F64.0

      После четвертой капельницы начался мой персональный кошмар.       Мы сидели за столом и ужинали. Любовь Михайловна что-то рассказывала о своих учениках, Татьяна фыркала и давилась мерзкой тушёной капустой, а я жевал банан и ничего слышал. Мне резко заложило уши, словно ударили пыльным мешком по башке, пальцы рук онемели, и к горлу подкатила тошнота. Я пытался дожевать откушенный кусок банана, но челюсти свело, и дикая тошнота словно сковывала мои движения. Сердце стучало как бешеное, грозилось выпрыгнуть из моей тщедушной груди. - Ну и рожа у тебя, аж жрать перехотелось, - фыркнула Татьяна.       Я инстинктивно поднес руку ко рту. Меня сейчас вырвет! Но ноги ватные, непослушные, я просто не смог встать со стула. - Так, Вика, Викуся, давай, поднимайся, солнышко, - меня за подмышки схватила Любовь Михайловна, - давай, лапонька, идём!       Она повела меня к выходу из палаты, в сторону туалета. Но я сделал только два шага и сфонтанировал на пол. - Фу, ну и мерзость! - Завизжала Татьяна. - Танька! - Рявкнула Любовь Михайловна. - Закрой рот и иди за санитаркой! Пусть утку с собой захватит!       Та вскочила и, брезгливо осмотрев место происшествия, покинула палату. Любовь Михайловна усадила меня на кровать, всучив в руки простынь, которую я тут же загадил. Меня выворачивало наизнанку. Рвотные спазмы отдавались глухой болью в шрамах, болело горло, а через короткий промежуток заболел желудок. В глазах все плыло, я не видел, как из моих рук забрали простынь и всучили утку. А из меня лилось и лилось. Откуда только? Я за все время столько не съел и не выпил, сколько потерял! В конце концов, еда закончилась и я просто корчился от спазмов. - А чей-то она бледная такая-то? - Спросила санитарка. - Всегда такая, аль сейчас?       Меня знобило. Стало невыносимо холодно, и потная футболка противно прилипла к спине. Я попытался обхватить себя руками, чтобы хоть немного согреться. - Да нет, обычно повеселее. Зовите врача!       Голова закружилась, я стал хвататься руками за кровать, выронил утку, и свет резко выключился. ***       Очнулся я в реанимации. Догадался сразу, стоило только посмотреть по сторонам - на соседней койке лежало тело с трубкой во рту, от него отходили провода, и слышался характерный писк аппаратуры. Я вытащил руку из под одеяла, но часов на запястье не было. И что делать?       Я попытался приподняться и тут же рухнул обратно. Голова сразу закружилась, а к горлу подкатила тошнота. Я глубоко вздохнул. Писк усилился и только сейчас до меня дошло, что к моей груди прикреплены электроды, и монитор среагировал на телодвижения. В дверях палаты появилась медсестра. - Здрасьте, - выдавил я.       Она закатила глаза и куда-то ушла. Да блин, я ведь даже время у нее не спросил! - Как спалось? - К моей кровати подошёл бородатый мужик. - Что снилось? - Апостол Петр приходил, сказал, что земля плоская. - Огрызнулся я. - Какое число сегодня? - Вот, сразу видно будущего коллегу. - Ржал мужик. - Вот только зачем коллега умолчал о проблемах с почками? - Потому что их нет, - пожал я плечами.       Врач неодобрительно покачал головой. - Виктория Владимировна, вы потеряли сознание на фоне неукротимой рвоты. Как вы можете догадаться, причина не в самой рвоте, а в потере жидкости и снижения давления. На момент осмотра оно было сорок на ноль.       Я молчал. Ведь все, что он скажет дальше, мне было итак ясно. Чертова почка, подбитая чурбаном, дала о себе знать. С чувством выматеревшись, так, что медсестра за спиной врача ахнула, я рассказал о произошедшей травме и методах ее лечения. - Прекрасно, просто прекрасно. - Хлопнул в ладоши врач. - И химию прерывать нельзя, и препарат уже не заменить. Каким местом думали, когда умалчивали? - Забыл. - Рявкнул я. - Какое число сегодня? - Вы здесь чуть больше суток, сейчас четыре часа утра, завтра переведем обратно в отделение. - Сутки? Значит, когда Виолетта, ну, сестра моя, пришла ко мне, ей сообщили, где я? - Конечно, сообщили. Ваша Виолетта и сюда рвалась, еле уговорили домой уйти. - Твою мать, - выругался я.       Значит, Вилка знает, что я в реанимации. Лишь бы родителям не сказала! - Так что со мной случилось? - Гиперкалий, - пожал плечами доктор.       Ну, да. Натрий задерживает воду, а калий ее выводит. Неукротимая рвота и резкая потеря большого объёма жидкости вызвала нарушение водно-электролитного баланса, а мои несчастные почки не справились с этой катастрофой и не смогли вывести лишний калий. Но я не смогу объяснить это Виолетте! - Как вы должны знать, гиперкалиемия опасна нарушениями сердечного ритма. У вас развилась брадикардия с частотой до тридцати в минуту, еле разогнали. Ладно, спите, Виктория Владимировна, ругать вас будем завтра. И да, если нужна будет помощь, то слева сбоку на стене кнопка, это вызов медсестры. У нас тут все как в Европе, хе-хе.       Я закрыл глаза. Вот это я попал. ***       На следующий день меня и вправду вернули в палату. Привезли на сидячей каталке, запретили вставать. И вот я, такой царь, приехал к своей койке со штативом капельницы в руках, а на моей шконке сидит Вилка. Я улыбнулся. - Отец будет через три дня. Матери не сказала. - Холодно бросила она. - Зачем? Катастрофы не случилось. Ты хоть бы со мной посоветовалась. - А мне не сказали, смогу я это сделать, или нет. - Рявкнула она, потихоньку повышая голос. - Мне сказали, состояние стабильно-тяжелое, без сознания. Что я должна была подумать? А, умник херов? Что я должна подумать, если недавно я уже потеряла родного? Если ты постоянно прячется, врешь, выдумываешь и ничего мне не рассказываешь? Что?       Она заплакала. Любовь Михайловна обняла ее за плечи, приговаривая что-то успокаивающее. - Тетя Люба, вы просто не понимаете! Это не в первый раз! Да он вообще никогда ничего не рассказывает! Я ночь не спала, сидела рядом с телефоном, боялась, что мне позвонят и сообщат...       