Когда ты не был богом

- Том! Том!! То-о-о-ом!!! То-о-о-о-о-ом!!!! Толпа не то что орет, она просто беснуется. И есть с чего. Сегодня вызов чемпиону бросили братья Буффало — знаменитая на весь мир парочка из Чикаго. Безжалостные и смертоносные, они успели завоевать популярность по ту сторону Атлантики, и вот теперь братья, видимо, решили покорить Старый Свет. На самом ли деле двое громил, которые выступают под этим опереточным псевдонимом, братья или нет, никто не знает. Все знают другое — поединок, в котором двое против одного — куда как интереснее обычного. И ставки сегодня выше. Как и гонорары бойцам. Вернее, тем из них, кому повезет. Том стоит на Арене и на фоне двух братьев, мощных, крепко сбитых, одетых с головы до ног в плотную кевларовую броню, его худая фигура кажется тебе сейчас какой-то ломкой, беззащитной. Ты думаешь, что не зря эти двое выбрали себе такой псевдоним — они и правда похожи на буйволов*, как и телосложением, так и свирепым выражением лиц. От криков толпы у тебя закладывает уши и начинает болеть голова. Но ты не уходишь с трибуны. Ты редко смотришь бои, но сегодняшний — исключение. Ты знаешь, на что способен Том, но ты не знаешь, на что способна пара убийц из Чикаго, поэтому ты решаешь не пропускать этот бой. Ладно, нужно быть честной самой с собой, с тех пор, как Том починил твою машину, ты не пропускаешь ни одного боя, в котором он участвует. Наконец крики постепенно стихают, рефери делает знак рукой, обозначающий начало боя, и в то же мгновение Том, не дожидаясь, пока его противники сделают первый шаг, бросает в них метательные ножи. Ты досадливо морщишься — один нож скользит «буйволу» по ноге, если и поранив его, то не сильно, второй же вообще летит мимо. Зато оба американца срываются с места и пытаются с помощью небольших боевых тесаков достать Тома, который осторожно отходит к трибуне напротив. Вдруг ты замечаешь, как взгляд Тома, который секунду назад был неотрывно прикован к противникам, сейчас с каким-то непонятным тебе беспокойством шарит по трибунам, что находятся выше той, на которой стоишь ты. Повернувшись, ты пытаешься разглядеть, что же там такого, что заставило Тома отвлечься от боя, и пропускаешь момент, когда один из братьев все-таки изловчается и хватает Тома за запястье, рывком тянет его на себя, прижимает спиной к груди и коротко замахивается топориком. Том, накрепко удерживаемый за шею железной рукой американца, как-то невозможно, не по-человечески — по-змеиному - извивается, благодаря чему лезвие вспарывает не грудь, а только бок. Ты слышишь, как кричит Том, видишь, как второй из братьев, спеша на помощь первому, замахивается своим тесаком, но ударить у него не получается. Том крепче хватается за держащую его руку, отталкивается от мощного тела за спиной и, как ножницами, сжимает ногами шею стоящего напротив него противника. Одна секунда — и установленные над ареной микрофоны передают, а динамики усиливают жуткий сухой хруст ломающихся позвонков, а грузное тело медленно оседает на пол. Каким образом Тому удается освободиться от захвата — одному Богу известно. Впрочем, думаешь ты, Бог сейчас наверняка отвернулся. Бог давно отвернулся от вашего мира. Тем не менее, Том оказывается на свободе после того, как бьет каблуком по коленной чашечке оставшегося в живых брата. Тот с диким ревом вновь кидается к Тому, но тот быстрее — и в нападавшего летят сюррекены, один из которых врезается громиле в плечо, а другой в шею. Тот падает, хватаясь за горло, а Том, оседлав его бедра, заносит свой любимый Adra Operativo над поверженным врагом. Но наносить удар Том не торопится. Все-таки это не просто драка — это шоу, и он на