Синдром Красной Казны

Оказавшись у себя в комнате, Какузу захлопнул дверь и порывисто прижался к ней спиной, словно все проблемы должны были остаться снаружи. Надо выпить. Возможно, ему действительно нужен отдых, и он просто не заметил, как утомился за работой. Ведь он никогда не жалел сил для организации. Оттого и мерещатся всякие бредни. Всем нужен отдых, даже бессмертным. В особенности бессмертным. Какузу сбросил свой плащ, выудил из ящика бутылочку со спиртным и с долей облегчения уселся на кровать. Скрестив ноги, он вытащил пробку из горлышка и уже спустил маску, как вдруг... — Конечно, себе-то он ни в чём не отказывает. Саке пролилось мимо рта. — И не говори. А другим и гроша лишнего не даст. Какузу вскочил на ноги. Выскользнувшая из рук бутылочка не перенесла столкновения с полом, раздался треск, а затем — тишина… Та самая вязкая тишина, что он слышал утром. «Час от часу не легче…» Развеяв защиту, он кинулся за ключом, лихорадочно, непослушными руками, вскрыл сундук и чуть не нырнул внутрь. И на сей раз нукенин не испытывал ни злобы, ни возмущения, ни ожесточения, — его охватил чистый, всепоглощающий страх. Десятки смеющихся зелёных глаз были устремлены прямо на него. От их моргания происходил монотонно-шелестящий шум, как от дразнящих крыльев бабочек. Какузу отпрянул. И в ту же секунду полился безудержный водопад голосов: — Боже, он без маски! — Страхолюдина! — Ты можешь проветривать почаще, а? Здесь нечем дышать! — Хозяин, рот прикрой, смотреть тошно. — Возьми-ка меня и купи себе немного щедрости, а-ха-ха! — Хидан — то ещё трепло, но он хотя бы не бесчувственный сухарь. — А твои дружки вообще в курсе, сколько процентов с их миссий ты себе отстёгиваешь, жлобяра? — Чего уставился? Рё говорящих никогда не видел? Череда словесных извержений продолжалась бы и дальше, не выйди он вдруг из оцепенения. Совершенно озверев, Какузу вырвал верхний ящик с деньгами и разметал его содержимое по всей комнате. А довершил всё тем, что разнёс деревянную конструкцию о стену с утробным воплем. Той же участи подверглись и два остальных яруса. Бумажки шуршали над его головой, кружились, осыпались на пол, но никак не утихали, а наоборот, продолжали пищать и басить всё громче и громче. Они давно должны были кончиться, но зелёный дождь всё не прекращался и хлестал по лицу бумажными лапами. Какузу шарахнулся вновь: в шкафу, сотрясая дверцу, загремели железным дождём монеты, что всегда спокойно лежали в тайнике. Дьявольский гвалт казался невыносимо громким, способным надломить стену. Какузу в остервенении схватился руками за голову и нутряно зарычал, пытаясь заглушить жуткий шум. С удушающим напряжением он продолжал наблюдать за дверцей шкафа. Её определённо пытались выломать изнутри и долбили так неистово, точно за ней стояло целое полчище, ломившееся из преисподней. Какузу не знал, что делал уже третий неровный шаг назад. Наконец дверца не выдержала, и грянул потоп: десятки, сотни, тысячи монет неслись широкой дугой, напоминая звенящего чешуёй змея, что растекался по полу, затапливая помещение. Возможно, при других обстоятельствах это зрелище привело бы Какузу в истинный восторг, но сейчас он не мог представить ничего кошмарнее. И всё же, растерявшись лишь на пару мгновений, а затем увязая ногами в лязгающих зыбучих песках, Какузу стал решительно прорываться к шкафу, который продолжал извергать мировой запас монет. Плевать, почему это происходит, плевать, что этого по всем мыслимым и немыслимым законам вовсе не может происходить, но он должен закрыть эту бездонную пасть. Внезапно к горлу подступила какая-то парализующая тошнота, а в глазах потемнело до беспросветной черноты, словно он куда-то провалился. — Дьявольское отродье... — цедил Какузу придушенным от натуги голосом, пытаясь прийти в себя. Нащупав рукой стену, он прижался к ней лбом и глубоко вздохнул — свирепо и непримиримо, как раненный хищник. Должно быть, это помогло: минутное помутнение начало отступать, зрение уже различало шероховатую поверхность стены. Но что-то было не так… Слишком тихо... Почему так тихо?.. Какузу стремительно развернулся, и тут у него едва не подкосились ноги. Ведь не то что в самом дальнем запыленном углу, даже возле предательского шкафа не блестело ни одной сраной монеты. Горы денег просто испарились, и всё выглядело как прежде, включая дверцу, которая была закрыта. «Когда кончится это сумасшествие?..» — спрашивал себя Какузу в третий раз, когда его негнущиеся пальцы наконец задвигались и смогли повернуть ручку двери. Точно в трансе, он вышел из комнаты и побрёл по коридору, не видя перед собой ровным счётом ничего, но все его последние силы уходили на то, чтобы не кинуться отчаянно бежать прочь. Нельзя. Иначе презрение к самому себе испепелит его сердца и не оставит от них и крошечного уголька. Какузу всегда твердил, что даже ад стоит на деньгах. И всегда знал, что ему там уготовано особое место. Но он не рассчитывал оказаться в нём так скоро.