Вилка заревела ещё сильнее. И я потребовал их обеих свалить с моей кровати, дабы я мог лечь. Ах, уже тетя Люба! Вон как спелись! - Где мои часы? - В тумбочке, - шмыгнула носом сестра. - Звони отцу и говори, чтобы он никуда не ехал. - Отчеканил я. - Даже если я позвоню, он не отменит своего решения. - Так что именно ты ему сказала? - Все. - Пожала плечами Вилка. - Что ты в онкологии лежишь, что сделал операцию и подал документы на замену. И что ты пришел в себя, тоже сказала, я же здесь с восьми утра тебя жду. - А учеба? - Ничего, не убежит. Куратор вошёл в мое положение, - съязвила сестра.       Я глубоко вздохнул. Ну я и влип!       Затем ко мне пришел лечащий врач. Игорь Викторович костерил меня на чем свет стоит, делая акцент на том, что я будущий медработник. Зря я указал место учебы в медицинской карте, ох, зря! Надо было соврать. Потом сообщил, что меняет схему лечения. Теперь препараты химиотерапии мне будут давать меньшими дозами, но продлят сам курс, а значит, увеличится срок моего пребывания в стационаре. Но это меня не пугало; пугала только неизбежная предстоящая встреча с отцом. ***       Меня рвало после каждого приема пищи. Еда во мне не задерживалась, и мне подключили парентеральное питание, что резко повысило вероятность развития гиперкалиемии. В конце концов, я перестал есть вообще. Меня постоянно тошнило, но хотя бы рвать стало нечем и это было плюсом. За эти несчастные три дня я потерял четыре килограмма и практически перестал самостоятельно вставать с кровати за-за дичайшей слабости.       Виолетта предупредила, что сегодня приедет с отцом, и я совершенно не знал, как себя вести. Мы виделись последний раз на похоронах бабушки, а после только созванивались, и я вдруг осознал, что сейчас выгляжу гораздо паршивее, чем в момент нашей последней встречи. - Вот очень интересно посмотреть на отца, который позволил сотворить своей дочери такое с собой! - Возмущалась Татьяна. - Танька, ты только посмей влезть со своей лептой, я тебе жизни не дам! - Пригрозила ей тетя Люба.       Та фыркнула и пообещала уйти из палаты на время посещения. Я мандражировал. Я просто до усрачки боялся встречи с отцом. Только сейчас я понял, что должен объясниться с ним, почему я такой и зачем все это с собой делаю. Ведь я его ребенок и явно небезразличен ему, раз он бросил все и приехал. Мне стало тяжело дышать, ладони вспотели, где - то глубоко внутри появилось чувство практически неконтролируемого страха. Как бы я хотел встать и уйти, спрятаться куда-нибудь!       В указанное время Виолетта пришла одна. Сначала я обрадовался, а потом озадачился - вдруг отец решил, что я ему не нужен, и слинял? Я не хотел его видеть, и хотел одновременно. Вилка села на стул рядом с моей кроватью, глубоко вздохнула; посмотрев на мое лицо, она запрокинула голову вверх и зажмурила глаза, словно ей стало очень-очень больно. - Привет. А где папа? - Не выдержал я молчания. - Они пошли к твоему лечащему врачу. - Они? - Переспросил я. - Мать тоже припёрлась?       Я совершенно не хочу ее видеть! Кто угодно, только не она! Даже Витька разозлит меня меньше, чем мать. А что, если отец додумался взять с собой Владика? Ребенку нельзя бывать в таких местах! - Нет, он приехал не с мамой, - вырвала меня из раздумий Вилка. - А с кем тогда?       Но она промолчала; уставилась на дверь и даже, казалось, не моргала. Ну, точно Владика приволок! С одной стороны, это плохо. С другой, я смогу наехать на него первым, и мне будет проще отбиваться в дальнейшем, мои возмущения его обескуражат, и он замешкается на какое-то время... Да, именно так и сделаю!       Наконец папа зашёл в палату, и я, глядя на него, потерял дар речи. От него осталась ровно половина, настолько сильно он похудел, и стал совершенно седым. Сам не знаю, как я вообще узнал его. Но это точно был он. - Ну, здравствуй, - обречённым голосом поприветствовал отец. - Со мной все нормально, это абсолютно рядовая ситуация, почти у всех так бывает, все будет хорошо, - замямлил я. - Твой врач в этом не так уверен, как ты, - усмехнулся папа.       Он присел на край моей кровати и взял меня за руку. Его ладонь такая теплая, что я невольно вздрогнул. Послышался всхлип; Вилка снова решила зарыдать. Отец выглядел совсем убитым, он словно постарел на несколько десятилетий сразу, сжимал мою ладонь в своей и не отводил взгляда. Татьяна, глядя на разыгравшуюся сцену, резко вскочила и направилась к двери. Открыв ее, нос к носу столкнулась с Вадимом. - Смотри, куда прешь! - Рявкнула моя соседка. - Не смей сюда возвращаться, пока я не уйду, - Вадим захлопнул дверь прямо у нее перед лицом.       Только этого мне не хватало. - Кто ему рассказал? - Мрачно спросил я у сестры. - Ты, ещё в декабре, - устало ответила она. - Твою мать, Виолетта, я имею ввиду сейчас!       Я с психом выдернул ладонь из руки отца. Пусть Вадька катится к чертям! Мне не нужно его внимание, не нужна его помощь, он вычеркнул меня из своей жизни, и я сделаю тоже самое! - Вадим, ты можешь ехать домой, мы справимся без тебя, - холодно сказал я. Надеюсь, достаточно холодно, чтобы он обиделся и свалил. - Истерит, значит, все не так уж плохо. - Яковлев проигнорировал мой выпад. - Владимир Александрович, на этаже есть свободные платные палаты, его могут перевести хоть сегодня. - Да, наверное, так будет лучше. - Кивнул отец. - Я читал, что онкологические больные склонны к инфекциям, лучше исключить присутствие посторонних людей.       