этом шоу звезда. Так вот Том обводит взглядом толпу, как бы спрашивая — что же ему делать с проигравшим? И толпа скандирует «Убей! Убей!» Том некрасиво, как-то вымученно улыбается, и вдруг снова глядит на трибуны, смотрит внимательно несколько секунд, затем опускает взгляд, замечает тебя, и ты, понимая, что вряд ли Том послушает - ты, пожалуй, единственная, кто сейчас не кричит «Убей!» - все-таки качаешь головой из стороны в сторону, шепчешь: «Не надо, Том!» Странно, но Том как будто слышит тебя, а может решает поиграть в благородство — толпа любит подобные повороты — но он убирает нож и, оставив мистера Буффало лежать на бетонном полу живым, разворачивается и под крики толпы, ставшие сейчас совсем уж невыносимыми, нетвердыми шагами, схватившись рукой за раненый бок, покидает арену. Ему остается каких-то пара шагов до выхода, когда американец неожиданно для всех, возможно, и для него же самого, проявляет признаки поразительной живучести и, приподнявшись с пола, кидает в Тома короткий метательный нож. Том падает на одно колено — нож попадает в бедро — но с этого положения умудряется развернуться лицом к противнику. Все-таки Adra Operativo сегодня не остается без добычи — молниеносным движением Том посылает его прямо в глаз «буйвола», и теперь уже тот падает с тем, чтобы больше не подняться. Под аккомпанемент гробового молчания Том медленно встает с колен и, заметно припадая на левую ногу, из которой торчит клинок, подходит к поверженному врагу, вытаскивает свой нож из мертвой глазницы, вытирает его о штаны Буффало и прячет в сапоге. Под такое же мертвое молчание Том покидает Арену и уже у самого выхода поворачивается, вытаскивает из своего бедра нож, кидает его на бетонный пол и смачно плюет в его сторону. Толпа взрывается криками. Ты срываешься с места и почти бегом бежишь в подтрибунное помещение. Ты видишь, как парень из обслуги подставляет плечо под руку Тому, и тот, почти повиснув на парнишке, идет к медблоку. Ты пропускаешь их внутрь, велишь молодому человеку помочь Тому раздеться, в то время как сама моешь руки и надеваешь перчатки. Но Том только недовольно шипит, когда парень пытается помочь ему расстегнуть верхнюю часть костюма. Мальчишка не обращает внимание на недовольство чемпиона и все-таки стягивает с того броню и плотную куртку из мягкой кожи, но, когда он тянет руки к поясу на штанах, Том кричит: «Пошел вон!», и парнишку как ветром выдувает из комнаты. Кряхтя и охая, Том снимает штаны сам и сейчас стоит посреди твоего кабинета, как ожившее анатомическое пособие — голый и неподвижный. «Трусы?» - задаешь ты себе вопрос, и сама же на него отвечаешь: «Нет, не слышали». Это не первый раз, когда ты оказываешь Тому медицинскую помощь, но каждый раз ты удивляешься тому, что этому человеку, похоже, совершенно не знакомо такое понятие, как стеснение. Ну или он настолько не видит в тебе женщину, что ему просто в голову не приходит стесняться тебя. Ты помогаешь Тому улечься на кушетке лицом вниз, промываешь рану на бедре, обкалываешь вокруг новокаином и начинаешь зашивать. Бедро не особо беспокоит тебя — рана в боку кажется тебе куда опаснее, ты боишься, как бы не были задеты внутренние органы, и не пришлось везти Тома в больницу, но, к счастью для вас обоих, порез на боку хоть и глубокий, но опасности не представляет. Ты с облегчением понимаешь это, когда, не без твоей помощи, Том переворачивается на спину, а затем садится на кушетке, и ты можешь внимательно осмотреть рану на боку. Ты пытаешься абстрагироваться от того, что сейчас под твоими руками тело Тома, что это его бьет мелкая дрожь, что это он часто и рвано дышит, пытаясь пересилить боль — все-таки