***

Никогда ещё кухня не казалась ему таким благословенным местом. Это было маленькое, неприглядное, какое-то обиженное помещение, в котором никогда не толпилось много народа, и, казалось, отсутствие «дружных» посиделок за общей трапезой могло расстраивать только Тоби с его гиперобщительностью. Вот и сейчас Какузу очень радовался одиночеству, хотя глубокая пропасть меж бровей — пропасть неуверенности — по-прежнему увечила ему лоб. Он не был уверен, что не превратился в психа. Или что мир не перевернулся вдруг с ног на голову. Угнетали оба варианта, но первый — куда больше. Появилось нечто непосильное ему, нечто такое, что он не мог преодолеть или остановить. Какузу ощущал себя безнадёжным стариком. Совершенно не замечаемая им ранее, его старость внезапно проснулась и, мучимая голодом, впилась своим иссохшимся ртом в каждое из сердец, высасывая силы. Она растеклась по венам, ползла по нитям и как бы посмеивалась: «Ты в самом деле забыл обо мне? Или просто притворялся?» Похоже, карма решила воздать ему по заслугам. Перебрала всё, что он делал и не делал за свою резиновую жизнь и щедро «наградила» его. Эта зараза со своим вселенским балансом вечно лезет некстати. Именно сейчас… Когда почва под его ногами приросла к ним так крепко, что стала их продолжением. Когда он всеми фибрами уверен, что здесь, в Акацуки, ему не нужно больше ничего искать, а можно лишь обладать. В конце концов, когда всё слишком, чёрт, даже слишком неплохо. И вот явилась… Бестактная тварь. Его широкие плечи устало нависали над небольшим столом. Какузу потёр сальный лоб под маской и бессильно упёрся им в ладонь. Он был почти опьянён покоем, в котором наконец пребывал, вопреки унылым мыслям о старости и мести свыше. Тут-то блаженное спокойствие в одно мгновение и разорвало на куски страшно знакомое позвякивание. Какузу посерел. Он не нашёл в себе сил повернуть головы, лишь скосил глаза. На кухонной деревянной стойке, будто резвясь в детском танце, подскакивали друг за дружкой три серебряные монетки. Какое-то время они по очереди выписывали ловкие пируэты и делали синхронные прыжочки. Вскоре они закончили своё представление и дружно развернулись к нему решками. Какузу отвёл остекленевший взгляд и застыл намертво. «Это всё нереально всё нереально не-ре-аль-но нет». — Глянь на него, — нарушил молчание писклявый голосок, — сидит, жмот. — Ума не приложу, как только его здесь терпят? — недовольно пикнул другой. — Ходячая скверна, а ещё и нами распоряжается. — Ты лучше спроси, как старпёр сам себя терпит. — Что-то он не разговорчивый, — подметил скрипучий фальцет. — Видать, ему претит наша компания. А раньше он в нас души не чаял. На столе выделялась белым пятном чья-то немытая тарелка... — Интересно, если ему нитки вспороть, он весь по швам расползётся? …и продолжая старательно таращиться в стол, Какузу запустил её в осточертевшую хихикающую мелочь. Удар был такой силы, что фарфор рассыпался на острые снежинки. Монеты разбросало по разным концам стойки, и слышался лишь звон их кружащихся металлических рёбер. И вновь тишина. Почуяв присутствие чакры, Какузу вышел из полуомертвения и обернулся — не то с раздражением, не то с надеждой. В дверях стояла Конан и с каким-то суровым унынием смотрела на то, что осталось от тарелки. Какузу сделался ещё более хмурым. Он разочарованно отвернулся, понимая, что она не видела ничего необычного. — Там крыса пробежала. — Мне без разницы. Возмещать ущерб — твоя забота. Так что делай, что хочешь. — Сказав это своим меланхоличным голосом, в котором Какузу всё