Слух резануло. Раньше, когда Вадиму доводилось общаться с моей семьёй, он говорил обо мне в женском роде. - Я буду лежать здесь. - Отчеканил я. - Тебя никто не спрашивает. - Вадим посмотрел на меня. И что я увидел в его взгляде? Раздражение. - Я тебя сюда не звал. На кой черт ты вообще припёрся? Разве мы с тобой всё ещё друзья? - Мы не друзья, - он криво усмехнулся. - Вот и вали. Вали в свой институт, в свою мастерскую, к своей бабе, или чем ты там ещё занимаешься, о чем не посчитал нужным поделиться со мной. Вали! - А ты сам-то обо всем нам рассказал, да? - Грустно улыбнулся Вадька.       Такая родная, до боли знакомая улыбка, отчего в моей груди заныло. Вроде передо мной стоит совсем незнакомый мне человек, в своих идеально выглаженных брюках и изящном пуловере, с аккуратными часами на руке, блестящими ботинками и одурительным парфюмом, и я точно с ним никогда раньше не виделся. Но вот он улыбнулся и это снова мой Вадька; Вадька, к которому я сбегал на день рождения в обход матери, Вадька, с которым я встречал Новый год на чердаке, Вадька, у которого я плакался на свою нелегкую судьбу в его бичевской квартире и с которым засыпал в обнимку... - Вы меня извините, что влезла в ваш разговор, но лучше Вику не оставлять одну в палате, - Любовь Михайловна обратилась к моему отцу. - Я лежала раньше в платной, знаете, очень плохо, когда ты одна. Вдруг ночью затошнит или боли появятся, порой бывает, что сил нет дотянутся до кнопки вызова медсестры. А мы за ней присмотрим тут, я чутко сплю. - Может, вы и правы, - вздохнул отец. - Я просто совершенно не знаю, как себя вести и как поступать. - Беда не предупреждает, когда приходит к нам, - философски отметила тетя Люба. - А вы не первый раз лечитесь, да? И как оно все проходит? - Спросил Вадька. - Ой, у всех по-разному. - Махнула рукой Любовь Михайловна. - Я пятый курс прохожу, заключительный. После первого курса химиотерапии опухоль стала более агрессивной, дала рост, пришлось ещё три раза химичить, потом прооперировали, а сейчас заключительный этап. Пока прогноз благоприятный, но это пока, а там Бог его знает. Но первый раз у всех тяжело проходит. Ой, ладно, пойду я, вы вроде все успокоились, поговорить хоть сможете.       Она направилась к выходу, а я готов был взвыть, лишь бы она не уходила! Ведь я прекрасно понимал, что сдерживается моя родня исключительно из-за наличия постороннего человека. Но дверь за ней закрылась, нравится мне это или нет; и, уверен, она не позволит Татьяне вернуться в палату до ухода этих троих. Хотя сейчас даже Таньке я был бы рад. - Неужели оно того стоило? - Обречённо спросил отец. - Неужели оно действительно того стоило? А если ты сейчас умрёшь? Господи, это и впрямь моя вина, что я не придавал этому всему особо значения! - Если ты пришел сюда за самобичеванием, то лучше уходи, меня итак тошнит, - рявкнул я. - Вика... - Нет Вики. Нет и никогда не было. Я знаю, что ты не поймёшь меня, чтобы это понять, надо на себе испытать, а ты счастливчик. Но у тебя никогда не было дочери по имени Вика. Был только сын по имени Андрей, который оказался в крайне сложной жизненной ситуации. - Сейчас я рискую остаться и без сына по имени Андрей, - отец снова сжал мою ладонь. - Если от меня лечащий врач ничего не утаивает, то все не так уж плохо. Вернее, все совсем неплохо.       И я принялся объяснять. Рассказал абсолютно все, начиная от своего первого похода к психиатру и заканчивая тем, как и почему я угодил в реанимацию. Рассказал, что подал документы на смену, и, если все будет хорошо, то летом в N-ск приеду уже по мужскому паспорту. И заверил отца, что я счастлив; и даже если все пойдет по наихудшему сценарию, то я умру счастливым. - Ты хоть что-то ешь? - Устало спросил Вадим. - Неа, - честно признался я. - Сразу блюю, даже воду пью с трудом. Кормлюсь через капельницу. - И это тоже нормально, по твоему? - Вполне. Когда закончится курс, начну жрать, а пока буду жить на капельницах.       Они ещё долго закидывали меня вопросами, и я смиренно отвечал на них. Затем они распределили обязанности между собой - оказалось, что Виолетта в наглую прогуляла неделю занятий и теперь будет подтягивать хвосты, а дежурство у моей кровати возьмёт на себя Вадим. Папа не в отпуске, ему разрешили отлучиться на двое суток и он должен вернуться в N-ск. Ко мне доверие подорвано, и о моем состоянии он будет узнавать у Вадима. Вадька оставил мастерскую на Захара, который, как выяснилось, тоже рвался поехать ко мне. - Что ж ты девушку свою не взял с собой? - Ехидно спросил я. - А зачем? - Спокойно ответил Вадим. - Она не знает тебя, ты не знаешь ее. Да и незачем вам знакомиться.       Я хотел было ответить какую-то колкость, но разболевшаяся после всех выяснений голова давала о себе знать и я попросил отпустить меня в царство Морфея. ***       В восьмом классе был крайне неприятный период, я бы даже сказал, омерзительный, и длился он около полугода.       Я проснулся с мыслью, что мне теперь все можно. Накануне был крупный скандал с матерью, Вилка заснула в слезах, а я думал и злился. И вот, когда утро наступило, я решил, что мне все дозволено. А как ещё Вселенная может наказать меня? Хуже было только родиться без рук и ног одновременно. От того, что я вел себя хорошо, не хамил учителям и кормил бездомных животных, помогал своим одноклассникам с домашкой и даже иногда играл с Владиком, мне легче не стало. А значит, я могу не сдерживать всю боль и ненависть, что копилась во мне почти пятнадцать лет.       Я ввязывался в драки. Я их начинал, докапывался абсолютно до всех, без объективных причин. Я дрался и со взрослыми, и с детьми. Я начал бить девчонок; не сильно, без травм, но мог потаскать за волосы, закинуть девчачий портфель в мусорный контейнер и плюнуть в чай. Я избил местного алкаша за то, что тот осмелился попросить у меня мелочь. Я разгромил импровизированную площадку у подвала, где кормили бездомных кошек. Я приставал к девкам, мог опустить сальную шутку или пнуть по жопе. А парней я колотил даже без объявления драки. Однажды меня решили избить толпой, но, видя мое поганое поведение и не получив разумных объяснений, Вадька всегда был рядом. Так наказание меня превратилось в жалкое зрелище, где мои одноклассники смотрели, как я надевал урну на голову тому, кто это затеял. Но один инцидент поставил точку в моих злодеяниях.       