новокаин не самый лучший вариант при таком ранении, а другого обезболивающего у тебя нет. Ты чуть поднимаешь глаза, и взгляд твой упирается в старый уродливый шрам, что расположен на какой-то сантиметр правее сердца. Ты знаешь — со спины у Тома точно такой же, как выходное отверстие от пули. Ты думаешь, что могло проткнуть тело насквозь, как будто кто-то насадил Тома, как диковинного мотылька, на большущую иголку. Ты вспоминаешь прочитанные недавно материалы о скандинавском боге Локи и усмехаешься про себя — как ты могла подумать, что Локи и Том — это одно и то же лицо? Разве бога можно проткнуть насквозь? Разве у бога может остаться потом такой шрам? Разве богу может быть больно так, как больно сейчас Тому? Вероятно, ты слишком сильно дергаешь иглу, потому что Том шипит что-то типа «Хель тебя побери!», громко стонет, и ты в безотчетной попытке хоть как-то облегчить сейчас его боль осторожно касаешься губами кожи чуть выше пореза, раз, другой, потом, как в детстве делала мама, дуешь на рану и шепчешь: «Том, потерпи, мой хороший. Я буду аккуратно, обещаю». Том дергается еще раз, теперь уже от удивления, и, положив руки тебе на плечи, осторожно отстраняет. - Что ты делаешь? - спрашивает. В его глазах непонимание вперемешку с недоверием, и ты думаешь, как получилось, что он не доверяет никому, даже тому, кто пытается ему помочь. - Так делала мама, - объясняешь ты, - в детстве, когда я сбивала коленки. Я знаю, это ерунда, но я подумала… Ну что я тебе объясняю? У тебя же наверняка была мама... - Замолчи и делай свое дело, - прерывает тебя Том, и ты, заткнувшись, заканчиваешь зашивать. Том выдавливает из себя «Спасибо», когда раны зашиты. Ты говоришь, что лучше бы ему сегодня отлежаться здесь, но он отмахивается от тебя и просит принести его одежду. Ты бы поспорила, если бы не знала, что спорить с ним бесполезно, и он уйдет отсюда все равно, даже если ему придется выйти голым, поэтому ты находишь давешнего паренька из обслуги и просишь принести вещи Тома, а сама упаковываешь в контейнер шприцы и несколько ампул с новокаином и отдаешь их Тому. Он только кивает тебе вместо благодарности и, дождавшись, когда принесут одежду, покидает твой кабинет. Ты помнишь, что организм Тома имеет непонятную тебе, как врачу, способность быстро восстанавливаться после повреждений, но сегодня он получил целых два ранения, и оба они достаточно серьезны, и черт! Так уж получилось, что ты беспокоилась бы за него, даже если бы он банально порезал палец. Поэтому ты, не раздумывая долго, выбегаешь из кабинета вслед за Томом, но не видишь его в коридоре. Ты бежишь к выходу из Арены, выбегаешь под уже ставший почти что привычным ливень и замечаешь через дорогу автомобиль Тома. Не заботясь о том, что можешь промочить ноги — лужи такие, что не промочить их просто невозможно - ты перебегаешь дорогу и, не церемонясь, открываешь пассажирскую дверь. Том сидит на водительском сидении, откинувшись на подголовник и прикрыв глаза. Ты думаешь, что должна была бы настоять на том, чтобы он все-таки остался сегодня в клубе, вплоть до того, что нужно было бы позвать охрану или запереть кабинет. Но раз уж ты ничего этого не сделала, то… - Том! - зовешь ты, осторожно, с опаской, касаясь его плеча. Ты знаешь — сейчас он может казаться больным и слабым, но реакция у него дай бог каждому, а любимый нож всегда под рукой. И ты оказываешься права — реакция Тома следует незамедлительно — он хватает тебя за руку, дергает на себя, ты теряешь равновесие и проезжаешь животом по сиденью, тормозя головой о коленки Тома, а он заводит твою руку тебе за спину, до боли вывернув ее в суставе. - Я же говорил: не смей подкрадываться