же уловил неодобрение, она взяла со стойки чистую кружку и вышла из кухни. «Стерва», — пронеслось у Какузу. Хотя он был почти уверен, что это она протирает книжные полки. Но его мысли быстро вернулись к денежному кошмару, и ему стало интересно, на какую жертву он готов пойти, лишь бы ни одной монеты рядом не оказалось. Или же, чтобы все до единой лежали на прежних местах, словно реальность никогда не коверкалась, словно их просто-напросто кто-то забыл там. Решение исполнить любое, даже самое идиотско-унизительно-омерзительное пожелание Хидана ради последнего расклада пришло на ум в первую очередь. Какузу затаил дыхание и повернулся к стойке. На ней остались только крупицы изувеченного фарфора.

***

Кисаме только что переступил порог логова, и мысли его вращались исключительно вокруг душа и чистых бинтов для Самехады. Он уже открыл дверь и одной половиной был у себя в комнате, но чьи-то цепкие ручищи схватили его за плечо и рванули обратно. Не знающая сна бдительность заставила Кисаме сразу же вцепиться в рукоять меча, перешибив безмятежную мысль о том, что посторонних в убежище быть не может. «По крайней мере, не должно…» — подумал мечник. Потому что перед ним стоял не Какузу — лишь его подобие: глаза ввалились и нездорово блестели в глубине глазниц, измятая маска сидела криво, как отслаивающаяся кожа, грудь судорожно выталкивала воздух с жутковатым хрипом. — Неужели ты ничего не видишь?!.. — едва не сорвалась на крик «тень» Какузу. — Напротив. Очень даже вижу, — Кисаме хотел по обыкновению оскалиться, но как-то не получилось. — Вижу, что тебе не помешал бы хороший отдых. А Какузу снова вонзил свои беспокойные пальцы ему в плечо, словно не слышал его: — Это всё ты подстроил, да?! — Он странно растягивал слова. Казалось, ему хотелось выть. — Из-за денег? Потому что я тогда не сказал тебе про надбавку? — Что ты не сделал?.. — Я увеличу твой оклад, и ещё можешь брать мою выпивку хоть до посинения лица, — Какузу так несло, он даже и не заметил, какую выдал ахинею. — Только скажи, что всё это твоих рук дело! Он чётко и ясно видел, что вместо бинтов Самехада обмотана вереницей бумажных рё, к тому же так искусно и аккуратно, как мог бы обмотать только сам Кисаме. Это ещё можно было пережить, но от них шло тихое перешёптывание, и периодически появлялось несколько любопытных бумажных глазок, на которые Какузу безуспешно старался не смотреть, обливаясь потом. — Не-е-ет… — протянул что-то заподозривший Кисаме. — Тебе нужен не отдых, а помощь. На лице мечника наконец прорезалась издевательская, безжалостная ухмылка, и Какузу вздрогнул. Да, угадал, твоему соратнику позарез нужна долбанная помощь. Но никто ему не поможет. Это безумие принадлежит только ему одному. И бороться с ним он должен собственными силами. Однако эта мысль его даже приободрила: он всю свою жизнь справлялся с трудностями в одиночку. Справится и с этим дерьмом. Оставив ухмыляющегося Кисаме позади, Какузу стал поспешно заворачивать за углы витиеватых подземных тоннелей, двигаясь в совершенно определённом направлении. Ему нужно на воздух. Почему он раньше не сообразил... Когда он выйдет наружу, всё закончится, обязательно вернётся на круги своя. Ведь не может же весь мир стать его адом, правда? Он уже в пятый раз прибегал к технике рассеивания гендзюцу, не побрезговал и воткнуть себе в руку нож, дабы боль вышвырнула его из иллюзии. И все было настолько бесполезно, что чувство беспомощности становилось почти привычным. Ко всему прочему Какузу обнаружил, что голова у него ходит ходуном, а факелы