Я сидел на площадке в окружении друзей, и оттирал носок белого кроссовка от чей-то крови. Я не знал имя того, кому только что вмазал в нос, но посчитал остро необходимым это сделать. Мимо шла девочка с маленькой собачкой и мороженным. Такая пушистая маленькая принцесса, которая улыбалась всему миру. А хрен ли она такая счастливая? А кто разрешал? Почему я не улыбаюсь, когда на меня надевают такое пышное платье, а она веселится, ей хорошо? Почему мне не может быть так же хорошо? Чем я хуже этой мелкой засранки? Чем я хуже всех остальных людей? Я, может, тоже хочу иметь собаку и радоваться платьям, и быть нормальной! Нор-маль-ной! Так за что мне это? Почему из всех людей, кого я знаю, в такой жопе оказался именно я?       Я прошел мимо нее, специально задев плечом. Пушистая принцесса упала прямо в лужу, и собачка принялась скакать возле нее, жалобно скуля. Я криво усмехнулся. Вадим взглянул на меня с раздражением и побежал к девчушке. - Он случайно, не злись на него, - поднял он принцессу. - Как тебя зовут? - Эля, - всхлипывало кукольное создание. - Эля, давай мы проводим тебя домой. А то ты вся грязная, - утешал девчонку Вадим. - Мама меня отругает, - продолжала реветь малявка. - Мы поговорим с твоей мамой, и она не будет ругаться, хорошо? Где ты живёшь?       Принцесса указала в сторону серых безликих пятиэтажек, и Вадим, держа ее за руку, повел в сторону домов. Я же развернулся, намереваясь вернутся к пацанам. - Ты идёшь с нами, Андрей, - прошипел Вадька.       Я пожал плечами - с ними так с ними.       Вадька всучил Элю ее мамаше, попутно объясняя "случайность" произошедшего и взяв твердое обещание, что женщина не будет ругать свою дочь. И меня снова неприятно кольнуло - вместо оров и криков она улыбнулась и поцеловала девочку в щеку, велев идти раздеваться. Да какого хрена? И я развернулся, дабы пойти прочь от этой милейшей сцены, ведь мне захотелось пнуть их дверь так, чтобы косяк завибрировал. Буквально через секунду я почувствовал, как меня, словно пушинку, подняли за шкварку и прижали к стене. Серые глаза опасно сщурились, а на лице друга появились злость и презрение. - Я долго терпел, но всему есть предел. - Шипел Вадим. - Если ты не угомонишься сам, я отпизжю тебя так, что ты, сука, собственное имя забудешь. - Какое из? - Заерничал я.       Щеку обожгло неприятной, но безболезненной оплеухой, и я глубоко вздохнул. - Ты наживаешь себе врагов на пустом месте. - Вещал Вадим. - И мне тоже. Однажды за твоё мерзотное поведение тебя изобьют до больницы и тогда тебе никто, слышишь, никто и ни за какие деньги не поможет! Усек? - Вадим, я... - Но я не буду ждать, пока это случится. Я забью тебя сам, вот этими самыми руками, забью как мерзкую шавку, нассавшую на ковер. И ты, сука, будешь сидеть под кроватью и скулить. - Вадим, перестань! Я...       Но он не дал мне сказать. С силой приложив меня спиной об стену грязного подъезда, он отшвырнул мое тщедушное тело на пол. Смачно выматеревшись, Вадька пошел вниз, и мне ничего не оставалось, кроме как перестать вести себя, как конченная мразь.        ***       Когда я говорил, что все будет нормально, я сам мало представлял, насколько тяжело мне придется. И, если первые дни после приезда отца и Вадима я пытался ерничать и дерзить, то сейчас мне было откровенно не до этого.       Курс будет длиться четырнадцать дней в уменьшенных дозировках. Параллельно меня отдали на растерзание нефрологам, которые занялись моими почками. Мне добавили ещё тьму лекарств, которые должны были профилактировать попадание в реанимацию. Но самым паршивым было то, что у меня упали в ноль тромбоциты и совершенно не держалось давление. Цифры шестьдесят на сорок стали почти привычными, а синяки оставались от малейшего прикосновения. Когда я спросил у Игоря Викторовича, хрен ли мое здоровье так посыпалось, он списал все на хроническую анемию и постоянное недоедание. При росте в сто семьдесят три сантиметра я теперь весил сорок восемь килограмм. А изуродованная почка всегда будет реагировать на любые болезни, вставляя свои пять копеек.       Из-за низкого давления я не мог самостоятельно встать с кровати - голова кружилась и я сразу падал. До туалета Вадим водил меня подмышки и сейчас он разглядывал отпечатавшиеся синяками пальцевые следы. - Может, всё-таки утку? - При тебе? Ну уж нет.       И я из последних сил пытался принять вертикальное положение, лишь не позволить ему или кому либо ещё видеть меня в таких местах.       Он, дабы убаюкать меня, рассказывал о своей жизни. Он подробно поведал про бизнес, который он построил с Захарчиком и Маратом, как именно он его организовал и как планирует развивать. Рассказывал про учебу, и про Анастасию Анатольевну, которая наконец смогла пойти на ту работу, к которой у нее лежит душа - в библиотеку. Я хотел дослушать его до конца, интересно же. Но я засыпал; упорно засыпал под его монотонный и тихий голос, под его поглаживания моих волос, и какую-то грусть.       Я пять раз на дню пытался поесть и столько же раз блевал. Воду пил по чайной ложке раз в две минуты и, в целом, она усваивалась. Принимал душ и умывался сам, а вот волосы мне расчёсывал Вадим. Такая странная нежность, ранее не свойственная ему.       