по собственной инициативе, помогал её вытирать. Это было даже приятно: находиться рядом с другим человеком. Превышало любые ожидания. Внезапно слова выпрыгнули будто бы сами собой: — Отвезёшь меня сегодня домой? Пауза. — Конечно. — Если Ганнибал и был удивлён, то никак не проявил это в мимике. Его рука даже не дрогнула, когда он передал Уиллу очередной стакан. — Что-то подтолкнуло тебя к этому решению? Уилл понимал, как это выглядело со стороны: он разозлил Ганнибала, Ганнибал напугал его своим поведением, и теперь он пытался свалить, пока не стало поздно. Но дело было не в этом. Он даже не хотел, чтобы Ганнибал догадался об истинной причине. — Ничего конкретного. Просто подумал, что раз уж я настолько здоров, чтобы прыгать с крыши, то достаточно здоров и для того, чтобы увидеться со своими собаками. Страшно скучаю по ним. Невыносимо скучаю. Уилл пожал плечами, отставляя сухой стакан в сторону. Глаза Ганнибала двигались так, словно он переваривал информацию. На самом деле Ганнибал даже не слушал. В его голове, словно в кинопроекторе, щёлкали горячие, липкие картинки рассечённой шеи Уилла. Он представлял распространяющийся по кухне влажный запах его крови. На самом деле ребяческая выходка в присутствии Аланы вовсе не была причиной этих мыслей, Ганнибал рассматривал такую возможность с момента, когда Уилл очнулся от наркотиков и принял решение остаться. И так же хорошо Ганнибал понимал, что не сможет ничего с ним сделать ни сейчас, ни позже. Должно быть, он достаточно плохо знал самого себя, раз считал своим истинным намерением держать Уилла в клетке как раненое, беспомощное животное и выставить на улицу, как только он надоест. Но тот никак не надоедал ему. Ни капли. Насколько сильно Ганнибалу хотелось повертеть в руках необычный мозг Уилла, настолько со временем он начал находить очаровательным его тело и даже личность. Эти чувства были нелепыми и неуместными, хуже всего, что влюбился Ганнибал в первую же их встречу.