на стенах проносятся мимо сплошным огненным потоком и немилосердно жгут глаза, но он и не думал останавливаться. Совсем скоро должна была показаться широкая длинная лестница, ведущая к выходу, но вдруг не пойми откуда взявшийся ветер обдал его со спины своим холодным дыханием, заколыхал плащ, забрался под него скользкой змеюкой. Хотя Какузу тут же продрог с ног до головы, ему захотелось вылезти из плаща к чёртовой матери. Но он с замиранием сердец понял, что окостенел и не может пошевелить и пальцем. Потому что сзади послышалось нечто зловещее. Какузу судорожно сглотнул мешающий дышать ком и с усилием, которого он очень не хотел в себе находить, повернул голову вполоборота. Шёпот нечеловеческих низких голосов подползал к нему из тёмной глубины коридора. Словно что-то склизкое и членистоногое. Знакомый бумажный шелест донёсся до него вместе с новым леденящим порывом ветра. И тут Какузу услышал какое-то смеющееся и в то же время исполненное серьёзности: «Беги». Должно быть, он разговаривал сам с собой вслух. А может, это была лишь немая мысль. Во всяком случае велел ему это собственный голос. Какузу сорвался с места как раз в тот момент, когда лавина купюр обрушилась из недр темени в его сторону. Бежать. Без оглядки. Без сомнений. Без испуга. Нет, его гнал не страх, а стремление к свободе, до которой рукой подать. В спину всё громче и громче дышало и ревело тысячеголосое шуршащее проклятье, зато нарисовавшаяся впереди лестница становилась всё чётче и чётче. И наконец — вот он, путь к спасению. Какузу с силой влепил кулаком по гранитному выступу в стене и взлетел вверх по ступенькам к каменной глыбе — она начала тучно откатываться в сторону, впустив в подземный мрак юркую полосу солнечного света. Ну же! Оставалось девять… семь… пять ступеней. И вдруг его рвануло назад: в ногу что-то вцепилось, и Какузу тряхнуло вниз. А сам он, как назло, оказался бессилен, все мышцы словно превратились в густое желе, у него не получалось двигаться резво и даже цепляться за камни. Пальцы руки сложились в печать и… Браво. Отлично. Ниндзюцу не действовало. Никакое. «Бесполезный мешок с нитками…» — только и пронеслось у Какузу перед тем, как он заглянул себе за плечо. Здоровенная, бесформенная масса рё клубилась над ним в воздухе и изрыгала купюры, лепившиеся к его телу, точно пиявки. Они затягивались крепкими жгутами на бёдрах, пояснице и неуклонно взбирались выше. Не надо ему столько! Он не просил об этом дурдоме! И вот, когда ему казалось, что хуже быть не может, появилась она. Она шла, вернее, плыла прямо к нему, вытянувшись в целый человеческий рост, как доказательство краха реальности, само безумство, само помешательство, само сумасшествие. И она заговорила: — Дорогой, тебе не кажется, что меня пора почистить? Ты обещал заботиться обо мне, помнишь? Если бы Какузу не успел прикусить губу, он бы точно закричал. Дёрнувшись к выходу, он вскинул на него отчаянно-неистовый взгляд. Глыба переваливалась обратно, пожирая солнце, загораживая последнюю надежду. Он не успел. Не успел. Это его конец. Почему ему достался именно такой… Всё должно было закончиться на поле битвы, а не так… Не в измерении персональных пыток. Не так! Больше Какузу не мог шевелиться, ощущая себя забальзамированным заживо. Чувствовал, как бумажки заслаивают и стягивают его тело, как набрасываются на шею, затылок, лицо. Так значит, он задохнётся с пятью сердцами? Какая ирония… Последнее, что он видел, была истончающаяся и бесконечно далёкая полоска утреннего света. А затем… кромешная тьма. И вязкая тишина.