Когда я просыпался, Вадим уже сидел рядом. Татьяна бубнела, мол, кто его так рано пускает, а Вадим поведал ей о невероятных возможностях пятисотенной бумажки. А уходил он тогда, когда я засыпал. И меня мучал вопрос - зачем он тратит на меня свое время? Сам же сказал, что мы не друзья. Что ему надо? ***       Я злился. В дверь туалета неистово колотила какая-то бабка, и орала, что я засиделся в толчке, и на этаже я не один желающий оседлать фаянсового коня. Но я просто не мог встать с унитаза. Кое-как я натянул штаны, но плюхнулся обратно на сидение, чувствуя, как бешено бьется сердце в груди, и обнял себя руками, дабы оно не выскочило. - Эй, тебе помочь? - Я услышал голос Вадима. - Сейчас выйду, - крикнул я.       За дверью началась какая-то перепалка. Вот ещё один минус бесплатной медицины - туалет на этаже общий, и всего в четырех экземплярах. Надо было соглашаться на платную палату, там отдельный толчок. А сейчас мне надо освобождать помещение, пока мой дружок-пирожок не вынес дверь. Но мерзкие ватные ноги просто отказывались мне подчинятся. Меня снова затошнило; меня тошнит от любого действия, будь то попытка встать, лечь или ещё что. Я глубоко вздохнул. Сейчас, если я резко всей тушкой брошусь на дверь и быстренько открою щеколду, то просто вывалюсь из толчка на пол, а там будем думать.       Сосчитав до пяти, я вскочил. В глазах резко потемнело, а к горлу подкрались полстакана чая. Но непослушные синие пальцы все же нащупали щеколду, и я, как и планировал, оказался в коридоре, по пути облевав скандальную бабку. Пока она орала и визжала, я на жопе дополз до стены и прислонился к ней. - Да что же это такое! Ссы в палате тогда, свинья! - Истерила божий одуванчик.       Вадим подошёл ко мне. Он стоит, я валяюсь тряпочкой на полу. Он посмотрел на меня, словно на кучу дерьма и покачал головой. - Какие планы? На заднице поползешь до палаты? Или здесь останешься? - Я встану. Посижу немного и встану. - Ты просидел в туалете тридцать пять минут. - Если я тебя раздражаю, ты можешь катиться к чертям собачьим, - рявкнул я.       Но он улыбнулся; я ведь все это время ждал, что ему надоест, и он свалит. Вадька вытянул свои руки по направлению ко мне, предлагая взяться за него. А взгляд такой, словно смотрит на глупого ребенка, снисходительный, слегка насмешливый. Я разозлился - что он из себя корчит? Пусть шурует к своей Алине и за ней ухаживает! И я хлопнул его по рукам, сам встану! Одной рукой ухватившись за стену, я стал медленно подниматься. На фоне злости и раздражения у меня это, как ни странно, получалось. Может, увидя, что я и без него хорошо справляюсь, он наконец исчезнет, ведь я зол и обижен на него. Уже почти полностью выпрямившись, я стал заваливаться назад. Да твою же мать! Но не упал; сзади стоял Вадим, который придержал меня за подмышки. - Ты выпендриваться - то не устал? - С ухмылкой спросил он. - Все нормально, я дойду сам.       Он глубоко вздохнул. И вдруг резко поднял меня и перекинул через свою плечо, как пушинку. - Ты что делаешь, сволочь? - Я ударил его кулаком по спине. - Поставь меня на место! Не позорь меня, сука! - Ещё раз ударишь меня, я понесу тебя вниз головой, - спокойно парировал Вадим.       Я хотел зареветь. Как же унизительно! Я спрятал лицо в ладонях, лишь бы не видеть физиономии этих баб, которые смотрели на Яковлева с восхищением. А я, значит, омежка такая, задохлик. Он усадил меня на кровать, и я сразу отвернулся к стене. - Попробуешь поесть? - Спросил Вадька. - У меня такое ощущение, что ты ходишь сюда только для того, чтобы посмотреть, как я страдаю. И, если по твоему мнению, я страдаю недостаточно, то ты усугубляешь ситуацию. - Я просто помог тебе. - Вадим силком развернул меня к себе лицом, как куклу. - Это унизительно! - Воскликнул я и тут же поморщился - получилось как-то по-петушинному.       А Вадька улыбался; он пальцем провел по моей щеке и тут же щёлкнул по носу. - Дурак ты, Андрюша. Какой же ты дурак. ***       Варечка, милая Варечка, совсем крохотное создание, из категории "метр с кепкой", в брекетах и очках с толстенными линзами. Другие девчонки ее обижали, парни не замечали, и лишь я отметил, что за уродской оправой таятся прекрасные янтарные глаза. Она мне напоминала мусульманскую женщину, только вместо чадры и паранджи ее наряжали в немодные юбки макси и угловатые пиджаки. Но я видел её на физкультуре; нагло разглядывал ее, когда она переодевалась. Она делала это быстро, словно стеснялась собственного тела, а я украдкой любовался острыми лопатками, выпирающими ключицами и плоским животиком. В то время как раз прошумел дурацкий сериал "Не родись красивой", и Варечку прозвали Катей Пушкаревой. Я даже чувствовал некую родственную связь между нами, ведь мы оба заперты в собственных телах. Правда, Варину проблему решить было проще и дешевле.       В один из дней я дождался, пока в классе мы остались одни. Она упаковывала очередную бестолковую грамоту за первое место в какой-то там олимпиаде. - Варя, а кто тебе покупает одежду? - Я подсел к ней. - Ты сама такое выбираешь или родственники? - Ты помнишь, как меня зовут на самом деле? - Она лучезарно улыбнулась, обнажив уродскую металлическую конструкцию. - Все называют меня Пушкаревой. - Я не все, - ответил я заезженной фразой. - Мама. Она боится за меня, не хочет, чтобы я отвлекалась на парней, - Варечка опустила глаза в стол, - запрещает мне общаться с ними. Я должна выглядеть скромно.       Я рассматривал ворох непослушных светлых кудрей, собранных в высокий хвост. Ни у одной местной шалавы не получится завить себе такие милые и романтичные кудряшки, а Варьке их подарила природа. - А про девушек она что-то говорила тебе? - Что?! Я не понимаю тебя, Вика, - заблеяла Варечка.       А я, воспользовавшись моментом ее смятения, поцеловал ее. Она довольно быстро оттолкнула меня, но я успел почувствовать тепло, исходящее от ее губ, и прочувствовать аромат чего-то ягодного. - Ты что творишь? - Она испуганно прижала ладони ко рту. - А вдруг кто увидит?       