ко мне, смертная! Ну вот опять он со своей смертной. А он что — бессмертный что ли? Так думаешь ты, а в слух говоришь: - Я лишь хотела удостовериться, что с тобой все в порядке! - Со мной все в порядке! - Ну конечно! А что домой не едешь? - почему-то тебе не страшно. Или ты уже исчерпала свой лимит страха по отношению к этому человеку? - Не твоего ума дело! - шипит Том, но разжимает пальцы, и твоя рука, наконец-то, на свободе. Ты готова сгореть со стыда, когда тебе, чтобы принять нормальное положение, приходится нелепо пятиться назад, но ты справляешься. Ты должна бы, по идее, обидеться, но обиды ты не чувствуешь. Наоборот, ты все еще хочешь помочь Тому. Ты думаешь, что нажимать на педаль ногой, которую ты только что зашила — то еще удовольствие. Поэтому ты предлагаешь: - Я могу подвезти тебя. Том с минуту смотрит на тебя, как будто изучает. Как будто он только что увидел нечто, чего никак не может понять. В последнее время ты замечаешь, что он как-то так на тебя смотрит — так ученый-химик смотрел бы на только что найденный, но еще не занесенный в таблицу Менделеева элемент. Так вот он смотрит, а ты под его взглядом съеживаешься, вжимаешься в кресло. Тебе неуютно, но уходить ты не торопишься. Ты спрашиваешь себя, что такого в этом человеке, что он который раз уже гипнотизирует тебя, как удав кролика, а ты спокойно позволяешь ему себя гипнотизировать. Наконец Том бурчит что-то среднее между «спасибо» и «похрен» и выходит из машины. Ты, враскорячку — а как иначе можно перелезть через рычаг переключения передач? - пересаживаешься на водительское сиденье, а Том садится на пассажирское. Ты ведешь машину осторожно, не быстро — дождь льет стеной, дворники мечутся по стеклу, пару раз вас немного заносит на поворотах, но ты справляешься с заносом и радуешься, что на дороге не оказалось пешеходов или других автомобилей. Том сидит рядом, с закрытыми глазами. Он молчит, только тяжело дышит, и тебе не нравится и молчание, и дыхание. Ты кидаешь быстрый взгляд влево и замечаешь, как на лбу Тома появилась испарина, а его длинные волосы липнут к вискам и шее — явный признак того, что поднялась температура, и ругаешь себя последними словами за то, что позволила ему сегодня покинуть клуб. - Том! - зовешь ты, но он не откликается. - То-о-ом! - ты повышаешь голос, и он, наконец, разлепляет веки и поворачивает к тебе голову. - Том, не молчи, говори со мной! Он снова закрывает глаза и отворачивается: - О чем с тобой разговаривать? Действительно. Говорить с тобой не о чем. Ладно, ты же решила не обижаться. - Расскажи, откуда ты? - предлагаешь тему. - Я англичанин — врет Том. Ты просто чувствуешь, что он врет, ты не знаешь, почему. - Ладно, - ты не собираешься уличать его во лжи. Тебе просто нужно, чтобы он оставался в сознании, - сколько тебе лет? - Одна тысяча пятьдесят три! - выдает Том, и ты немного успокаиваешься — раз он в состоянии шутить, значит, не все так плохо. - У тебя есть семья, Том? - Семья? - переспрашивает Том, как будто не расслышал. - Семья… жена… дети. - Нет, слава Одину. Отлично. Давненько мы Одина не вспоминали. - А родители? Братья, сестры? - Ты мне надоела, смертная, - тихо шепчет Том, а ты делаешь вид, что не расслышала про смертную. - Ну хорошо, - сдаешься ты, тем более, что ехать до дома, который назвал тебе Том, остается совсем немного, - тогда скажи мне, зачем тебе это? - Что это? - переспрашивает мужчина. - Вот это. Арена. Бои. И Том заливается смехом и смеется так долго, пока смех не переходит в надсадный кашель. Отсмеявшись, он поворачивается к тебе, смотрит на тебя, как будто психиатр на душевнобольного, и отвечает: - А непонятно? Я же монстр!