Я огляделся по сторонам и пожал плечами. - Как видишь, никого, - я улыбнулся. - А если мы оба будем уверены, что нас никто не видит, я могу поцеловать тебя ещё раз?       Она все так же испугано смотрела на меня, но отказа я не получил, и потому вновь прильнул к ней.       Имел ли я право вот так нагло забирать ее первый поцелуй? Не знаю. Но мы стали довольно близки. Ее мать разрешала ей гулять со мной, даже не взирая на мой довольно специфический вид. Но, так я тоже отличник, ее мамаша считала, что мы занимаемся исключительно учебой. Я же дожидался, пока Варькина мать свалит из квартиры, и начинал приставать к Варе. Когда я трогал ее кукольное лицо, перебирал тоненькие косточки плеч и ключиц, пересчитывал пальцами ее ребра, я испытывал почти что физическое наслаждение. Варя меня не видела, в прямом смысле - у нее зрение почти что минус десять, и я знал, что она представляла Лешку Фролова, нашего одноклассника, пока я выцеловывал ее тонкую шею; я видел его имя в сердечках на полях ее тетрадей. Но я, тогда уже поняв, чего мне стоит ожидать от любви и секса, не зацикливался на этом. Она здесь, со мной, и это главное. Варька не разрешала раздевать ее полностью, вдруг мать вернётся раньше положенного. Как правило, она разрешала расстегивать ее халат, и я ласкал ее девичью грудь.       В один из дней я решился залезть к ней в трусы. Она всхлипывала и стонала, крепко обняла меня за шею, а я ублажал ее пальцами и думал. Думал о том, насколько, в сущности своей, я уебищен. Я хотел ее; я хотел бы раздеться перед ней сам, я хотел бы заняться с ней сексом, как положено, но увы. И я зарылся носом в роскошную копну светлых кудрей, стараясь недопустить появления предательских слез. - Я не могу любить тебя. - Шептала она.       Конечно. Я же не Лешка Фролов. - Мы совершили ошибку.       Я так не считаю. - Пообещай мне, что об этом никто не узнает?       Я кивнул. Я впервые трогал девушку там, и вместо горячего признания в любви я услышал это. Она призналась, что влюблена в Лешку, а я сделал вид, что не знал об этом. Она плакала, хотя ей было хорошо. Должны ли люди после секса плакать? Со мной, видимо, да. Поняв, что она не собирается останавливаться в своей истерике, я ушел.       У нее хватило мозгов рассказать об этом своей соседке по парте, которую она считала подругой. А та растрындела всем. Меня за глаза обзывали лесбухой, но мне плевать. А вот она... Интересно, если бы я тогда выслушал ее, можно ли было этого избежать? До ее матери дошли слухи. Как говорили местные сплетницы, Варьку дома раздели догола и обнаружили засосы, оставленные мною, и сомнений в правдивости сплетен не осталось. Милая Варечка не появлялась в школе месяц, а потом нам сообщили, что Варвара переводится в другую школу.       В день, когда ее мать пришла забирать документы, она притащила с собой Варю. И я просто не поверил своим глазам - на кукольном лице виднелись жёлтые пятна правильной формы. Большинство людей никак не отметило их, но я точно знал, что это следы застарелых синяков. Роскошные кудри были коротко обрезаны, а одета она была во что-то мешковатое, полностью скрывшее руки и ноги. Варьку избили из-за связи со мной. Выходит, если бы я не полез к ней, то этого не случилось бы? Выходит, я виноват? Я предложил ей помощь, прямо при ее матери. - Я знаю, что тебя избила мать, - вещал я. - У меня есть знакомые, которые могут донести ей, что так делать нельзя, быстро и доходчиво. А ты останешься учиться здесь, и я не дам тебя в обиду.       Ее мать криво ухмыльнулась, но я послал ее на три буквы, от чего челюсть мерзкой женщины отвисла. - Я люблю свою маму, - отрезала Варя. - И меня никто не бил, это случайность. Вика, забудь все, это было огромной ошибкой с моей стороны, и я больше не хочу об этом вспоминать, поэтому попросила маму перевести меня в другую школу. Прости меня и забудь.       Я не поверил ни единому ее слову. Но она ушла, и больше я ее не видел.        ***       У меня приключилась форменная истерика, и я стал часто плакать. Да что там часто, я переставал реветь только тогда, когда засыпал. Все остальное время я плакал, по настоящему, по щекам катились слезы, нос свербило, глаза болели, пазухи ломило. Вадим запретил сестре приходить, пока я в таком состоянии. Он боялся за Вилку, очевидно, не хотел, чтобы она нервничала, рассказывая ей сказки, что мне уже лучше. Сам же он крепко обнимал меня и вытирал мне морду полотенцем, пока я давился слезами. Игорь Викторович, увидя, как я сижу на Вадькиных коленках и реву, уткнувшись ему в грудь, пригласил психиатра, который поставил мне диагноз "острая реакция на стресс" и выписал таблеточки. Но об этом мне расскажет Вадим через два дня, а сейчас он, дождавшись, пока я перестану всхлипывать и искривлю свою пасть для нового витка слез, засунет мне между губ таблетку и прикроет мой рот рукой, чтобы я не выплюнул ее. - Когда же это кончится, Вадим? Когда? - Скулил я. - Но - но, - шептал он, гладя меня по голове. - Все будет хорошо. - Я нытик и плакса. Я нытик и плакса! Господи, какое же я уебище... Зачем я вообще родился? - Ты не нытик, не плакса, и уж тем более не уебище, ты просто болеешь. Вылечишься и все пройдет. - Обещаешь? - Я заглянул ему в глаза. Прекрасные серые глаза, как пасмурное, но теплое небо. - Обещаю. - Врешь!       И все по новой. Я уставал сам от себя. Но волшебная таблетка, которую в меня втолкнул Вадим, действительно помогла, и я заснул у него на коленях, и проспал больше суток. *** - Может, тебе будет лучше взять академический отпуск? - Предложил Вадим. - Нет. Я люблю свою группу, я к ней привык. И некоторые из них любят меня, мне так кажется... - Любят, - кивнул Вадька, - иначе не звонили бы тебе каждый день и не требовали от меня отделение и номер палаты. - Ты сказал им, что я не хочу показываться в таком виде? - Устало протянул я. - Вчера же при тебе объяснял. - Да? Наверное, я уже заснул. - Наверное.       Он погладил меня по голове. Раньше мне показались бы все эти прикосновения чем-то безумно странным, но сейчас я был благодарен ему за каждое доброе слово, за каждый ласкающий взгляд, за каждую нежность, что он проявлял. На долю секунды мне становилось не так плохо. Или это во мне говорят те волшебные таблетки от местного психиатра? - ... ещё я всерьез думаю, нужна ли мне эта скорая? И в маке неплохо... - С ума сошел, что ли? Ты для чего жопу рвал над золотой медалью? - Засмеялся Вадька.       Он почти не ругал меня, вне зависимости от того, какую глупость я ляпну. Либо смеялся, либо качал головой, а ведь раньше, в N-ске, мог и идиотом обозвать. - А Грише Вилка нравится, ты знал? - Нет, впервые слышу, - Вадька переплел наши пальцы. - Захар сказал. - Может, Захар сам в нее втюрился? - Я не знаю... - Протянул я. - Но я хотел бы, чтобы в нее втюрился ты...       Я смачно зевнул. Сейчас мне категорически нельзя спать, ведь в тоненькую зелёную вену на левой кисти капает мерзкая жидкость, от которой мне паршиво. Вены на локтевых сгибах полопались и синяки расползались аккурат до лучезапястного сустава. И если я совершу хоть одно неудачное действо и последняя живая вена лопнет, то меня ждёт операция и установка подключичного катетера. - А в N-ск ты планируешь возвращаться после учебы? - Если не помру, то да, планирую. - А как же твои московские друзья? - Друзья останутся друзьями. Думаю, к окончанию моего обучения интернет-технологии шагнут далеко вперёд и Скайп перестанет зависать. Или появятся другие программы для видеосвязи...       Его пальцы потрепали меня по щеке и я слабо улыбнулся. Мне плохо, но и хорошо. Странная смесь, но страх за свою жизнь, преследовавший меня с того момента, как я вошёл в это здание, притуплялся рядом с Вадимом. Разве может случиться что-то плохое, пока он здесь, со мной? Ведь всегда, когда он был рядом, меня проносило. Он словно мой ангел-хранитель. - Расскажи про свою девушку. - Попросил я. - Что о ней говорить? Обычная. - Пожал плечами Вадим. - Просто мне с ней комфортно и все. Расскажи мне про этого своего Рустама. Он так активно интересуется твоим состоянием... Кто он тебе? - Рустик? Он мой друг. Ты не ругайся, он чурбан самый натуральный, но он мой друг. Он, можно так выразиться, мой прямой начальник, и он покрывает меня всегда, помогает мне, а я ему. Знаешь, у нас как-то раз в раздевалке валялась пьяная малолетка на его смене, он нервничал, ведь его могли уволить за такой инцидент. А я вспомнил, как мы с тобой Толика пьяного домой тащили, и я эту малолетку так же отволок домой и подкинул под дверь. Короче, слушай...       Я рассказывал ему про Русалочку. Он смотрел на меня взглядом любящего родителя, нежным и ласкающим. - ... позвонил в дверь ее мамаше и ушел. Как ты тогда с Толиком, помнишь?       Видимо, я слишком много говорил сегодня. Глаза слипались, язык стал ватным и непослушным. - ... я все думал, какой ты всё-таки умный. Прям капец! Мне всегда хорошо с тобой.       Словно я знатно выпил. Чужая рука остановилась на моей щеке, теплая, а я, из-за низкого давления, мерз. Я потерся об нее, желая согреться. - ... И почему ты так легко выкинул меня из своей жизни? Ведь мне до сих пор больно от этого...       Пальцы очертили мои брови. Теплые ладони обняли мое лицо и я улыбнулся, так тепло и приятно. Я не открывал глаза, ведь это действие требовало много сил, а их нет. Что-то практически горячее коснулось моих ледяных губ, мимолетно, но остро, словно я обжёгся. А я понял, что снова ухожу в сонное царство, решив выдавить на последок то, что я чувствую, что Вадим важен для меня, чуть ли не важнее всех. - ... ведь ты мой самый - самый, самый-самый...       Чужой палец надавил мне на губы. Он хочет, чтобы я замолчал? Но я должен сказать! Он, наверное, видит, что я засыпаю, и не хочет напрягать меня. Но я скажу! - ... лучший друг. ***       Я сделал много дерьма окружающим меня людям. Иногда за дело, а иногда просто так. Оглядываясь назад, мне самому становится паршиво от собственной личности.       Вадим спал на свободной кровати. Какого черта он не ушел и как вообще умудрился тут заночевать, я не знал, ведь я заснул ещё днём, а сейчас была глубокая ночь. И я смотрел в окно, на тёмно-синем фоне медленно кружились пушистые снежинки, опускаясь на землю бренную для того, чтобы завтра дворник с матом сгреб их в одну кучу. Такие красивые, невесомые, существующие лишь один миг, пока летят с неба, чтобы потом слиться с похожими, но не такими снежинками в один большой сугроб. Я с силой потёр глаза. Как ни странно, я чувствовал себя сносно, и решился выйти в коридор, сам не знаю, зачем.       Сколько денег я отжал у полунищих детей, выданных им на еду? Сколько наркоманов умерло от доз, оставленных моими друзьями, которых я не стал сдавать? Что же произошло с милой Варей, как сложилась ее жизнь с деспотичной матерью? А Эмиль и Рашид? Они живые вообще?       Холодные сидения вдоль стен, одинаковые двери, ведущие в палаты, пост медсестры, который сейчас пустовал. Из некоторых помещений доносились стоны, кряхтения. Тут редко умирали; безнадёжных пациентов отправляли умирать домой.       В душевых я встал напротив зеркала. В моем лице, и без того худощавом, ничего не изменилось. Волосы не выпали, и даже не обломались. Но я был ещё более бледен, чем обычно, и выпирающие кости заметны даже сквозь футболку - оверсайз.       Я считал, что имею право творить дерьмо. Разве нет? За что я так наказан вселенной? Я родился уже наказанным. Логично, если я дам миру повод ненавидеть меня, тогда будет понятно, почему я такой. Большую часть времени я дрался и промышлял не совсем законными способами заработка, но я считал, что имею право. Все вокруг, все эти бомжеватые гопники, размалеванные шалавы, к которым приставали отчимы; бомжи, не видавшие ванной годами; наркоманы, выносящие из дома последнее и их мамаши, позволяющие это делать... Захар с сумасшедшей бабкой - помоишницей, Валерка - сын алкашей, Гришка с выколотым левым глазом, и Вадька - нагулянный неведомо от кого. Противный качок Максик, жирная Настя, чей объем талии плавно приближался к ста тридцати сантиметрам, и даже вредная Татьяна - все они лучше меня.       Я понимал, что не принес счастья никому из своего окружения. Наверное, пока я не научусь радовать других людей, мир не будет ко мне благосклонен.       Я вернулся в палату и аккуратно улёгся на кровать. Голова гудела, меня снова затошнило. Спать. ***              Действие психотропных притупилось, и мне снова стало плохо. Меня колотило, знобило, болело абсолютно все. Было ощущение, что меня знатно отпинали, и били во все места, словно все мое тело это один большой синяк. Мне больно даже самому прикасаться к себе, а когда Вадим попытался приобнять меня за плечи, я почти что взвизгнул. - Ты чего? - Удивился он. - Мне больно, не трогай меня. - Что у тебя болит? Может, позвать врача? - У меня болит все, от макушки до пяток, и не надо никого звать.       Но он, как обычно, меня не послушал. Он вышел и вернулся с Игорем Викторовичем, которому мне пришлось объяснять свое состояние. - Это после выброса адреналина. - Объяснил он. - Пройдет само через пару дней, или можем сделать обезболивающее. - Лучше, наверное, сделать... - Протянул Вадим. - Будем, Виктория Владимировна?       Я махнул рукой. Мое мнение здесь вообще никого не интересует.       Врач удалился, пообещав в ближайшее время прислать медсестру. Вадим снова спросил, надо ли мне что. Я же пялился в окно. Зима в Москве отстойная, грязная, а на дорогах снег тает моментально, нет ощущения сказки и волшебства. Небо цвета глаз Вадима осыпало снегом золотые купола маленькой церквушки, что стояла на территории больницы. - Надо. - Кивнул я.       Яковлев задумчиво посмотрел на меня, а и не знал, как объяснить ему резко возникшее во мне желание. Ведь я никогда не замечал за другом какой-либо религиозности, даже банального крестика он не носил. Но он сам спросил, надо ли мне что, а мне надо, очень надо. - Отведи меня в церковь. - Зачем? - Он изумлённо поднял брови. - Зачем да зачем. Ты спросил - я ответил! - Разозлился я. - Не хочешь, попрошу тетю Любу. - Я не отказывал тебе, - пожал плечами Вадька. - Ты уверен, что дойдешь?       Я кивнул. - Я пойду за вещами в гардероб. Ты дождись укола, и мы вместе сходим в церковь. Хорошо?       Я снова кивнул. Да, дождусь я твоего укола, и плевать, что у меня уже колоть некуда.       Многие пациенты выходили гулять по территории больницы. А тех, кто не ходил сам, но не был одинок, возили друзья и родственники на кресло-каталках. Вадька тоже хотел взять такую, но свободных не было, и мы решили идти пешком, планируя в случае проблем остановиться на лавочке, коих было полно.       Я с наслаждением разглядывал пейзаж. Я в заточении чуть больше двух недель, а казалось, словно на улице не был вечность. Высокие деревья окутаны белым снегом, и он продолжал сыпать. Я задрал голову, глядя в теплое небо, ловя приоткрытым ртом хрупкие снежинки, каждая из которых совершенно особенная. - Знаешь ли ты, что не бывает двух одинаковых снежинок? - Обратился я к Вадьке. - Знаю. С людьми так же. Хрен такого второго как ты найдешь. - А такого, как ты? - Я обычный.       Ну да, а я клоун ряженный. Спустя долгое время, через кучу остановок и сидений на лавочках, мы дошли до деревянных дверей храма. Вадим сообщил, что подождёт меня снаружи, но тяжёлый массив открыть помог. В церковь я пришел второй раз в жизни. Я не знал ни одной молитвы, не разбирался в иконах, знал только, что изображение женщины с ребенком будет, скорее всего, иконой Богоматери, и ей можно ставить свечи с любыми надеждами. Купив свечку, я поплелся именно к ней. Неожиданно меня пробило на злой смех - интересно, нашелся бы придурок, который превознес бы в лик святых мою мамашу? А ведь она героиня, четверых родила, как никак. Но быстро успокоился - полумрак, запах благовоний и церковного воска, совершенно особенный, который я не смогу описать, сделал свое дело. Я молча зажёг и поставил свечу. Чего я хочу? Не сдохнуть? Чтобы меня не тошнило и не рвало, не кружилась голова и не болело тело? Доучиться? Встретить свою любовь? Богатства? - Я прошу указать мне мой путь. Куда и к кому мне податься, чтобы не было так плохо? - Прошептал я. - Я ведь всегда все делаю неправильно.       Конечно, она не ответила. Нарисованные бездушные глаза смотрели на всех и в тоже время не замечали никого. То ли укол, то ли атмосфера подействовали на меня, но вышел я почти бодрячком, даже дверь сам открыл.       Серое, пушистое небо одарило бренную землю скудными лучами света. Вадька задрал голову и солнце светило прямо ему в лицо, неожиданно подчеркнув его милую детскую особенность, которая куда-то спряталась с возрастом - очаровательную россыпь еле заметных веснушек. Он, щурясь, рассматривал высокое дерево, по которому прыгала тощая белка. А я ведь забыл, каким милым ребенком он был. Высоким, худым и нескладным, с ворохом светлых непослушных волос и милыми веснушками, разбросанными по курносому носу. И вырос он в прекрасного мужчину, действительно красивого, от которого веет силой и некой, чуть ощущаемой, опасностью.       Шел двенадцатый день химиотерапии. Через два дня этот курс закончится, и меня отпустят домой ровно на неделю. Потом я приду сюда вновь, вновь пройду все обследования, и станет ясно, помогло или не помогло. Если рост остановится, то меня прооперируют и дадут мне благоприятный прогноз. Если нет... Я по-прежнему не хочу об этом думать.